Бандитские разборки в самом центре города, собирающиеся для потасовок группы вооруженных людей в масках, совершенно разнузданное насилие… С пятницы Дижон стал жертвой хаоса, который напоминает Бейрут с его подспудной гражданской войной и возвращает нас в Средневековье, когда на улицах, площадях и дорогах было небезопасно из-за отсутствия способного обеспечить порядок сильного государства.
Я думала, что никогда не столкнусь с такой незащищенностью, которая была для меня символом далекого прошлого, давно ушедших времен или хотя бы удаленных от Франции местностей, где насилие является отражением меньшей цивилизованности. Это страны без современного государства, где процветает трайбализм со свойственным ему насилием, эксцессами и соперничеством. Это страны, где власть опирается на террор и насилие, а средством урегулирования напряженности становится смерть. Это страны, где вас могут ранить или убить, потому что вы пошли за хлебом в неподходящий момент, и где народ является не источником легитимности власти, а стадом, над которым та издевается.
И вот это происходит у нас. Сложно разобраться с причинами такой вспышки насилия. Толчком ко всему вроде бы послужило нападение на молодого чеченца, но самое поразительное во всем заключается в трудностях с поимкой злоумышленников и ощущении того, что в Дижоне сила не на стороне закона. Мы стали свидетелями того, что государство не может добиться уважения к себе в центре городов, а не только на их периферии. Безусловно, это связано в первую очередь с его нежеланием обеспечить республиканский порядок в этих кварталах. Сейчас там идет настоящая война. Как бы то ни было, до недавнего времени мы считали ее уделом пригородных гетто, которые уже не являются частью Франции, хотя и расположены всего в нескольких километрах от Парижа. Насилие в этих неправовых зонах на самом деле не является слепым и стихийным. Неправовая зона — вовсе не территория, где отсутствует любая власть. Как раз наоборот, социальный контроль и власть там очень сильны и четко выражены, хотя и опираются только на деньги, жестокость и страх. Насилие является там общепринятым средством решения вопросов так, что зачастую в квартале будут скрывать виновных в актах насилия и вопить о полицейских репрессиях при любом вмешательстве сил правопорядка.
Оказавшись вне государственного контроля, эти территории все больше следуют племенной, стадной и этнической логике. Борьба групп за контроль над территорией формирует основу стычек, которые не получится остановить красивыми словами. Если всем движут доминирование, ненависть и злоба, восстановить порядок можно лишь с помощью пропорционального применения силы. Если это еще вообще возможно…
Насилие в пригородах, конечно, не назвать новым явлением, но сейчас оно характеризуется упразднением всяческих символических границ: это эндемическое явление дает метастазы. Оно окончательно выходит из-под контроля, перекидывается на города и их центры. У него больше нет границ, оно ширится. Сейчас банды сходятся в самом центре Дижона. А государство, видимо, смирилось с тем, что не может сдержать его. Оно закрывало глаза на бандитское насилие в пригородах и отказалось от утверждения закона на всех уголках своей территории, однако решение бросить одних не позволило обеспечить безопасность других. Мы все коллективно ослабли, и бандитские главари на пару с политическими подстрекателями справедливо увидели в этом признак слабости, доказательство того, что они стали достаточно влиятельными и опасными, чтобы им уступили целые куски национальной территории. И они воспользовались этим, чтобы расшириться. Город стал для них ареной, и есть основания опасаться, что произошедшее в Дижоне — не изолированный случай, а указание на то, что ждет нас в будущем. Слабость государства — не лучшая новость для наших свобод, поскольку оно гарантирует не только их, но и единственное средство их эффективной реализации путем обеспечения нашей индивидуальной и коллективной безопасности.
Кстати говоря, сам факт того, что у нас дошло до подобного, вероятно, связан с нежеланием принять легитимное насилие и применить его. Легитимное насилие не означает, что нужно проявлять силу по отношению к слабым и слабость по отношению к сильным, дубасить «желтых жилетов» и расстилать красную дорожку перед теми, кто призывает к расовой войне под прикрытием осуждения полицейского насилия, как поступает целый ряд тех, кто сейчас крутятся вокруг комитета Траоре. Легитимное насилие — не прославление силы, а признание существования конфликта ценностей, невозможности уладить все проблемы с помощью одной лишь толерантности и того факта, что жизнь — не большой «Макдоналдс», куда каждый заходит в чем и как хочет. У нас как у политического образования есть наша идентичность, стремления, история и будущее. Иногда все это приходится защищать. Мы хотим существовать в мире, где никто не оспаривает равноправие женщин, не требует разные права в зависимости от цвета кожи, не определяет идентичность человека по расовым, религиозным и этническим критериям. Сейчас же эти принципы подвергаются нападкам на нашей собственной территории, а мы никак не реагируем на это. Более того, мы видим посягательства на саму эту способность реагировать путем подрыва легитимности сил правопорядка. Исламо-левацкое течение не просто так взяло на вооружение тему полицейского насилия и пользуется трагедией Джорджа Флойда для политической дестабилизации. Наша демократия хрупка и уязвима, она сама лишает себя средств защиты, и это заметно. Все это, естественным образом, усиливает хищническое поведение, как в политике, так и в жизни. Слабость государства означает беду для народа. Если монополия государства на легитимное насилие оспаривается, все это ведет к подъему архаического насилия.
С того момента, как человек начинает рассматривать себя исключительно как представителя своей этнической группы, религии или пола, а также делить других на «своих» и «варваров», больше не остается никакой общности, которая бы могла служить оправданием коллективной защиты. Остается лишь разобраться, какая группа будет доминировать над остальными. Отбор же может осуществляться исключительно силой, поскольку тут нечего преодолевать и некого объединять. Тогда монополия на легитимное насилие пропадает, распространяя этот яд по всему обществу и превращая силу и иерархию подчинения в единственный инструмент нахождения своего места в племенном и клановом строе.
Произошедшее в Дижоне — отнюдь не происшествие местного масштаба. Подъем насилия на наших улицах — вовсе не прискорбная случайность. Он говорит нам о невозможности защитить народ, когда власть потеряла связь с основой своей легитимности, не знает, что представляет собой идентичность Франции и какими должны быть ее важнейшие принципы. Это невозможно, когда монополия государства на легитимное насилие оспаривается, поскольку власть больше не выглядит гарантом общественного договора и цивилизационного пакта. Дижон говорит нам о стране, которая больше не в силах обеспечить безопасность даже в центре своих городов, идет по пути саморазрушения. Нужно ли нам с этим мириться?