Американский национализм в настоящее время угрожает мировому господству США и их успеху в войне против терроризма. Более других факторов именно этот национализм разделяет США и пост-националистическую Европу. Также, поскольку он впитал в себя шовинистские мотивы израильского национализма, то он также играет весьма неблагоприятную роль в отношениях США с мусульманским миром.
Америка обладает намного большей властью в мире, чем любое другое государство, когда-либо существовавшее. После уничтожения коммунизма как альтернативного пути модернизации, США играют главенствующую роль не только в военном, но также и в культурном и экономическом отношении, таким образом получая наибольшую выгоду от сложившейся системы мирового устройства. Согласно всем прецедентам, США должны вести себя как консервативный гегемон, отстаивая существующий мировой порядок и распространяя свои ценности примером. На самом деле, так это было большую часть времени с 1989 года и 11 сентября 2001 года. Отказ от наступления на Багдад в первую войну в Персидском заливе, попытки убедить Украину остаться в Советском Союзе, с большой неохотой вмешательство в дела на Балканах — все это действия сверхдержавы по преимуществу.
Так почему же страна, у которой после терактов 11 сентября 2001 года были все шансы возглавить коалицию государств (включая мусульманские) для борьбы против исламского терроризма, вместо этого выбрала политику, разделяющую западные страны, еще больше отдаляющую страну от мусульманского мира и подвергающую Америку еще большей опасности? Почему эта страна восприняла на себя роль неудовлетворенной и революционной державы, рубящей сук, на которой она сама и сидит? Главная причина кроется в характере американского национализма.
Национализм — это не та призма, через которую смотрели на действия США в последнее время. Критики в стране и за рубежом концентрировали свое внимание на том, что называется американским империализмом. В современных США гнездятся силы, которые можно назвать империалистическими и которые за последние два года впервые начали рассматривать Америку как империю. Однако, несмотря на их большое влияние, количество таких людей невелико. Таких представителей можно найти, в первую очередь, на стыке интеллигенции и внешнеполитических и силовых структур. Однако даже там они не имеют большинства.
В отличие от большого количества англичан, французов и др. во времена их империй, подавляющее большинство американцев не считают свою страну империалистической или империей. Как показывают результаты войны в Ираке, США не готовы брать на себя обязательства или приносить жертвы, которые были необходимы для поддержания реальной империи на Ближнем Востоке или где-либо в другом месте.
Более того, в отличие от бывших империй, национальная самобытность Америки и то, что называется 'американскими убеждениями', основаны на приверженности демократии. Как бы ни абсолютна была демократия внутри страны, как бы ни лицемерна она была за границей, эта вера в демократию в реальности устанавливает пределы, до которых США могут напрямую управлять другими людьми. Таким образом, Америка все же является империей в косвенном смысле, напоминающей больше голландцев в Вест-Индии, чем англичан в Индии.
Представляя свои имперские планы американскому народу, администрация Буша (как и другие до нее) тщательно скрывает их под маской благотворительной стратегии по распространению американских ценностей свободы и демократии, а также заверяя, что они являются неотъемлемой частью защиты самого американского народа.
Большинство американцев не только сильно националистичны, но и воинственно настроены в случае какого-либо ощутимого нападения на их страну: 'Не наступай на меня!', — как заявляла гремучая змея на революционном флаге Америки. В сочетании с огромным национальным солипсизмом и незнанием внешнего мира это качество позволяет безграничное расширение 'войны против терроризма', начиная с естественных (и законных) угроз в лице 'Аль-Каиды' и Талибана (запрещенные в РФ организации, прим. ред.) и заканчивая борьбой с властью партии 'Баас' в Багдаде и, возможно, других режимов в будущем. Этот национализм также был использован против ряда предложений, от международного уголовного суда до предлагаемых ограничений на выбросы углекислого газа в атмосферу.
Большинство американцев серьезно верят, что все это дело самообороны: их экономики, стиля жизни, их свобод или нации в целом. США при Джордже Буше (младшем) действительно находятся на пути к империи. Однако подпитка имперского двигателя изнутри осуществляется уязвленным и мстительным национализмом. После 11 сентября 2001 года это настроение вполне серьезно в том, что касается большинства американцев, и тем более опасным оно является. Возможно, нет более опасной составляющей национализма, чем подлинное чувство уязвленности. Это настроение, которое в прошлом способствовало упадку Германии, Сербии и множества других государств, и в наши дни подпитывает процесс, наносящий огромный вред Израилю.
Зачем использовать 'национализм' вместо 'патриотизма' для описания этого явления в Америке? Ответ дает один из отцов неоконсервативной традиции в США Ирвинг Кристол (Irving Kristol): 'Патриотизм появляется от любви к прошлому нации, а национализм возникает из надежды на будущее особое величие нации:'
Слова Кристола здесь перекликаются с классическим различием между патриотизмом и национализмом Кеннета Минога (Kenneth Minogue), историка национализма. Миног определяет патриотизм как в основном консервативное явление, стремление защитить свою страну в том виде, в каком она есть. Национализм же — это приверженность идеальному, абстрактному и нереализованному представлению о стране, часто в сочетании с верой в некоторую более широкую национальную значимость для человечества. В современной Америке налицо очень сильная составляющая патриотизма, заключающаяся в приверженности американским идеалам и стране как она есть. Однако слова Кристола указывают на наличие революционного элемента, включающего веру в исключительную важность нации для всего мира. Этот элемент связывает современный американский национализм с 'неудовлетворенным' позже возникшим видом национализма в Германии, Италии и России, нежели с удовлетворенным и уравновешенным патриотизмом британцев, что тем самым и объясняет странные и воинственные настроений в политике США и их взаимоотношениях с другими странами.
Если одна сторона национализма радикальна, потому что она направлена на 'будущее нации, ее отличительное величие', то другая радикальна, так как она обращена в прошлое, исчезнувшее и идеализированное. Эта сторона ассоциируется с республиканским миром, особенно христианским, с его заявлениями о том, что необходимо 'вернуть' Америку и восстановить старое более чистое общество. Эта долговременная тенденция в культуре и политике страны отражает продолжающуюся консервативную религиозность большинства американцев. Она всегда была выражением социальной, экономической и этнической озабоченности.
Эта озабоченность восходит к потере контроля над обществом со стороны белых англо-саксонских и шотландско-ирландских поселенцев. Тесно связана с ней классовая озабоченность. В прошлом — это враждебность, существовавшая между малыми городами и деревнями по отношению к городам, населенным иммигрантами; сегодня — это сокращение белого рабочего класса вследствие изменений экономической ситуации, глобализации и уход индустриального общества. В Америке, в высшей степени победоносной нации современного мира, большое количество граждан чувствуют себя побежденными. Это дает большинству американских националистов опору и смысл, так конфликтующие с имиджем Америки как страны успеха, открытости, богатства и щедрости. Америка также имеет один большой и важный регион с наследством военного и политического поражения: белый юг.
Это знакомая схема и в других видах национализма. В Европе радикальный консерватизм и национализм происходят от классов и групп, находящихся на стадии упадка или его угрозы, возникшего в результате изменений социо-экономической ситуации. Рассматривая американский национализм и сложные взаимоотношения Америки с современным миром, необходимо понимать, что многие американцы находятся по разные стороны с миром, созданным самой Америкой. Многие американцы с небольшим и средним достатком испытывают проблемы, связанные с последствиями глобализации и, как следствие, иммиграции, а консервативные религиозные американцы ужасаются последствиями влияния современной американской массовой культуры на семейную жизнь и традиционные ценности.
Вследствие укоренившейся (и частично оправданной) веры в исключительность Америки, упадка в изучении истории, американцы не привыкли изучать национализм в истории западных стран. Важно, чтобы они начали такое изучение. Никто, занимающийся изучением истории национализма в Европе за век до 1945 года, не мог бы предположить, что США последуют европейскому примеру. В частности, американский национализм начинает противоречить просвещенной или даже рациональной части американского империализма: так сказать, в интересах США как мирового гегемона.
Относительно безобидная версия скрытого американского имперского господства без сомнений неприемлема для большинства людей в мире. И потому, что у них часто есть соседи, которых они боятся больше, чем Америку, и потому, что их лидеры в большей степени интегрированы в мировую капиталистическую элиту, чьи ценности в основном определяются США. Однако американская имперская мощь на службе американского и израильского национализма — это совершенно иное дело, которое дестабилизирует базу для гегемонии. Это включает в себя власть над миром без какой-либо ответственности за мировые проблемы и отзывчивости к проблемам других. Это не имеет ничего общего с сентиментальным или наивным либеральным гуманизмом. США как неоспоримый гегемон мирового порядка имеют действительно жизненно важные национальные и имперские интересы в сохранении и усилении этой власти при помощи новых правил и соглашений.
США частично представляют собой старое европейское государство, которое избежало катастроф, принесенных национализмом Европе в 20 веке. Таким образом, американский национализм сохраняет свою силу, которую европейцы побороли исторически. 72% американцев говорят, что они 'очень гордятся' своим гражданством, по сравнению с 49% британцев и только 20% голландцев.
Однако угроза скрытых националистических настроений остается слишком очевидной. Национализм расцветает на нерациональной ненависти и на рассмотрении других наций или этнических и религиозных групп в качестве безусловно опасных и враждебных. Еще вчера это было верно в отношении многих американских националистов к Советскому Союзу. Сегодня существует угроза, что это может произойти и с арабским и мусульманским миром или же с любой страной по выбору Америки. Предшествующее войне в Ираке события время стало свидетелем поражающего взрыва шовинизма к Франции и Германии.
В замечательном очерке об антиамериканизме во внешней политике (сентябрь/октябрь 2003 года) Фуад Аджами (Fouad Ajami) непреднамеренно остановился на основной угрозе американского национализма Америке и всему миру. Он сразу же отклонил данные Пью (Pew,), Гэллапа (Gallup) и других организаций, специализирующихся на опросах общественного мнения, о том, что враждебность к США растет вследствие политики, проводимой администрацией Буша. Вместо этого, Аджами утверждает, что во всем мире (не только в арабских и мусульманских странах, но и в Европе, Азии, Латинской Америке) антиамериканизм — это укоренившаяся реакция на богатство Америки, ее успех и современность, которые заставляют другие страны адаптировать свои системы. В очерке говорится, что политика США здесь не при чем, а симпатии Франции и других стран после 11 сентября просто притворство: 'Для того, чтобы сохранить симпатию Франции и газеты 'Ле Монд', США пришлось бы подставить другую щеку убийцам из Аль-Каиды, пощадить Талибов и вступить с мусульманским миром в очень цивилизованный диалог. Но кому нужно высочайшее одобрение в Марселе?'
Ответ на слова Аджами поступил в более грубой форме от правостороннего комментатора Чарльза Краутхаммера (Charles Krauthammer) в одной из его статей для журнала 'Тайм'. Он выступил с критикой 'мирового сообщества' и попытался очернить своих оппонентов внутри страны в том же антиамериканском контексте: 'Очевидно, миру нравятся США, когда они стоят на коленях. Из этого демократы вывели внешнюю политику — оставайся на коленях, смиренный и молящийся, и получай аплодисменты и 'одобрение' мира: Поиск логики в антиамериканизме не принесет результатов. Он в воздухе, которым дышит мир. Его корни в зависти и ненависти к себе людей, жаждущих современности, но которым не удалось ее добиться. Теперь они находят единственное удовольствие в ненависти к великому образчику современности. 11 сентября они на один день остановились. Вот спасибо'.
Но если эти утверждения правильны, то как авторы объясняют сдвиг в общественном мнении в Великобритании между войной в Афганистане (которую общество всецело поддержало) и войной в Ираке? Что же, британское общество также давно считается антиамериканским или образчиком неудачного развития современности? Попробуйте приложить данную логику к вражде между другими нациями. Многие поляки не очень-то любят русских и, возможно, уже никогда не будут любить их по историческим мотивам. Означает ли это, что польско-российские отношения останутся неизменными, если новая российская политика будет враждебна интересам Польши? Мировой гегемон всегда вызывает определенную враждебность, но смысл в том, что его политика по отношению к остальному миру может усилить либо ослабить эту враждебность, а также снизить или увеличить легитимность его действий.
Как и все такого рода националистические дискурсы, эти споры предназначены для того, чтобы освободить Америку от моральной ответственности за последствия своих действий и позволить ей делать все, что она захочет. Для этого фальсифицируются или игнорируются факты (например, что Франция полностью поддерживала США в Афганистане), нарушаются правила представления доказательств.
Другие нации объявляются несоразмерно и неисправимо враждебными. Поскольку это так, то нет необходимости искать компромисс с ними или пытаться понять их интересы и взгляды. А так как они неразумные и варварские, то Америка вольна диктовать им условия или даже завоевывать их для своей выгоды. Именно с такими речами выступали националисты в ведущих странах Европы в отношениях друг с другом и менее статусными странами до 1914 года, что и помогло ввергнуть Европу в величайшие катастрофы 20 века. Такие высказывания были центральными и в запутанных постулатах антисемитизма.
Национализм часто возбуждает в своих сторонниках не только особую национальную ненависть, но также и враждебность ко всем идеям, целям, движениям, законам и институтам, которые стоят выше одного государства и отвечают интересам всего человечества. Их называют пустым утопизмом, когда сравниваются с жестоким реализмом националистов.
Такой вид национализма во многом несовместим с тем, что Гуннар Мырдал (Gunnar Myrdal), Самюэль Хантингтон (Samuel Huntington) и другие называют 'американские убеждения', оптимистический тезис об Америке, который она представляет себе и остальному миру. Этот тезис состоит из ряда универсальных принципов, которые включают свободу, демократию, закон, равенство, индивидуальность, популизм, невмешательство в экономику и общий 'прогресс'. С этими принципами был связано почти религиозное поклонение американским институтам и, прежде всего, конституции. В последние десятилетия к этим принципам добавились (по крайней мере, публично) расовое равенство и культурный плюрализм. В 1990-е годы 'консенсус Вашингтона' относительно веры в высшую ценность свободных рынков также стал частью убеждений.
Эти принципы являются неоценимой ценностью как для Америки, так и для всего человечества. Вместе с привлекательностью американского экономического успеха и массовой культуры они также закладывают основу американской 'мягкой власти' в мире. На них зиждется роль Америки как великой цивилизующей империи: наследница Рима, Китая и раннего Арабского халифата. Но в них также кроются два недостатка, неощущаемых в понятии 'убеждения'. Первый заключается в том, что они являются плодородной почвой для националистической мнимой значимости. Второй выражается в том, что, так как американцы в целом обособленно располагаются на американском континенте, они вносят свой вклад в растущий процент национального конформизма, кроме того, они не способны понять существование или признать право на существование других культур.
Таким образом, сама сила идеологических связей, которые необходимы для удержания такого разного американского народа вместе, отделяет его от остального мира. Этот дух мнимой значимости одинаково вдохновляет американцев и иностранцев, но он также имеет тенденцию оставлять их слепыми к собственным преступлениям, глухими к советам и критике из-за рубежа, вдаваться в нереалистичные и авантюрные проекты за границей и даже вдохновлять абсолютно безжалостные предприятия вследствие причин, рассматриваемых как справедливые. Начиная с 11 сентября это демократическое мнимое величие сыграло свою роль в поглощении национализмом некоторой части когда-то интернациональной американской либеральной интеллигенции.
Антитезис американским убеждениям включает различные элементы, все из которых разделяют взгляды на Америку, основанные на особой религиозной или этнической культуре. Среди них вид шовинизма, протестантский фундаментализм Кромвеля (Cromwel), проявленный в речах генерала Джерри Бойкина (Jerry Boykin) и ему подобных. Бойкин часто утверждал, что Бог Америки сильнее Бога Ислама и что налицо вмешательство дьявола в дела людей. Все эти высказывания идут непосредственно из 17 века.
Тесно связаны с этой религиозной традицией отношения, которые некоторые называют 'Джексонианским национализмом' по имени популиста и военного героя Президента Эндрю Джексона (Andrew Jackson; 1767-1845). Это мир традиционного белого юга и новых земель. Он происходит от униженной, побежденной белой Америки, о которой я узнал во время своего пребывания на юге много лет назад. Со временем эта традиция соединила союзы с частями других этнических групп, которые привезли в США свои традиции поражения, угнетения и сопутствующей воинственности: ирландские католики, а позднее и евреи. Майкл Линд (Michael Lind) и другие описали необходимость этой южной традиции в политике и отношениях администрации Буша.
Конечно же, природа этой традиции и степень ненависти изменились со временем. В середине 19 века нативистские 'ничегонезнайки' мечтали о возвращении к ранней англо-саксонской и шотландско-ирландской протестантской Америке без ирландских католиков и без роста нового капитализма. В начале 20 века протестантские нативисты мечтали о белой протестантской Америке без автомобилей (или, по крайней мере, без его заднего сидения) и его влияния на сексуальную мораль. Сегодня большинство белых с низким и средним заработком и рабочие мечтают об идеальных годах правления Эйзенхауэра (Eisenhower) в 1950х годах до сексуальной революции и широкого распространения черных, геев, феминисток и других групп. Такая ностальгия наполняла речи 'республиканской революции' в середине 1990х годов.
Эта мечта часто включала смесь изоляционизма и агрессивного национализма. Республиканцы, сторонники жесткого курса, такие как сенаторы Роберт Тафт (Robert Taft) и Герман Уелкер (Herman Welker) в конце 1940х — начале 1950х годов, были радикальными антикоммунистами и в то же время враждебно относились к НАТО, плану Маршалла и другим столпам мировой борьбы с коммунизмом. Некоторые видели в этой позиции скрытую ненависть многих американских немцев ко Второй мировой войне, особенно в части Среднего Запада. Политика Джозефа МакКарти (Joseph McCarthy), который был ирландским немцем по происхождению, отражала длительную ненависть к Рузвельту и его внешней политике в отношении вступления в войну против Германии на стороне Великобритании.
Одной из характеристик, которая позволила придать большинству видов национализма силу (и средства в борьбе против социализма еще до того, как социалистическая экономическая модель рухнула) — это способность впитывать и привлекать энергию большого количества общественного и личного недовольства. Но это пограничная, социально и экономически незащищенная мелкая буржуазия, боящаяся перерасти в пролетариат, — вот что является классической группой в генезисе радикального национализма. Иногда к ней примыкают обанкротившиеся фермеры, вынужденные ехать в город и ужасающиеся тем, что они там находят.
Обосновавшись в мире буржуазной респектабельности, они боятся упасть обратно туда, что они считают бездной бессилия и зависимости. Именно этот страх сделал средний класс даже в большей степени, чем тех, кто действительно неустроен в жизни и живет в нужде, политически взрывоопасной группой'. Эти слова были написаны Аланом Бринкли (Alan Brinkley) об американских мелком и среднем классах 1930х годов (с особой ссылкой на призывы таких демагогов, как Хью Лонг и отец Кафлин, а позднее и МакКарти), но они отражают ситуацию этих классов в общем на западе в прошлом.
Чтобы поместить американский национализм в контекст, необходимо рассмотреть стереотипные восприятия Америки. Америки как порождения процесса успешной модернизации и (с некоторыми редкими и непродолжительными перерывами, такими как великая депрессия) всеобщего и постоянно увеличивающегося процветания; Америки как страны, которая далека от древних и вымирающих социальных и культурных традиций и которая знаменита тем, что она постоянно меняет и постоянно отвергает прошлое, включая недавнее.
Это действительно центральная часть американской культуры. И это взгляд, распространяемый американскими потребительскими интересами и СМИ, рекламными и промышленными интересами, которые подпитывают ее. В качестве портрета США в целом, однако, он не годится и помогает только вселить смущение, с которым весь мир, ослепленный рекламой, смотрит на США.
Если принципы американских убеждений универсальны, то Джексонианская традиция подчеркивает закрытость сообществ, основанных на принадлежности к расе, религии и этносу. Если убеждения подчеркивают демократию и справедливость, а позднее и терпимость и плюрализм, Джексонианская традиция характеризуется жестоким насилием по отношению к расовому врагу как со стороны вооруженных сил США, так и спонтанно созданных групп на местах. Черные на юге и коренные жители Америки угнетались или изгонялись не столько государством, сколько белыми отрядами и членами групп бдительности.
Традиция также тесно связана с религиозным фундаментализмом, отрицающим основные элементы современности, действительно в большей части предшествует ей и пересекается с милленарианизмом, который черпает свои взгляды из истории, особенно Ближнего Востока, из книг Исайи, Даниила и Откровения. Генеральный прокурор Джон Эшкрофт (John Ashcroft) или генерал Бойкин чувствовали бы себя как дома среди конницы Кромвеля, от которой берут свое начало их религиозные взгляды. Этнически, культурно и исторически эта традиция происходит из того же источника, что и ольстерский протестантизм Яна Пейсли (Ian Paisley). Однако Ольстер — это единственное место в Западной Европе, где эта смесь религиозного фундаментализма, политики и национализма до сих пор существует. В США все это слишком обычно.
В стране, представляющей себя воплощением современности, наличие протестантских фундаменталистов 17го века, мягко говоря, ненормально. Столкновение между этими двумя культурами создает атмосферу некоторой ненависти во внутренней политике США, которая частично передается в отношениях США к внешнему миру.
Если американские убеждения положительны и прогрессивны, то протестантская фундаменталистская традиция сегодня является глубоко реакционной. Однако как и все предшествующие современности культуры, она также содержит ценности непреходящей важности, которые вся остальная современная Америка может потерять: честность, общность, лояльность к семье, гостеприимство, личная честь, чувство собственного достоинства и мужество. Это помогает осознать странную смесь шовинизма, имперских амбиций и демократического идеализма, которая привела администрацию Буша.
Поддержка США Израиля была оправдана в глазах американской общественности американскими убеждениями: Израилю нужно помочь, так как он является 'единственной демократией на Ближнем Востоке'. К сожалению, политика Израиля в отношении палестинцев (особенно строительство поселений на оккупированных территориях) нельзя оправдать, ссылаясь на принципы убеждений. Однако они как раз созвучны Джексонианской традиции как в отношении расовой борьбы и изгнания, так и оправдания этого при помощи фундаменталистской и милленарианской религии. Появление христианского сообщества в США как основы израильского лобби не является отклонением. Увы, это подтверждает историческую и идеологическую подоплеку вопроса.
После 11 сентября и начала американской 'войны против терроризма' ни один серьезный человек, изучающий внешнюю политику США и их политику безопасности, не может избежать краеугольного вопроса взаимоотношений израильского и американского национализмов. Отношения США с мусульманским миром, без сомнения, вышли на передний план стратегических вопросов США, а политика Израиля и природа американо-израильского альянса, в свою очередь, являются ключевыми в этих отношениях. Этот вопрос все больше осложняет отношения США со своими европейскими союзниками.
Американо-израильские отношения и влияние Израиля внутри США, конечно же, сыграли свою важную роль в росте националистических настроений в США в последнее время и в ослаблении приверженности американской (часто еврейской) либеральной интеллигенции интернационализму. Разрыв между восприятием израильско-палестинского конфликта большинством американской политической, информационной и интеллектуальной элиты и восприятием этого конфликта всем остальным миром сейчас огромен. Международная изоляция Америки в отношении израильско-палестинского конфликта в большей или меньшей степени заставляет тех, кто поддерживает политику США и Израиля, занять позицию, что Америка настолько морально превосходит все другие страны, что ее мнение естественно перевешивает: в первую очередь в отношении Израиля, но подразумевается, что и по любому другому вопросу, в котором у США сильные позиции. Говоря словами Мадлен Олбрайт (Madeleine Albright), 'Америка выше, ей видней'.
Я не хочу казаться пессимистом. Многие американцы, в конечном счете, против тенденций, на которые я указал, и твердо стоят на позициях не только демократии, но и плюрализма и торжества закона, как у себя в стране, так и за рубежом. Американские демократические ценности и институты имеют огромную непреходящую силу. В прошлом эти ценности и институты всегда являлись для США что-то вроде самокорректирующего механизма. Периоды интенсивного шовинизма, такие как паника, приведшая к принятию законов об иностранцах и мятежах в 1790х годах, 'ничегонезнайки' в 1840х годах, анти-германская истерия во время Первой мировой войны, анти-японский шовинизм во время Второй мировой войны и МакКартизм в 1950х годах сменялись возвращением к более терпимому и плюралистическому равновесию. Шовинистский и воинственный национализм хотя и присутствует в настоящее время, но он не стал нормой в США и не привел к замене демократических институтов на авторитарные.
Есть хорошие надежды, что так случится и в будущем. Однако есть основания и для беспокойства. Одним из них, очевидно, является рост международного исламского терроризма, который означает, что впервые за последние почти 200 лет (не считая ядерной угрозы во время 'холодной войны') американская земля на континенте находится под реальной угрозой нападения со всеми последствиями воинственного национализма. 11 сентября был нанесен удар по плюралистской демократии США. Дальнейшие удары могут пополнить этот список, который может стать постоянным.
Еще одно опасение связано с будущим экономики. Важным условием возвращения США к нормальной жизни всегда являлась способность экономики выравниваться после периодических кризисов и обеспечивать устойчивый рост уровня жизни для большинства американцев. Однако за последние четыре десятилетия спад промышленного производства и последствия глобализации поставили эту способность под сомнение.
Для большнациинства белого среднего класса — избиратели, которые в конечном счете определяют политический курс Америки — реальные доходы остались прежними или снизились, а массовая иммиграция возобновилась, в то время как верхушка американского общества стала непомерно богаче. Если доходы будут снижаться, а разрыв между слоями общества будет увеличиваться в ближайшие десятилетия, то опыт других наций и национализма дает зловещие предупреждения о том, к каким последствиям эти процессы могут привести американскую плюралистскую демократию, а также как это может отразиться на поведении США на международной арене.
Америка сегодня должна заново изучить свои уроки Вьетнама (я надеюсь, не теряя десятки тысяч солдат). Один из них, как говорил Робеспьер (Robespierre) в одном из своих запоздалых признаний: 'Люди не любят вооруженных миссионеров'. Но, наверное, самый важный из них, заключается в том, что американцы должны быть больше уверены в примере, которым они являются для всего мира, через свои ценности и институты. Эти усилия потребуют от них и большей ответственности. Именно этот пример формирует основу 'мягкой власти' Америки, который позволяет ей быть в некотором роде гегемоном с согласия всего мира. Именно эти институты и ценности составляют 'цивилизованную империю' Америки, наследницы Рима, которые, как и ценности Рима, будут таковыми намного дольше самой американской империи и самих США. Имидж Америки как страны с успешной экономикой и плюралистской демократией, открытой всем расам и, в основном, мирной, настолько силен, потому что это в основном правда. Американцы должны сделать все, чтобы это оставалось правдой.