Лондон — Пандемия сovid-19 нанесла урон почти всем развитым странам, но фактом является то, что уровень жизни во многих из этих стран стагнировал или даже снижался уже много лет. Многие индикаторы подчёркивают эту тенденцию, но, наверное, наиболее показательными являются данные ОЭСР, согласно которым, начиная с 2010 года, уровень медианного чистого богатства домохозяйств в странах, входящих в эту организацию, снизился на 4%.
Неудивительно, что в последние годы развитые страны сталкиваются с периодическими взрывами недовольства — от избрания Дональда Трампа и референдума о Брексите в 2016 году до начавшихся затем протестов «жёлтых жилетов» (gilets jaunes) во Франции и выборов в Италии, которые привели к власти две партии, выступающие против истеблишмента. Но несмотря на эти потрясения, прогнозы краха демократии не оправдались. Напротив, истеблишмент сумел вновь самоутвердиться.
В какой бы стране недовольное общество не вручало власть в руки политических авантюристов, это всегда был лишь вопрос времени, чтобы выяснилось, что у них нет никаких реальных решений народных проблем. И поэтому нет необходимости делать слишком серьёзные выводы из провалов «популистского» правления. Как показывает история, популисты обычно более эффективны, действуя со стороны: они помогают привлечь внимание традиционных политиков к вопросам, которых те предпочитают избегать.
Даже во время революций, переворачивающих вверх дном, казалось бы, все институты и учреждения, за хаосом часто скрывалась фундаментальная преемственность. Французская революция началась через два года после того, как Шарль-Александр де Калонн, министр финансов короля Луи XVI, не смог отменить налоговые льготы привилегированных классов. Оглядываясь назад через 60 лет после этой революции, Алексис де Токвиль пришёл к выводу, что явный катаклизм, случившийся в 1789 году, в реальности мало что изменил в методах государственного управления во Франции.
Сложившаяся культура, судя по всему, побеждает революцию. В России большевики захватили власть с утопической, фанатичной целью изобрести общество заново, но в итоге стали править как традиционное самодержавие, хотя их методы и были уникально жестокими и кровавыми.
Впрочем, хотя революции часто не приводят к значительным переменам, это не означает, что мы не должны их опасаться. Дело в том, что число их человеческих жертв оказывается обычно очень высокими. И даже если внезапная институциональная перемена происходит без насилия, она почти несомненно наносит удар по источникам существования людей. И поэтому к тем, кто предвещает конец демократии, наверное, стоит всё же прислушаться, особенно в Европе.
Закостеневшее государственное управление и хронически пониженный уровень жизни создали условия для новых потрясений и сбоев. Не секрет, что технологии, заменяющие труд, а также глобализация труда уничтожают рабочие места со средней квалификацией и средними зарплатами, которые долгое время поддерживали уровень жизни и социальную стабильность в развитых странах. А за прошедшее десятилетие эта проблема усугубилась ещё и финансовыми репрессиями из-за сочетания политики жёсткой экономии бюджетных средств с исторически низкими процентными ставками.
На этом фоне углубление институциональных разломов в Евросоюзе создаёт ощущение, что система может не выдержать. В сегодняшней гибридной системе, сочетающей федерализм (в виде Европейского центрального банка), наднациональные (в виде Европейской комиссии) и традиционные национальные структуры управления, есть как сильные, так и слабые стороны. Она выглядит следствием европейских предпочтений — единое управление в ограниченных масштабах — однако она исключает возможность эффективности политических действий.
Посмотрите на фиаско ЕС с вакцинацией. Демонстрируя европейскую солидарность, страны ЕС договорились делегировать свои полномочия в этой сфере Еврокомиссии. Намерения были благородными. Но эта комиссия никак не была подготовлена для управления колоссальной программой закупок медицинских товаров, а национальные регуляторы и политики вскоре нанесли удар по её работе (и общественному доверию), приостановив использование вакцины AstraZeneca, тем самым вторгнувшись в пределы компетенции регулятора на уровне ЕС — Европейского агентства лекарственных средств (ЕМА).
Каждый раз, когда возникают подобные проблемы, складывается почти единодушный консенсус, что Европа должна просто пережить их. Редко возникает желание что-то изменить, либо создав подлинно европейское правительство с необходимыми бюджетными ресурсами, чтобы исправить относительно слабые экономические показатели континента, либо развернув вспять процесс интеграции.
В реальности институциональное болото превращает Европу в бедного родственника для её друзей и союзников. Поскольку в США, благодаря сравнительно бодрой экономике, повышаются процентные ставки, ЕЦБ опять попадёт в уже привычное незавидное положение. Потоки капитала в более доходные долларовые инструменты ослабят евро, а Европа будет использовать эту девальвацию для получения хоть какого-нибудь роста экономики за счёт внешнего спроса, вместо того чтобы существенно повышать внутренний спрос. И даже если европейские граждане окажутся готовы смириться с этой вялостью, нельзя ожидать, что США и другие страны будут терпеть это вечно.
Паралич на европейском уровне находится в резком контрасте с политической жизнью внутри стран ЕС. Во Франции политический истеблишмент потерпел крах после того, как на протяжении десятилетий множество правительств подряд (как левых, так и правых) оказались неспособны решить базовые проблемы страны, например, заоблачный уровень безработицы. В результате на выборах 2017 года на место двух традиционных партий пришло одно центристское движение во главе с Эммануэлем Макроном, умело выигравшего у целого ряда фрагментированных соперников, которые выступали против истеблишмента.
Победа Макрона показала, что на национальном уровне можно разгрести давние завалы. Но затем новый французский истеблишмент парализовал сам себя, попытавшись объединить и левых, и правых. Известная фраза Макрона «en même temps» («в то же время») стала звучать как попытка сделать всё одновременно и так, и этак. Образцовым примером стала тупиковая ситуация в борьбе с сovid-19. Вместо того чтобы сделать выбор между строгим карантином и более лёгким подходом к социальному дистанцированию в шведском стиле, правительство Макрон принимало разношёрстные меры, включая комендантский час, выбрав худшее из этих двух миров.
На следующих национальных выборах, до которых остаётся всего лишь чуть больше года, маятник может снова качнуться, на этот раз в пользу главного претендента, выступающего против истеблишмента: Марин Ле Пен из крайне правого «Национального объединения». Последние опросы показывают, что Макрон может получить 52% голосов, выигрывая у Ле Пен лишь с небольшим преимуществом (по сравнению с победой два к одному в 2017 году), а это означает, что Ле Пен может оказаться в Елисейском дворце.
Впрочем, даже если Ле Пен начнёт потрясать Францию и мир, её президентство, как и предыдущие «популистские» интерлюдии, вероятно, будет создавать больше шума, чем что-то содержательное. И дело не только в её собственной ограниченности, но и в институциональной европейской взаимозависимости, которая вновь станет решающим препятствием для перемен, особенно внутри валютного союза. Вялотекущее экономическое отставание Европы может и, скорее всего, будет продолжаться ещё некоторое время. Но такая перспектива является столь же мало вдохновляющей, как и, в конечном итоге, опасной.
Брижит Гранвиль — профессор международной экономики и экономической политики Лондонского университета Королевы Марии, автор книги " Что беспокоит Францию?".