Le Figaro: Сначала, давайте разберемся с фактами. Сейчас вы находитесь под защитой полиции. Что именно произошло? Это связано с вашими заявлениями по поводу расправы над Самюэлем Пати?
Дидье Лемер: Я нахожусь под охраной полиции с ноября. Полицейские наблюдают за мной, когда я иду в школу и обратно. Публикация в газете «Нувель Обсерватер» моего письма к преподавателям перевернула мою жизнь. На меня посыпались выражения ненависти. Это стало основанием для предоставления охраны. На безопасность учителей стали обращать больше внимания после убийства Самюэля Пати. Лично я напрямую не получал угроз расправы, но сегодня совершенно очевидно, что нападки на преподавателя превращают его в потенциальную цель. За последние недели несколько учителей получили прямые угрозы. Такого еще не было. Один ученик заявил директору начальной школы в Ниме следующее: «Я устрою тебе похуже, чем было с Самюэлем Пати».
— Вы говорите, что вам угрожали, но не напрямую. Как эти угрозы появились и проявились?
— В социальных сетях. Я сам ими не пользуюсь, мне сообщила об этом полиция. Мне как-то сказали, что охрану снимут в конце января, но два часа спустя было объявлено о ее продлении. Это произошло всего через 5 дней после выхода на нидерландском телевидении репортажа о Траппе, в котором мне предоставили слово. Журналистка сообщила через адвоката французским властям, что на нее посыпались злобные телефонные звонки и сообщения, в которых упоминался в том числе и я.
— Вас пугает такой поворот событий?
— Нет, я не живу в страхе. Я учитель философии и не могу это принять. Тем не менее я осознаю угрозу. После терактов в Париже «Исламское государство» (террористическая организация запрещена в РФ, прим.ред.) заявило через официальные органы свою цель: нанести удар по французской школе. Я всегда считал, что теракт или убийство возможны в школе в любом уголке Франции. Кто знает, может, наша полиция уже предотвратила теракт? Как учитель в городе, который породил самый большой контингент джихадистов в Европе, я всегда осознавал, что меня окружают те, кто действительно может устроить теракт.
— Что сейчас с вашей работой?
— Я не вернулся к занятиям. Мы с директором решили, что мое появление создало бы слишком много сложностей после моих заявлений в прессе. Я не хотел создавать угрозу для учеников из-за эмоций, которые могли вызвать мои слова. Кроме того, камеры вокруг школы сделали бы обстановку невыносимой. Нам в образовании нужно нейтральное пространство. Надеюсь, мы сможем найти с министерством решение для моей ситуации. Я не собираюсь становиться проблемой для учеников и школы. Не хочу я и подвергать самого себя опасности. Поэтому я не планирую работать в другом учреждении. Судя по всему, мне придется уйти из образовательной сферы.
— Окончательно? Вы покинете учительские ряды?
— Думаю, я дошел до конца. Мне придется оставить моих учеников, хотя в некоторых классах мне удалось добиться прекрасных результатов. Пока что мы с директором решили, что я не вернусь к занятиям до каникул, чтобы не подставлять учеников под давление СМИ. Тем не менее я не представляю, как мог бы вернуться к работе после всей этой медийной горячки и моих заявлений. Ситуация очень сложная для учеников, потому что требует позиционирования, почти невозможного в их возрасте. Поэтому будет разумно не продолжать преподавание ради моей безопасности, благополучия моих учеников и безопасности коллег. Нужно принять действительность и не отказываться от борьбы. Как бы то ни было, вынужден признать, что исламисты победили в битве за Трапп. Чтобы заставить их отступить, потребуется время.
— Директор школы поддержал вас? Другие преподаватели поняли ваши заявления?
— Мое письмо к преподавателям было хорошо воспринято директором и несколькими коллегами. Тем не менее я ощущал в тот момент, что нахожусь в одиночестве.
В целом, позиция учителей — это отрицание. Например, после терактов в Charlie Hebdo я попытался объяснить политическое значение произошедшего. «Замолчи, ты нас пугаешь!» — заявила мне одна коллега. Если не смотреть и игнорировать тяжесть ситуации, то можно не испытывать тревоги. Если облекаешь вещи в слова, это означает, что нужно действовать, сталкиваться с проблемами. Люди предпочитают отрицать действительность вместо того, чтобы разбираться с ней.
— Чем вы объясняете такое отрицание? Малодушием?
— Среди преподавателей действительно существуют страх и малодушие. Я поражен тем, что директор школы не пошел на суд над тем, кто угрожал ему расправой, и что ни один учитель не выступил свидетелем. Виновному дали год тюрьмы условно и обязали 6 месяцев носить электронный браслет. Как-то слабо для угрозы расправы…
По результатам недавнего исследования, каждый второй учитель занимается самоцензурой, чтобы сохранить мир в классе. Это ужасно. Разумеется, если он не будет затрагивать проблемные вопросы, то действительно сохранит мир. Не возникнет конфликта с учениками, не будет риска вызвать их гнев или ненависть. Тем не менее, рано или поздно конфликт все равно разразится. Вера в то, что отсрочка проблемы обеспечивает безопасность, иллюзорна. Это опасная иллюзия, потому что угроза выплеска ненависти только растет. Но я надеюсь, что учителя очнутся. В этом суть моего призыва.
— Как в вашей школе почтили память Самюэля Пати?
— В нашей школе все прошло довольно хорошо. Я вошел в класс с серьезным видом. Говорил мало. Я решил не проводить дискуссию и не произносить речь. Просто организовал церемонию в соответствии с республиканскими нормами. Упор был сделан не на мысли, а на действия. Я попросил учеников встать во имя республики. Минута молчания прошла напряженно, была соблюдена всеми. В другом классе, все могло пройти совсем иначе. Не знаю, как все было у всех коллег. Кажется, у нас были определенные проблемы в некоторых старших классах. В целом, за пределами Траппа эта церемония была связана с огромным множеством трудностей. Но их предвидели. Поэтому собрания не проводились в школьных дворах. Каждый преподаватель остался в классе, чтобы не дать ситуации выйти из-под контроля. Убийство Самюэля Пати стало примером для многих, в том числе в начальной школе. Было порядка 800 заявлений, от простого несогласия до одобрения убийства. Провокации подобного рода были даже в благополучных городах.
— Вы обсуждаете с учениками на уроках философии такие вопросы как религия и коммунитаризм?
— Я никогда напрямую не поднимаю эту тему. Сначала нужно развивать ум ученика, воспитывать независимое мышление. Нужно, чтобы он верил в себя и собственный разум, не цеплялся за сложившиеся представления и верования. Нужно, чтобы он научился играть с идеями, сравнивать их между собой, а не придерживаться застывших взглядов. Необходимо стремиться к открытости разума и критическому духу. На все это нужно время, время образования. Речь идет о процессе преображения ученика. Я напрямую не поднимаю тему светского государства, но, если ученики задают мне вопросы, я отвечаю им со всей прямотой. Например, два года назад, они спросили меня: «Что вы думаете о вуали?» Я ответил им, что вуаль противоречит республиканским принципам равенства, представляет собой символ приниженного положения женщины, является нарушением общественного порядка и поэтому должна быть запрещена. Я также ответил, что воспринимаю ее не как символ тоталитарного политического проекта, а не набожности. Ученицы, разумеется, посчитали себя оскорбленными.
Они возразили мне: если это личный выбор, вуаль не может быть инструментом подчинения мужчине. Я ответил, что у них есть право на свое мнение, и что на этом обсуждение лучше прекратить, потому что все представили свои аргументы, а тема урока была другой. Я не хотел, чтобы эмоции вышли из-под контроля. Два месяца спустя эти девушки сказали мне, что все это время обсуждали между собой этот вопрос и в итоге изменили мнение. Они сами прошли этот путь. Это одна из моих главных учительских побед. Я верю в культуру разума. В этом суть моей профессии. Ученики ценят эту свободу. Я предлагаю им ее, но они сами должны воспользоваться ей, познать ее масштабы, сформировать настоящее мышление. Для меня преподавать философию значит прививать веру в собственные суждения. Без такой передачи доверия преображение человека невозможно. Отбросить верования и предрассудки всегда очень сложно. В первый год работы одна коллега сказала мне: «Вот, что говорят о тебе ученики: «Господин Лемер слишком уж активно рушит наши предрассудки!» Я воспринял это как комплимент. Поначалу ученикам не нравится такой слом предрассудков, но потом они понимают, что можно вести диалог, иметь разные точки зрения, не торопиться с суждениями. Постепенно они учатся самостоятельно ставить под сомнение свои мнения и верования (разумеется, у меня это не всегда получается).
— В одной из статей вы пишите, что ученики находятся в состоянии «постоянного и почти шизофренического конфликта верности». Что это значит?
— Сначала мне хотелось бы объяснить вам, почему я так долго оставался в Траппе. В этой школе учитель ощущает себя более полезным, потому что благодаря нам ученики знакомятся со свободой: они открывают для себя мир и разум. У многих есть желание учиться, хотя они обычно очень мало читают. У них проблемное отношение к тексту. В то же время они любят диалог и уверенно чувствуют себя в устных заданиях. Поэтому для них класс — пространство свободы и личного развития. При этом в их жизни все по-другому… Например, у меня в классе есть ученик, у которого отец — салафитский проповедник.
Ему явно нравятся уроки философии. Он слушает, задает вопросы, делает разумные замечания, по-настоящему размышляет, в том числе в письменном виде. Однажды он сослался на фразу из Корана как на не подлежащую обсуждению истину. Я не сразу подчеркнул проблему, которую представляло его заявление, чтобы оставить ему немного кислорода. Некоторые ученики тоже были вовлечены в конфликт: они разрывались между миром Просвещения, Францией, с которой связано их социальное будущее, и хваткой их общины, где сложно быть собой, личностью. Там они обязаны следовать установленной модели идентичности, чтобы не стать изгоями. Они переживают этот конфликт в большей или меньшей степени осознанным и острым образом в зависимости от семейной обстановки и происхождения. Для них это, должно быть, непросто.
На уроках философии они получают удовольствие от мышления. Например, я вижу, как блестят их глаза, когда я объясняю им разницу между такими понятиями как имитация, отображение и преображение. Я работал во многих школах, но не ощущал там такого удовольствия от учебы. К тому же, у меня было несколько блестящих учеников. Два года назад одна ученица по моей рекомендации попыталась поступить в лицей Генриха IV, и ей это удалось. Кроме того, в Траппе среди учеников есть взаимовыручка, которую я больше никогда не видел. Но для многих за порогом начинается другой мир.
— Как у вас складываются отношения с их родителями7
— Родители довольно слабо во всем участвуют. В других школах они стремятся к успеху детей. В Траппе этого почти не видно. Я каждый год вижу все больше завешенных вуалью матерей. Сначала это были короткие и цветные вуали, а сейчас — скрывающая все тело темная одежда. Еще один новый момент — отказ женщин пожать руку. Я ощущал не враждебность, а, скорее, отграничение. Пока что у меня не было особых проблем с родителями.
Добавлю, что мне ни разу не приходилось иметь дело с угрозами в классе. Атмосфера дружеская и уважительная. При этом у нас в школе есть серьезные посягательства на светские нормы. Например, некоторые ученицы отказываются снимать вуаль во время школьных поездок. Это не личная инициатива, а преднамеренная коллективная позиция. В одном из моих классов тоже было нарушение правила во время поездки.
— Вы преподаете в Траппе 20 лет. Вы заметили перемены в обстановке? В какой момент вы осознали растущую исламизацию?
Город сильно изменился. Книга двух журналисток из редакции «Монд» прекрасно описывает эту трансформацию. Это продлившееся более года расследование стало для меня моментом осознания. Я понял, что мои ученики живут в какой-то шизофренической ситуации. В школе у них есть пространство свободы, где они могут быть самими собой, но в семейном кругу они подчиняются жестким правилам. Общинное и религиозное давление на них усиливается год от года. Я начал замечать странное поведение с 2015 года. Одни и те же девушки одевались в классе на французский манер (джинсы, макияж), но носили вуаль и перчатки, когда я видел их на рынке.
— С чем связаны эти перемены и постепенное исчезновение смешанной среды в Траппе?
— В первые годы мои классы были смешанными. У меня были прекрасные занятия с молодежью самого разного происхождения. Между ними циркулировала позитивная энергетика, потому что никто не был заперт среди своих корней. Преодоление себя объединяет людей. Преодоление корней ведет к общему языку и проекту. Но если человек воспитывается определенным образом, этот порыв к общности сильно тормозится. Упразднение школьной карты стало первым ударом по смешанной среде, но главной причиной изменений среди учеников был исламизм. Раньше религия была просто отражением духовности и не имела внешних проявлений, в том числе с точки зрения нравов. Если человек оказывается привязанным к своей идентичности, ему сложнее повернуться к другим.
В подростковые годы я жил примерно в 10 километрах от Траппа. Я воспринимал его как бедный город, но там не было никакой религиозной символики в общественном пространстве. Я не видел ни одной женщины в вуали. Потом начался отъезд определенных групп населения и все большее сосредоточение мусульман-салафитов, которые рассматривают религию как часть идентичности. Строительство мечети в 2010 году усилило эту тенденцию. Храм, конечно, был нужен, но я в целом считаю это катастрофой, поскольку люди приезжают в Трапп не просто из-за стремления жить в городе. Они едут сюда ради фундаменталистского и общинного подхода к религии.
— Это социальная или культурная проблема?
— Исламизм распространяется не из-за бедности. Это политическая программа. К тому же, он не ограничивается французскими пригородами. Он связан с неконтролируемой миграционной политикой, которая больше не создает условий для интеграции и ассимиляции. В то же время культура сама по себе не является проблемой вопреки утверждениям ультраправых. Она — просто условие. Кроме того, дефицит культуры наблюдается на потерянных территориях. Проблема носит в первую очередь политический характер. Она связана с отстранением государства, учителей и даже СМИ.
— После вашей статьи мэр Траппа грозит подать на вас в суд и опровергает ваши слова…
— Нынешний мэр сейчас появляется на всех телеканалах. Он пользуется двумя-тремя допущенными мной неточностями, чтобы дискредитировать меня. В моих словах действительно было несколько неточностей, не спорю. Например, я сказал, что в Траппе нет парикмахерской для обоих полов. На самом деле их 4 из 17. Это означает практически полную сегрегацию. То есть, по форме сказанное мной неточно, но это не отменяет моей правоты. Как допускается, что в Республике парикмахеры устраивают дискриминацию в отношении женщин, вводят сегрегацию в общественном пространстве? Именно это я вижу в изменениях в школе.
Старшеклассницы рассказали уполномоченному префектурой психологу, что их не считают равными мальчикам. И не только дома. Я узнал от коллеги, что группа мальчиков в классе систематически унижала девочек, чтобы те боялись взять слово или выступить с инициативами. Я сам вижу в некоторых классах, что мальчики сидят с одной стороны, а девочки с другой. Поэтому поиск трех-четырех контрпримеров для опровержения — это отрицание действительности. Далее, мэр Траппа пользуется этими неточностями не только для отрицания действительности, но и для обвинений в том, что я хочу заклеймить мусульман, а это делает меня потенциальной целью. Речь идет о классической жертвеннической стратегии, которая мотивирует ненависть предполагаемых униженных жертв. Его обвинения в исламофобии и расизме чрезвычайно серьезны и недостойны госслужащего Республики.
Но если я несу вздор, чтобы очернить образ города, пусть мэр объяснит, как Трапп стал лидером среди европейских городов по числу тех, кто отправились на джихад?
Хотел бы также добавить, что некоторые СМИ, к сожалению, приуменьшают тяжесть посягательств на принципы свободы и равенства, участвуют в отрицании, формируют доверие к этим злонамеренно настроенным людям.
Реальность в Траппе такова, что, если магрибская женщина садится за столик в мужском кафе, ей делают замечание. Потом на улице на нее плюют, оскорбляют ее, грозят ей изнасилованием. Такова действительность. В Траппе встречается мужское поведение, которое не имеет ничего общего с французскими обычаями вежливости и соблазнения. Мы больше не во Франции. И даже не в Республике. Нет никаких гарантий свободы совести, права распоряжаться собственным телом и равенства.
— Жамель Деббуз* обвинил вас в том, что вы очерняете Трапп… Он отражает общую позицию?
— Часто говорят, что люди вроде Деббуза и прочих, кто родом из Траппа, служат примером. Но, как мне кажется, они в первую очередь поддерживают коммунитаризм. Жамель Деббуз заявил, что мои слова оказали катастрофическое влияние на город, на всю местную молодежь. Такая жертвенническая позиция подпитывает коммунитаризм, который не дает молодежи ощутить принадлежность к международному сообществу. Кстати говоря, это единственное сообщество, которое признается государством. Прочие сообщества относятся к частной сфере. Эти личности из Траппа являются частью сепаратистской динамики. Как бы то ни было, эти добившиеся успеха личности, звезды, по-прежнему уезжают из города. Какое противоречие!
— Не следует ли выдвигать на первый план выходцев из иммиграции и пригородов?
— Конечно, таких как военный Имад ибн Зиатен**, который отказался встать на колени, когда Мера заявил, что убьет его.
— Вас называют политическим активистом, который играет на руку «Национальному объединению». Это на самом деле так?
— Я демократ и республиканец. В философском плане мне ближе Поппер и Арендт, политический либерализм. В январе я вступил в новое движение под названием «Солидарная республиканская партия». Она сформировалась из отстаивающих светское общество ассоциаций. Я узнал о партии в ноябре, когда создавал с коллегами ассоциацию учителей. Я пытался установить контакт с группами, которые занимаются защитой республиканских принципов. Солидарность переплетается с моим представлением об отношениях человека и общества. Как бы то ни было, к присоединению меня подтолкнула в первую очередь стойкость республиканских позиций партии. Как национальный секретарь, я опубликовал пресс-релиз с предложением трех экстренных мер, которые должны положить конец исламистскому давлению в школьной среде. Все мои прежние шаги как разоблачителя находились вне политической деятельности. Эта политическая деятельность является продолжением моей позиции учителя и гражданина. Я верю в объединение всех республиканцев против исламизма.
— Какие вы видите решения для борьбы с исламизмом?
— Надеюсь, что политики осознают опасность, а республиканцы объединятся. Но, прежде всего, учителя должны взять слово, а граждане — понять угрозу. Я не теряю надежды на будущее страны. Если понять действительность, можно сформировать инструменты для борьбы с этим бедствием. Сегодня моя главная цель — создать настоящий план борьбы с исламизмом. Сейчас нам не хватает общего осознания угрозы, которое помогло бы выработать ответ. Мы оказались в состоянии войны, но противостоящий нам враг — не армия. Часть наших сограждан становятся сепаратистами, потому что их ведут за собой идеологи. Нужно принимать одновременно военные, полицейские и юридические меры. В состоянии мира право становится гарантом свобод.
Но мы больше не в состоянии мира. Исключительная ситуация требует исключительных законов. Если мы применим классический закон в рамках правового государства, который действует для всех, то упраздним свободы. Как мне кажется, нынешний правительственный проект ограничивает свободу вероисповедания. Но будут ли эти меры эффективными против исламизма? Не пострадают ли от них честные граждане? Нам нужны законы, которые действуют напрямую против исламизма. После терактов и убийств мы больше не находимся в нормальном состоянии мира. Кроме того, исламистское давление испытывает на себе не только школа, но и полиция. Коварное идеологическое давление дискредитирует ее: рассуждения о полицейском насилии представляют собой нападки на один из столпов республики. Разумеется, есть расистские, продажные и жестокие полицейские. Но это не то же самое. Полиция осуществляет во Франции выдающуюся работу. Это нужно отмечать. На этих незаметных людях держится республика.
Для борьбы с исламизмом начать следует с активной защиты таких столпов Республики как школа и полиция. Нам нужно найти середину между военным и мирным правом. Определить стратегию, а не распыляться на меры, которые направлены не на причины, а на следствия. Фигурально выражаясь, нам во Франции не хватает генерала, который мог бы выстроить настоящий план с задачами и этапами.
* шоумен марокканского происхождения
** французский военный деятель