Трава и мох, плющ и пахизандра покрывают землю. Там стоят надгробия, тут лежат надгробные плиты, есть и отдельные, и братские могилы. Под расшатанным надгробием покоится Макс — супруг, отец, сын и брат, умерший в конце апреля 1945 года в возрасте 38 лет. Позеленевшая от ветра и непогоды красная гранитная плита напоминает о Йоахиме и Зигфриде, предположительно братьях, также умерших в тот апрель. Им было 15 и 12 лет.
Эти трое — среди 300 мужчин, женщин и детей, упокоившихся на мемориальном кладбище на улице Вильснакер-штрассе в Моабите (здесь и далее в тексте упоминаются различные предместья и районы Берлина — прим. перев.). Похоронены тут и неопознанные люди. На одной из плит значится «Трое мужчин остались неизвестными», на другой — «Женщина и двадцать мужчин остались неизвестными». Все они погибли в 1945 году в этом районе — при попытках добыть жизненно необходимое, в бомбоубежищах, во время боев, в результате самоубийств или выстрелов в затылок.
Простое надгробие в северо-восточной части кладбища: имя, даты рождения и смерти. Тут покоится Альбрехт Хаусхофер. Этот географ, публицист, писатель и боец сопротивления погиб в возрасте 42 лет. Он был убит за несколько дней до того, как в Берлине закончилась Вторая мировая война.
Берлин, 21 апреля 1945 года. Ночью советские войска прорвались под Котбусом, теперь их ничто не может остановить на пути к столице рейха. К тому моменту Адольф Гитлер уже давно нашел для себя причину краха немецкого восточного фронта. Одному из офицеров Генерального штаба он пожаловался: «Все неудачи на востоке вызваны только предательством».
В половине десятого утра Гитлера разбудили: тяжелая артиллерия обстреливает центр города. «Русские уже так близко?» — не веря своим ушам, спросил он. По телефону начальник генерального штаба люфтваффе сообщил, что советская батарея находится в 12 километрах от Марцана.
В апреле 1945 года в столице рейха проживали приблизительно 2,5 миллиона человек, в то время как в декабре 1944 года их было 4,4 миллиона. Бывшие жители Берлина были на фронтах, в плену, бежали или умерли.
После нескольких недель замешательства Берлин худо-бедно подготовили к сражению: были вырыты противотанковые рвы, устроены баррикады на подъездных дорогах, оборудованы оборонительные сооружения. В город все время прибывали беженцы. Не хватало продуктов питания, начались перебои в снабжении города водой и электричеством.
Защитникам города предстояло вести бои без всякой надежды на успех: воевать готовились приблизительно 45 тысяч солдат, в том числе остатки частей СС из европейских стран, почти 42 тысячи бойцов народного ополчения «фольксштурм» и 3,5 тысяч юношей из «гитлерюгенда».
От веры населения в окончательную победу, которую должны были обеспечить какие-то деблокирующие армии и чудо-оружие, не осталось и следа. Вера сменилась страхом: перед падающими с неба снарядами и перед «русскими» — мародерами и насильниками.
Первые советские войска перешли границу Берлина 21 апреля близ Марцана и Хоэншёнхаузена и стали продвигаться к Вайсензее и Лихтенбергу. Иосиф Сталин хотел, чтобы город был захвачен к 1 мая — Международному дню солидарности трудящихся.
21 апреля Марта Мирендорф с матерью сидели в подвале своего дома на Гернот- штрассе в Лихтенберге. «Час, которого мы ожидали с таким страхом, настал», — записала продавщица и стенографистка Марта в дневнике. В феврале она вернулась в Берлин, где родилась в 1911 году. «Когда мы увидим первых русских? Как они поступят с населением?»
А в «фюрербункере» Гитлер и его соратники демонстрировали вымученный оптимизм. Как уверял министр пропаганды Йозеф Геббельс, «противоестественная коалиция плутократии и большевизма развалится» — это лишь вопрос нескольких дней.
Временную передышку должна была обеспечить сформированная 10 апреля 12-я армия под командованием генерала Вальтера Венка — состоящее из молодых и плохо вооруженных солдат деблокирующее соединение. Ту же задачу получила ограниченно или даже вообще небоеспособная армейская группа под командование Феликса Штайнера, генерал-лейтенанта войск СС. В ночь на 21 апреля Гитлер приказал Штайнеру освободить Берлин с севера, и тот отвечал за это головой.
Крича, едва держась на ногах, с искаженным от злости лицом Гитлер принялся обвинять всех и каждого. Дескать, в таких обстоятельствах он больше не может руководить, и война проиграна. «Но если, господа, вы думаете, что я покину Берлин, то глубоко ошибаетесь! Скорее я пущу себе пулю в лоб!»
Несколько часов спустя генерал Венк, чья 12-я армия была дислоцирована в 60 километрах от Магдебурга, получил приказ: «Освободите Берлин!» Ближе к концу Венк попытается как можно ближе подойти к остаткам 9-й армии, разбитой за несколько дней до этого у Зееловских высот, чтобы создать коридор для бегства на запад.
А к населению Берлина Гитлер обратился со следующим приказом: «Запомните, каждый, кто будет пропагандировать или даже одобрять меры, подрывающие нашу обороноспособность, — предатель! Он должен быть немедленно расстрелян или повешен!»
Первыми жертвами этого приказа стали двое молодых солдат. Они якобы «не содержали самоходную артиллерийскую установку в должном состоянии, как приказывал фюрер». Их повесили на решетке книжного магазина в проходе под станцией городской железной дороги «Фридрихштрассе».
В ночь на 23 апреля эсесовцы вывели многих заключенных из тюрьмы на улице Лертер- штрассе, в том числе борцов сопротивления Клауса Бонхёфера, Рюдигера Шляйхера и Альбрехта Хаусхофера. Их повели на разрушенную бомбами территорию выставочного парка «Универсум» на улице Инвалиден-штрассе и расстреляли там выстрелами в затылок.
«Город будет защищаться до последнего солдата!» — приказал Геббельс 23 апреля, на следующий день после того, как он с семьей перебрался в «фюрербункер». Но участков города, которые нужно было защищать, становилось все меньше и меньше. Советские войска захватили Фронау, большую часть Панкова, кроме того, Кёпеник, и продвинулись к Райникендорфу.
Красноармейцы появились в дверях подвала
Ганс-Йоахим Лолль, которому тогда было семь лет, сидел в одном из подвалов на Генфер-штрассе в Райникендорфе вместе с отцом, потерявшем ногу на Первой мировой войне, матерью, служившей домоправительницей, и еще пятью семьями.
Вдруг кто-то забарабанил в дверь. Все были в ужасе: что делать? Тогда фрау Лолль собралась духом и сказала: я иду открывать. Все закричали на нее: ни в коем случае! Но она уже поднималась по подвальной лестнице со словам «Они все равно сюда войдут».
«Перед ней стояли высокий русский и два „монгола", ну, в смысле, мужчины азиатской внешности», — вспоминает Ганс-Йоахим Лолль, которому сегодня 82 года. — Высокий сказал матери: мамаша, ты одна? Не боишься?»
Лолль описывает эту сцену так, как будто видел все это только вчера: «На высоком русском, он мне показался тогда великаном, была черная кожаная куртка и черная кожаная фуражка с красной звездой, он был политруком». «На шее у него была повязка, вот тут, справа, — Лолль рукой показывает на шею, — пропитанная кровью».
Советские солдаты потребовали воды. Но из водопровода в доме уже несколько дней не выходило ни капли. Фрау Лолль проводила мужчин к водяной колонке на Эмменталер-штрассе, дала им ведро и попросила потом его вернуть.
Высокий русский действительно вернулся. Он был, как потом выяснилось, из Ленинграда, оказался врачом и представился Вальдемаром.
Следовать за фюрером многие уже не хотели. Первым стал Герман Геринг, второй человек в рейхе. 23 апреля Геринг попросил Гитлера в двух телеграммах передать ему все руководство рейхом, поскольку сам фюрер уже недееспособен. Днем позже Гитлер уволил его со всех государственных и партийных постов и приказал посадить под домашний арест на Оберзальцберге.
В ночь на 24 апреля Генрих Гиммлер, рейхсфюрер СС, встретился в Любеке с графом Фольке Бернадоттом, вице-президентом Шведского Красного Креста. Гиммлер попросил графа содействовать ему в установлении контакта с генералом Дуайтом Эйзенхауэром, главнокомандующим союзными войсками в Северо-Западной Европе. Гиммлер собирался предложить западным державам одностороннюю капитуляцию.
За последние дни дважды сменились военные коменданты Берлина. Генерал-лейтенанта Гельмута Реймана сменил на этом посту полковник Эрнст Кэтер, а того — буквально на следующий день — генерал Гельмут Вайдлинг. 24 апреля Вайдлинг заступил в должность. В тот момент он уже отдавал себе отчет в бесперспективности своей задачи. Когда генерал Кребс сообщил Вайдлингу, что тот должен взять на себя командование обороной города, тот сказал: «Лучше бы вы приказали меня расстрелять…»
Днем позже советские войска соединились у Кетцина, замкнув кольцо вокруг Берлина. Кроме того, советские и американские солдаты встретились на Эльбе у Торгау.
Тем временем советские части уже были в Целлендорфе, Нойкёльне и Темпельхофе.
Часы для победителей, конфеты для детей
У Евы-Марии Гросман 25 апреля был день рождения, ей исполнилось девять лет. Но тот день она почти не помнит. Большую часть времени в те апрельские дни она проводила с семьей — отцом, почтовым служащим, матерью, 17-летней сестрой и семилетним братом, а также с тремя другими супружескими парами в подвале их жилого дома на улице Гэснервег в Темпельхофе.
Подвал был их третьим пристанищем за последние недели. Служебная квартира рядом с почтой на Файльнер-штрассе в Кройцберге была разрушена бомбой в середине марта. С квартиры рядом с почтамтом на Бергман-штрассе в том же района они съехали пару недель назад. Жившая там раньше семья была в эвакуации, но должна была, вероятно, скоро вернуться.
Вскоре после дня рождения кто-то прокричал: русские пришли, всем выйти из подвала!
«Первые русские, которых мы увидели, хотели прежде всего „ури, ури!" (нем. Uhren, «часы»). У некоторых из них на руках было по несколько часов от запястья до локтя, — рассказывает Ева-Мария, которая после замужества носит фамилию Корте. Сегодня ей 83 года. — Отец и сестра без возражений отдали им свои часы. Больше с нами тогда ничего не произошло». Как она предполагает: «Мы, дети, стали чем-то вроде защиты для взрослых, ведь русские любили детей».
Двумя домами дальше расположилась советская комендатура. Она тоже стала своеобразной защитой, а детям, как вспоминает Ева-Мария Корте, оттуда иногда перепадало «кое-что сладкое».
Панический страх перед «русскими» не был беспричинным. Ужасные слухи, предвосхитившие их появление — о грабежах и изнасилованиях, убийствах и расстрелах, — были не просто выдумками.
«Бесспорно имевшие место жестокие эксцессы в последние недели войны и даже некоторое время после ее окончания (….) были следствием долгой варварской войны, — написал Штефан Дёрнберг в своих воспоминаниях. — Их можно объяснить, но не простить». Дёрнберг в 1935 году эмигрировал с родителями в Советский Союз и в 1945 году в звании лейтенанта 8-й гвардейской армии участвовал в освобождении своего родного города Берлина.
В своих воспоминаниях Дёрнберг пишет: «За четыре военных года я видел много мертвых людей — совершенно чужих и очень близких мне, павших в бою, просто убитых, повешенных, отравленных газом. Но вид этой мертвой семьи как-то особенно врезался в память. Почему, объяснить не могу».
Перед битвой за Берлин Сталин отдал распоряжение «проявлять гуманность» и не допускать перегибов, чтобы «ослабить сопротивление немцев в ходе оборонительных боев». В конечном итоге от комендантов зависело отношение к эксцессам.
Часто детям удавалось подружиться с солдатами. Так случилось и с семилетним Гансом-Йоахимом и двумя его товарищами по играм, притом в первый же день. «Русские сидели с моим отцом в гостиной, ели хлеб и сало, которые у них были с собой, и курили махорку, — вспоминает Ганс-Йоахим, которому сегодня 82 года. — Каждый раз, когда мы входили в комнату, кто-нибудь из них запускал руку в карман, вытаскивал оттуда конфету и угощал нас».
В двух домах оттуда, политрук, назвавший себя Вальдемаром, обустроил комендатуру. Как-то к дому подошли другие солдаты. «Вновь прибывшие были не такими любезными, — вспоминает Ганс-Йоахим. — Один из них полез к матери под юбку». Дети не растерялись и побежали в комендатуру. «Вальдемар пришел и приказал увести того солдата, — рассказывает Лолль. — Я прокрался за ними, чтобы узнать, что с ним будет. Вальдемар достал пистолет и выстрелил ему в затылок». Мужчина сглотнул слюну и тяжело задышал.
Сражение за Берлин продолжалось уже неделю, когда советские части ворвались в центральные районы города. Это было 27 апреля. Начались бои за центр Берлина.
«Судьба Берлина предрешена» — сообщалось в одной из советских листовок. Берлинцев призывали поднимать белые флаги — тогда они смогут свободно пройти за линию фронта. Но это все еще было опасно для жизни. Тот, кто решался вывесить из окна белый флаг, рисковал быть расстрелянным или повешенным.
Судьба Гитлера тоже была предрешена. Он уже давно превратился в тень самого себя. Прозябание в «фюрербункере» — теснота, тусклый свет, вонь от солярки, пота и мочи, страшные новости и бессилие — наложило на него свой отпечаток. «Согнувшись, совершая какие странные вихляющие движения и как бы ища опоры, он двигался вдоль стен бункера, — писал биограф Гитлера Йоахим Фест. — Его одежда, до той поры всегда очень аккуратная, теперь была покрыта пятнами от еды, в углах губ прилипли крошки, и каждый раз, когда он на обсуждении обстановки брал в руки очки, они с тихим звяканьем ударялись о столешницу».
Гитлер приказывает арестовать Гиммлера
28 апреля, пока шли ожесточенные бои в центре Берлина, события развивались стремительно.
Советский генерал-полковник Николай Берзарин, чьи войска первыми пересекли границу Берлина, был назначен комендантом города, его офицеры во многих частях города назначали бургомистров.
Бенито Муссолини, союзник Германии, вместе с любовницей был схвачен на озере Комо и расстрелян, их трупы выставили напоказ в Милане.
О попытке Гиммлера начать с союзниками переговоры о капитуляции доложили Гитлеру. Эта новость вызвала у него новый приступ бешенства — короткий, но интенсивный. Гитлер приказал арестовать рейхсфюрера СС. Кроме того, Германа Фегеляйна, генерал-лейтенанта войск СС (и шурина Евы Браун), в котором Гитлер заподозрил союзника Гиммлера, по приказу Гитлера расстреляли ранним утром 29 апреля в саду рейхсканцелярии.
Для Гитлера наступило время уходить от расплаты. В ночь на 29 апреля, заключив брак с Евой Браун, он написал политическое завещание, объявив своим преемником на посту рейхспрезидента командующего военно-морскими силами рейха Карла Дёнитца, а на посту рейхсканцлера — Геббельса. Составил он и личное завещание.
В нем он написал: «Я сам и моя супруга, чтобы избежать позора свержения или капитуляции, выбрали смерть». Там же он выразил «желание», чтобы их тела были немедленно сожжены.
30 апреля в половине четвертого пополудни в «фюрербункере» оборвалась жизни Адольфа Гитлера и Евы Браун. Супруги сидели на диване в кабинете Гитлера: у него в правом виске зияло отверстие величиной с монету, у нее посинели губы: Ева приняла яд.
Но пока трупы Гитлера и Евы Браун горели в саду рейхсканцелярии, в Берлине продолжали гибнуть люди.
Одно лишь безумие правило этой страной,
Свой надменный бег оно заканчивает,
На полях, заваленных трупами,
И теперь непомерное горе застилает всё.
Эти стихи можно прочитать на памятной доске у входа на кладбище на Вильснакер-штрассе, где похоронен Альбрехт Хаусхофер. Они взяты из моабитских сонетов, которые он написал в тюрьме.
Тело Хаусхофера было найдено его братом и одной из бывших сотрудниц лишь через три недели после убийства, а именно 12 мая 1945 года, спустя десять дней после безоговорочной капитуляции Берлина. В кармане его пальто лежали пять листов бумаги с 80 сонетами.
Читайте также первую и вторую части в серии статей о последних неделях войны в Германии.