Брет Вайнштейн — американский профессор биологии и теоретик эволюции. В 2017 году ему пришлось уволиться из Университета Эвергрин из-за неприятия «Дня без белых». Он впервые дает интервью французскому СМИ, чтобы предупредить общественность об опасности радикальных американских левых, которые продвигают политику идентичности, устраивают охоту на ведьм и хотят заткнуть рот всем несогласным во имя сошедшего с ума антирасизма.
«Фигаро»: После отказа принять «День без белых», который установила администрация академгородка Университета Эвергрин в штате Вашингтон вы столкнулись с травлей со стороны антирасистских студенческих организаций, а затем были вынуждены уйти, громко хлопнув дверью. Ваше имя пополнило растущий список преподавателей, которые были «отменены» движением борцов за «социальную справедливость». Какие выводы вы делаете из того, что с вами случилось?
Брет Вайнштейн: В мае 2017 года у нас с женой возникло ощущение, что нас подняло в воздух какое-то торнадо, которое до сих пор не опускает нас. Это изменило всю нашу жизнь. Перемены были поначалу очень болезненными, но они открыли перед нами множество дверей и перенесли нас в новый мир, с которым интересно знакомиться. Нам кажется, что мы столкнулись с торнадо за три года до других. То есть, у нас был своего рода предпремьерный показ надвигавшегося хаоса. Творившееся в Эвергрин теперь можно увидеть везде. Та же самая революционная динамика теперь просматривается на улицах, причем не только в США, но и в Европе и Австралии. Это очень интересный момент, но я опасаюсь, что уроки Эвергрин не были усвоены. Если бы мы поняли, что речь идет не об отклонении, а о предвестнике настоящего, мы бы не позволили нашей цивилизации заигрывать с новыми формами расизма, которые прикрываются борьбой с несправедливостью.
— Как стоит понимать эту революцию, жертвой которой вы стали?
— Я сразу сказал, что это не просто кризис свободы слова, что это не ограничится академгородками и перекинется на технологический сектор, госструктуры и ведомства. Я был прав, но быстрота, с которой все произошло, удивила меня. В 2017 году было сложно убедить людей, что речь шла не просто о шумных студентах. Некоторые из нас понимали это. Мы пытались бить тревогу. Тем не менее люди, которые лично не имели дела с этим идеологическим вызовом, не осознавали его серьезность и недооценивали его. Это было ошибкой. Хотя аргументы этого движения слабы, его стратегическая сила очень велика.
— О какой опасности идет речь? Это посягательство на основополагающие принципы либерализма, который делает нас гражданами, а не просто носителями расовой или половой идентичности?
— Именно так. В этом движении есть разные типы людей. Одни управляют им и формируют стратегию, другие участвуют в нем без понимания того, что от них требуют. Запад — очень динамичен и продуктивен, но едва ли был на высоте своих идеалов в том, что касается справедливости и равенства возможностей. Нам свойственно закрывать глаза на положительные стороны системы и зацикливаться на отрицательных. Нужно понимать, что сегодня, особенно в США, сформировалась огромная энергетика, которая нацелена на разрушение системы, поскольку считает ее прогнившей. Так оно и есть. Но движение очень наивно, поскольку оно решило, что здесь достаточно самых простых ответов. Оно хочет все начать с чистого листа. Такой сценарий практически неизбежно приведет нас к катастрофе. К сожалению, это движение рассматривает всех, кто думает таким образом, как простых реформаторов, то есть тех, кто мало что меняет. Хронический минус движения в том, что оно все упрощает. Не допускаются никакие нюансы.
— Разве не в этом суть революционных движений?
— Да. Революционные движения опираются на утопические фантазии, чтобы найти мотивы для изменения сложившегося порядка. Глупость нынешнего движения очевидна, но его стратегия невероятно заразна. Именно в этом главная проблема. Люди не принимают всерьез эти движения из-за их нелепости. Но, когда они сами сталкиваются с ними, у них остается лишь два варианта: подчиниться или страдать.
— Я видела кадры с сеансов самокритики в Эвергрин, где преподаватели должны публично каяться в грехах и перечислять свои привилегии. Они выглядят просто комично. Как подобное может продолжаться столь долго?
— Да, это настоящий гротеск. Как бы то ни было, на ваш вопрос о том, почему это работает, можно найти интересный ответ в теории игр. Хотя решение и кажется простым, оно таковым не является. Априори правильно защищаться, когда тебя обвиняют в преступлениях, которые ты не совершал. Но проблема в том, что движение плодит обвинения и искаженную логику, в связи с чем нет никаких механизмов, которые позволили бы вам подтвердить вашу невиновность. Каждый человек сталкивается со следующей дилеммой: стоит ли мне защищаться без шансов на успех и позволить тем самым заклеймить мое имя (могут даже появиться видео из дома как доказательства вины) или же просто произнести ложь в надежде на то, что обвинители оставят меня в покое, переключатся на кого-то другого?
— То, что вы описываете, напоминает логику диктатуры.
— Сейчас как раз и формируется диктатура. У нас проблема с коллективным действием. Обществу нужно, чтобы люди выступили единым фронтом против подобных шагов. Тем не менее каждый человек сталкивается с очень сильным противоположным давлением из-за угрозы для его работы, репутации, безопасности…
Но, когда люди уступают, они вынуждены посмотреть на себя в зеркало и не хотят признавать себя трусами. Поэтому они убеждают себя, что верят в то, что сказали. Они говорят себе, что, если их назвали расистами, они наверняка ими были.
— В СССР было множество процессов, в которых описывались такие же явления: обвинение, принятие и подчинение…
— Это справедливое сравнение. То, что мы наблюдаем сейчас, пугающе похоже на большевизм или Китай перед «большим скачком». Важно отметить, что революционные движения, которые стремятся к власти и максимизации социальной справедливости, неизбежно движутся к механизмам принуждения, поскольку они работают! Тем не менее в настоящем случае мы видим неустойчивую коалицию, в которой правила принадлежности опираются на так называемую «интерсекциональность». Если движение получит власть и возьмет под контроль систему, оно развалится на группы, которые развернут борьбу друг против друга.
— Разве это уже не происходит? Не служит ли тому признаком тот факт, что некоторых черных мужчин признают непригодными для борьбы, потому что они — мужчины?
— Вы опасаетесь, что эта революция пробудит к жизни «белый» национализм, с которым, как утверждается, она ведет борьбу?
— Запад уникален в том, что стремится уменьшить влияние идентичности, способствуя сотрудничеству вне ее границ с опорой на гражданство и заслуги. Проблема западной системы в том, что она более справедлива, но в то же время более хрупка, чем другие. Из-за того, что большие группы населения одержимы идентичностью, другие люди тоже начнут рассматривать мир через эту призму. В результате это движение может создать демона, с которым якобы борется, и вывести белый национализм с периферии в мейнстрим. Оно также может пробудить антисемитизм. Если демонизировать белых, они станут считать себя угнетенным меньшинством и начнут действовать.
— Многие из тех левых, которые выступают против антирасистской идеологии, являются евреями. Они критикуют набирающий обороты в этом движении антисемитизм?
— Да, антисемитизм открыто присутствует и усиливается в этом движении. Антисемитизм всегда нарастает при разрушении политического центризма. Когда тот исчезает, ему на смену приходит поляризация, и антисемитизм становится неизбежным.
— Как ведущие СМИ освещали произошедшее с вами в 2017 году?
— «Нью-Йорк Таймс» пронизана менталитетом «социальной справедливости». Но в 2017 году реакция была неоднозначной. Когда все произошло, в новостных рубриках об этом практически ничего не писали, хотя в редакторских колонках та же Бари Вайс объективно представила картину. По сути, моя история отразила картину современной журналистики. В условиях предельной поляризации прессы газеты подробно охватывают тематику, которая совпадает с их идеологией, но пропускают мимо не противоречащие истории. В представлении либеральной прессы гонения на белого профессора с эгалитаристскими взглядами со стороны черных сектантов были полной бессмыслицей. Она предпочла сделать вид, что этого не существует, и отказалась об этом говорить. В то же время для правой прессы это было событием национального масштаба.
— Что вы думаете о болезненным поражении радикальных левых на выборах, поскольку значительная часть меньшинств поддержала Дональда Трампа и отвергла одержимость расовыми вопросами в кампании демократов?
— Это самая значимая, но хуже всего освещенная часть истории. Нарисованный радикальными левыми абсурдный портрет Запада стал ужасным оскорблением для меньшинств, которые просто хотят получить шанс на успех. Если вы пытаетесь добиться успеха в системе, в которой вы живете, вам совершенно не нужно движение, утверждающее, что вам его не видать, поскольку все белые — расисты и угнетатели. Выборы также выявили большое число черных интеллектуалов, которые выступили против радикальных антирасистов. Я восхищаюсь их отвагой и силой их аргументов.
— Что вы думаете о трампизме после Трампа?
— Нужно понимать, что политическая система насквозь коррумпирована частными интересами. Это вызывает у американцев сильнейшую фрустрацию. И привело к бунту на обоих флангах политического спектра. Берни Сандерс победил бы в 2016 году, если бы не Национальный комитет демократов, и снова чуть не выиграл в 2020 году, когда ему опять помешало партийное руководство. Дональд Трамп в свою очередь успешно провел восстание против коррумпированной республиканской верхушки. Он победил, но у него не было способностей или, наверное, темперамента, для продуктивной власти.
Трамп разорвал хватку традиционной элиты во власти. Но это не принесло большой пользы. Сегодня же с избранием Джо Байдена мы возвращаемся к старой коррумпированной системе, которую описывал Берни Сандерс. Правда в том, что мы имеем дело с двумя «преступными группировками»: Демократической и Республиканской партиями. Это сети влияния для частных интересов и больших корпораций.
— Байден-центрист мог бы пойти против радикальных левых при помощи республиканцев, с учетом обнадеживающего сигнала со стороны избирателей?
— Думаю, он даже не станет пытаться, потому что он — партийный робот, рупор национального комитета партии. Он попытается использовать влияние и энергию движения, переложив ответственность за активистов на комитет. Тем не менее, мне кажется, что демократическому руководству будет трудно совладать с тигром, которого оно выпустило на арену. Оно цинично сформирует союз с ним, но не сможет взять верх.