Кто сталкивался со списками детей, знает: по ним довольно хорошо заметно, что хватает родителей, которые дают детям по возможности интернациональные имена (от Робинов и Нор до Марий и Карлов), и хватает родителей, которые дают имена явно, скажем, неинтернациональные (От Киуров и Пиксе до Тыру и Кяби). Одна часть родителей пытается поддерживать контакт своих детей с неразвитыми технологиями — топором, вязальными спицами и тяпкой, другие же сразу приступают к цифровой соске и э-подгузникам.
Глядя со стороны, можно сказать, что здесь популяция спонтанно следует логике эволюции: что бы ни принесло будущее (а неопределенности там всегда хватает), кто-то окажется в более выгодном положении. А кто-то, увы, в невыгодном, и об этом нельзя забывать.
Видимо, такой же раскол существует и в русской общине — одни делают ставку на свою культуру, другие предпочитают более прагматичный подход: если владение эстонским языком дает экономические преимущества, то за счет этого основательность образования на родном языке может и пострадать. И есть те, кто считает, что не может.
По той же причине часть эстонских родителей предпочитает основательное погружение в английский язык (или какой-то другой большой язык). Тогда ребенку когда-нибудь будет легче вылететь в широкий мир (чтобы не сказать: стряхнуть с себя ограничивающее бремя своей культуры). Еще более понятно, что находятся такие русские родители, которые не видят в эстонской культуре особенной ценности и, прежде всего, беспокоятся о том, чтобы отпрыск как можно безболезненнее поступил в какой-нибудь западный университет. Это и есть момент выбора, основанный на ценностях и связанный с рисками.
И это вовсе не веяния последнего времени, феномен деревенщины и городских жителей вскрыл еще А.Х. Таммсааре. Аналогичные вопросы волновали и Достоевского с Толстым.
Проблема из-за терминов
Что за штука это «единая» на самом деле, если мы говорим о единой школе? Если мы уточним, что необходимо учитывать региональные особенности — а придется это сделать, если мы не хотим какой-то централизованной утопической минидиктатуры, то что вообще останется от этого единства? Как обобщить рыбака с Кихну, крестьянина из Валгамаа и шахтера из Ида-Вирумаа? И какое изменение мы пропагандируем с помощью этого единства?
Наверняка и вырусцы, например, могли бы потребовать здесь сохранения собственного своеобразия. Учебная программа и ее содержание уже и так едины, единственное различие — в языке и месте. Также стоит отметить, что культурная автономия и сегрегация национальностей меньшинства зачастую описывают одно и то же явление, но с разным эмоциональным зарядом.
Позволив себе небольшую поэтическую вольность, можно даже сказать, что культурная автономия и есть сегрегация. Последняя, конечно, годится для того, чтобы ловить голоса. Ибо кто не хотел бы бороться с сегрегацией! Правда, с этим придется немного поторопиться, ибо детям недосуг бесконечно продолжать драки родителей и дедушек.
Ценности, которые выше национальности
Глава Eesti 200 Кристина Каллас констатировала в интервью, данном пять лет назад: «Русская молодежь явно считает Эстонию своей родиной и идентифицирует себя как европейцев. Последний мониторинг интеграции показал, что молодые русские в Эстонии доверяют эстонскому государству так же, как молодые эстонцы».
Да, лозунг сегрегации портится быстро. Но в начале 2019 года из него все-таки выжали кое-что еще, когда на городские автобусные остановки вывесили плакаты, апеллирующие к этническим различиям. На сегодня это позабылось, и Центристскую партию опять одолевают тревожные мысли, поскольку Национальная консервативная (!) партия Эстонии слишком эффективно переманивает у них русских, ибо все прочие ценности у обеих наднациональны.
Да, лозунг сегрегации еще можно подоить, кроме того, это слово в моде и в современной престижной культуре Соединенных Штатов. Но насколько популярной была бы партия, которая всерьез взяла бы себе в качестве лозунга «Стать эстонцем, но остаться русским!»? Это шутка по ту сторону добра и зла.