Опыт последнего десятилетия показал, как крупные протесты «одной площади» — как, например, каирский Тахрир или киевский Майдан — могут привести к реальным политическим переменам. При этом там, где площадь для протеста специально «выделялась» государством, как это было, к примеру, на Болотной и на площади Сахарова в 2011 году, даже относительно массовые протесты заканчивались ничем.
Власти Белоруссии протестующих на площадь не пустили. Попытки собраться в центре белорусской столицы были жестоко подавлены в первые две ночи после оглашения результата выборов 9 августа. Это привело к тому, что протест рассеялся и приобрел гиперлокальный характер — то есть не сконцентрировался в одной точке, а начал вспыхивать одновременно в разных местах: от улицы к улице, от квартала к кварталу. У этого «рассеянного» протеста оказались важные преимущества. Во-первых, его ход определялся уже самими гражданами и поставленными ими условиями — а не органами, санкционирующими демонстрации. Во-вторых, «рассеянный» протест стал этапом на пути к площади: уже через неделю, 16 августа, участникам протестов удалось мирно и без сопротивления дойти до Дома Правительства, а потом, собравшись у Стелы, еще и сокрушить «логикой цифр» проправительственный митинг с Александром Лукашенко.
Успехом протеста стало вовлечение не только отдельных граждан, массово вышедших на улицу, но и коллективов предприятий — то есть групповых акторов. Как пожар протестов охватил так быстро столь широкую аудиторию? Вряд ли можно говорить, что интернет-каналы сыграли здесь центральную мобилизационную роль, в особенности, учитывая частично успешные попытки белорусских властей заблокировать сети. Несмотря на невероятный рост популярности ряда телеграм-каналов (к примеру, количество подписчиков Nexta за считанные дни увеличилось на полтора миллиона), эти потоки информации оставались недоступными для многих внутри Белоруссии, в то время как значительная часть роста популярности каналов оказалась связана с глобальной аудиторией. При этом важно отметить высокий уровень IT-грамотности в Белоруссии, где последние годы активно развивалась индустрии, связанные с информационными технологиями. Владение ими позволило существенному числу людей как частично обходить блокировку интернета, так и производить много контента.
Ключевой вопрос, на который важно ответить, чтобы понять роль интернет-технологий в протестах в Белоруссии: как получилось, что цена применения насилия стала выше, чем его эффективность? В белорусском сценарии интернет не стал ключевым механизмом мобилизации и координации протестов, однако он создал условия, в которых быстрое вовлечение масс стало возможным. Произошло это в первую очередь благодаря сочетанию двух важных характеристик протестов: беспрецедентного насилия со стороны государства и рассеянности протестов как в столице, так и по всей стране.
В гиперлокальном протесте, погруженном в современную информационную среду, насилие, даже самое жестокое, не достигает своей цели подавить протест, а только способствует его росту. Однако не менее важно и то, как подобный протест обходит так называемые «ловушками горизонтальной мобилизации» — явление, хорошо описанное исследователями недавних революций.
Хрупкость цифровой горизонтали
Второе десятилетие исследователи спорят о значении интернета для успеха политических протестов. Интернет-технологии сыграли большую роль как в ходе протестов, вызвавших серьезные политические перемены (например, Арабской весны или Евромайдана), так и протестов, не приведших к смене власти: в ходе выборов в Иране 2009 года, в России в 2011-2012 году или во время волнений в Турции в 2013 году. С одной стороны, исследователи указывают на широкий спектр политических технологических инноваций, повышающих степень прозрачности вокруг освещения протестов, а также упрощающих мобилизацию и координацию различных акций.
Ланс Беннетт и Александра Сегерберг говорят о появлении нового типа коллективных действий — коннективных действий, позволяющих организовывать совместные действия без необходимости какой-либо организации или партий. Институты в этом случае заменяются информационными платформами. Таким образом политические акции становится организовать проще и быстрее (к примеру, созданное журналистом Ильей Клишиным мероприятие в Фейсбуке сыграло ключевую роль в организации первого митинга на Болотной площади).
С другой стороны, у «коннективных действий» есть и уязвимые стороны. Так, Зейнеп Туфекчи обращает внимание на то, что у упрощения протестной мобилизации есть цена. Да, технологии позволяют быстрее вывести на улицы массы без лидеров и без партий, однако подобного рода протесты намного сложнее перевести в плоскость существенных политических перемен. В то время как в традиционных протестах остаются организации, способные на долгосрочную политическую деятельность, новый тип протестов сходит на нет без реальных итогов, так же быстро, как и возникает. Помимо этого, технологии создают новые возможности для слежки и дезинформации, а также способствуют малозначимым формам политического участия с меньшей степенью рисков для участников, которые могут интерпретироваться как своего рода сублимация реальной политической деятельности.
Циклы политических инноваций
Каждый политический кризис сопровождается новой волной инноваций, цель которых — изменить баланс сил между властью и протестующими. Так, во время протестов в ходе выборов в Мосгордуму можно было наблюдать ряд инноваций в области освещения и координации протестов, а также в области технологий взаимопомощи и надзора. Чаще всего власти компенсируют инновации применением традиционной силы и жестких мер (от арестов до отключения интернета), но в некоторых случаях государства также применяют инновационные тактики, например, используя анонимные телеграмм каналы для провокаций и дезинформации.
Последние события в Белоруссии можно также проанализировать с точки зрения динамики политических инноваций. Многие практики, которые мы наблюдали год назад в Москве, в той или иной форме присутствуют и в Беларуси.
В первую очередь, граждане научились обходить блокировки интернета при помощи самых различных инструментов: белорусские пользователи применяли для этого vpn и анонимайзеры, например, Psiphon. Участникам протеста также предлагалось использовать Mesh-сети (приложение Bridgefy), чтобы общаться друг с другом напрямую, если интернет не работает. Телеграм-каналы и телеграм-чаты (которые при поддержке компании Павла Дурова работали даже в условиях ограниченной доступности интернета) активно использовались для координации действий и передачи информации о местоположении сил ОМОНа (хотя эффективность этой коммуникации в условиях переизбытка информации и проблем с ее достоверностью остается под вопросом). При этом более сложные краудсорсинговые решения для сбора данных практически не были использованы (за исключением простых карт на базе Google Maps). Несколько позже появилась краудсорсинговая «Карта народных протестов и забастовок предприятий».
Отдельное место заняла тема взаимопомощи. В телеграм-каналах появлялись данные о кодах доступа в подъезды, где могли укрыться участники протестов (что, впрочем, могло использоваться и правоохранительными органами). Там же сообщалось, где можно найти воду и медикаменты. Особое внимание было уделено координации оказания помощи выпущенным на свободу после арестов. Телеграм-канал «Окрестина Списки» стал использоваться для поиска задержанных и публикации списков всех, кто находится в печально известном изоляторе временного содержания. Наконец, специальные каналы были посвящены деанонимизации сотрудников органов власти, причастных к насилию. Стоит отметить глобальные краудфандинговые инициативы, благодаря которым оказать помощь пострадавшим смогли пользователи за пределами Белоруссии (к примеру, инициатива, запущенная Алексеем Леончиком, собрала более двух миллионов долларов).
Однако понять, какие инновации используются (или не используются) протестующими — это не самое главное. Более интересный вопрос — какие именно технологии принципиально важны для трансформации политического кризиса в возможность изменить ситуацию, то есть: не допустить продолжения режима Лукашенко. Важен этот вопрос потому, что проходящие в отсутствие сформировавшихся оппозиционных лидеров и институтов, белорусские протесты по своей природе близки к хрупким и уязвимым «коннективным действиям», в рамках которых сложно перевести энергию протестов в сферу реальных перемен.
Надзирательная горизонталь и критическая масса беспредела
Пример Белоруссии показывает ключевую роль интернета в формировании мотива для участия в протестах. Изначально таким мотивом был факт фальсификации выборов. В первые часы после объявления первых итогов голосования в сети начали появляться многочисленные доказательства масштаба фальсификаций. Прежде всего, на это указывали фотографии итоговых протоколов, согласно которым убедительную победу одержала Светлана Тихановская. Здесь роль в делегитимизации выборов сыграл скорее не сам факт фальсификации, а ее масштаб. Но это был лишь первичный мотив для протестов.
После того, как люди начали выходить на улицы, появились сообщения о жестоком подавлении мирного протеста. В считанные часы социальные сети захлестнул поток свидетельств насилия. Такие трагические кадры насилия часто становятся символом протеста. Так, во время тегеранских протестов 2009 года весь мир облетело видео жестокого убийства снайпером иранской девушки Неды Ага-Солтан. В случае Белоруссии критическая масса насилия со стороны государства носила беспрецедентный характер. Социальные сети буквально каждую минуту приносили новые свидетельства жестокости, включая избиение случайных прохожих дубинками, нападения со спины, стрельбу по машинам и жилым зданиям.
Телеграм-каналы, посвященные Белоруссии, в первую очередь Nexta-Live и Беларусь головного мозга, превратились в поток сводок с поля битвы. Такой информационный поток стал возможным, в том числе, благодаря неудавшейся попытке белорусских властей полностью заблокировать интернет. Еще одной причиной возникновения потока стало то, что насилие совершалось не только на подступах к площадям, но буквально повсеместно, включая дворы и дороги. Свидетелями беспредела становились рядовые жители жилых домов, снимавшие происходящее из окон, или водители, проезжавшие по встречной полосе. К этим свидетельствам добавились кадры жестокого обращения с задержанными в изоляторах, также снимавшиеся из окон соседних домов.
Сыграл эффект «обратной стороны паноптикума», где в среде, полной сенсоров, не только государство наблюдает за своими гражданами, но и граждане могут эффективно следить за своим государством. Ответом на насилие стала «надзирательная горизонталь». Именно критическая масса свидетельств насилия стала новым ключевым триггером протестов и всеобщей гражданской мобилизации. Место фальсификации выборов заняли преступления против человечности. Позже эти свидетельства также могут быть использованы для юридического преследования виновных. Ряд организаций уже объявили о совместной опенсорсинговой инициативе, цель которой — системный сбор, верификация и анализ всех данных о нарушении прав человека во время подавления белорусских протестов.
Везде и нигде: проблема видимости гиперлокального протеста
Классик американской политологии Эрвин Шатшнайдер утверждает, что одним из основных факторов успеха политического протеста является «спектр вовлечения» в тот или иной политический конфликт. Однако иногда попытки государства ограничить спектр вовлечения репрессивными мерами приводят к обратном результату. К примеру, ряд исследований показывает, что отключение интернета часто приводит к эскалации протестов, так как информационный вакуум заставляет выходить людей на улицы. Остается вопрос, что ждет тех, кто «выходит из комнаты». Агрессивное подавление протеста со стороны государства создает дилемму для протестующих. С одной стороны, растет риск для участия в акциях. Более того, кажущаяся успешность подавления протеста может привести к росту количества так называемых «безбилетников» — людей, надеющихся, что политические цели будут достигнуты и без их участия. С другой стороны, создание ощущения, что в ответ на насилие количество участников растет и протест набирает обороты, принципиально важно для того, чтобы желание участвовать перевесило «логику риска».
Социальные сети оказались принципиально важны не для того, чтобы координировать протест, а чтобы создать ощущение его непобедимого роста. Это касается как географии протестов, так и разнообразия их участников вне зависимости от локации, гендера, возраста и социальной принадлежности. Исследователи говорят об этом как проблеме «видимости» протеста: недостаточно выйти на улицы, важно показать этот выход так, чтобы он вызывал у оставшихся дома субъективно ощущение массовости участия. Пример принципиальной «технологии видимости» — применение аэросъемки при помощи дронов.
Власти же со своей стороны стремятся не только разогнать людей с улиц, но и максимально сократить возможности «видимости» протеста. Особенно острой проблема видимости становится в ситуации гиперлокальных протестов. В отличии от «протестов одной площади» (как, например, в Каире или Киеве), их нельзя показать одной картинкой с «высоты дронового полета». Но у этой «проблемы видимости» есть решение: лента новостей, формировавшаяся телеграм-каналами и городскими чатами, показывала, что протесты проходили одновременно в сотнях локаций.
Гиперлокальность и множественность точек децентрализованного протеста часто становятся преимуществом: подобные акции государству сложнее подавить. Однако в прошлом такого рода протестам было сложно создать эффект массовости участия. Как показывает ситуация в Белоруссии, информационным технологиям удается компенсировать отсутствие эффекта видимости «толпы на площади» за счет создания эффекта массовости через информационные потоки, постоянно указывающие на новые точки протестов.
В критические часы, когда ОМОН, применяя насилие, повышал уровень риска для участия в протестах и таким образом стремился их остановить, произошло обратное — задокументированное насилие создало новый мотив для мобилизации. Эффект массовости и географической распределенности протестов, созданный в лентах телеграм-каналов, преодолел субъективный порог участия: то есть порог, за которым субъективное ощущение опасности от участия в акциях сменяется готовностью выходить на улицу — потому что выходят все. Начался мобилизационный эффект снежного кома. В возникшей информационной среде люди чувствовали, что где бы они ни вышли на улицы — они будут не одни.
При этом традиционно приписываемая социальным сетям роль в тактической координации протестов, возможно, играла вторичную роль. Безусловно, некоторые формы координации были эффективны — к примеру, возникновение закрытых женских чатов, созданные для организации цепей солидарности. Вместе с тем многочисленные чаты часто не могли справиться с мобилизационным хаосом противоречивых сообщений и инструкций, который затруднял отслеживание развития протестов в том числе и для властей.
Координация важна там, где протестуют относительно небольшие группы и нет критической массы участников. В этой ситуации противостоять более мощным провластным ресурсам удается именно благодаря повышению эффективности акции. Там же, где начинается повсеместная цепная реакция вовлечения, массовость становится важнее координации. Выходя на улицы и площади, люди самоорганизуются без помощи информационных технологий, и труднодоступность заблокированного интернета только способствует такому сценарию.
Мобилизационному эффекту также способствовало вирусное распространение историй, показывающих моменты победы участников протеста над силовыми органами: кадры, где люди «отбивали» задержанных или истории о сотрудниках правоохранительных органов, отказывающихся от своих удостоверений, формы и погон в знак отказа от насилия.
Трансформация толпы: от объекта к субъекту
Безусловно, нельзя приписывать успех белорусских протестов только информационным технологиям. Это прежде всего результат политических и социальных факторов, возникших за время тоталитарного правления Лукашенко, и в особенности — за время его последней предвыборной кампании. Более того, мы еще до конца не знаем, каким именно будет политический итог нынешних событий. Однако происходящее в Белоруссии — важный пример того, как информационные технологии могут помочь превратить политический кризис в возможность для политических перемен, вопреки хрупкой природе «коннективных действий».
Здесь вспоминается парадокс, описанный братьями Стругацкими и гениально показанный Андреем Тарковским в фильме «Сталкер». Попадая в «зону», герои фильма оказываются почти сразу на расстоянии нескольких десятков метров от «заветной комнаты». Однако прямой путь к ней — не самый короткий. Так же и с протестами: выйдя на площадь сразу, толпа может оказаться в ловушке, описанной Зейнеп Туфекчи. Она не наберет критической массы, потеряет энергетику и распадется до того, как сможет достичь политических целей. «Путь к площади», через который прошли белорусы, помог им избежать этой ловушки — но обошелся трагической ценой.
В новой информационной среде насилие, применяемое в ходе гиперлокальных рассредоточенных протестов, становится все менее эффективным для их подавления. Ровно наоборот: насилие становится новым мотивом для выхода людей на улицы. Эффект устрашения нейтрализуется эффектом всеобщей мобилизации и способствует резкому росту спектра вовлечения. Именно в этой точке начинается цепная реакция, которую все сложнее остановить: репрессии становятся неэффективными и даже контрэффективными.
Толпа протестующих превращается из объекта преследования в субъект политического процесса; со временем она уже готова выходить на центральную площадь, объединив сотни гиперлокальных протестов в единую колонну. Именно этот путь к площади, проделанный за первые пять дней после выборов, превращает толпу в политическую силу, способную, избежав ловушки горизонтальной мобилизации, привести к реальным переменам.
Удастся ли белорусам не только сделать то, что еще совсем недавно казалось невозможным, но и доказать бессмысленность насилия как инструмента достижения политических целей? Возможно, так же, как и о «конце истории», объявлять о «конце политического насилия» пока преждевременно. Но события в Белоруссии могут подтолкнуть другие авторитарные режимы к тому, чтобы все меньше рассчитывать на применение традиционной силы для подавления внутреннего недовольства, взамен инвестируя все большие ресурсы в инновационные формы контроля, призванные создать новые — невидимые — барьеры на «пути к площади».