Интервью с Бартошем Велиньским (Bartosz Wieliński) — журналистом и заместителем главного редактора издания «Газета выборча», автором книги «Плохие немцы», представляющей собой собрание портретов людей, которых одурманил национал-социализм.
Newsweek Polska: Благодаря вашей книге можно проследить повороты судьбы Карла Брандта. Почему выдающийся врач, который хотел лечить людей в Африке вместе с лауреатом Нобелевской премии мира Альбертом Швейцером и спасал шахтеров в Рурской области, продался нацизму до такой степени, что пересек черту и стал преступником?
Бартош Велиньский: Жизнь Брандта — это путь молодого талантливого человека с большими амбициями и ощущением некой миссии. При этом он всегда хотел служить какой-нибудь яркой личности, нуждался в покровителе, который сможет направить в верном направлении, объяснить смысл жизни. Увлеченность человека авторитетом может обернуться как во благо, так и во зло. Был момент, когда Брандт увлекся идеями Альберта Швейцера — врача и гуманиста, лечившего бедное африканское население. Но сотрудничество Брандта со Швейцером сорвалось, потому что французские колониальные власти в Африке отказали немецкому врачу в выдаче визы. И вот тогда на его горизонте появился Адольф Гитлер.
Сомневаюсь, что в начале своей карьеры Брандт осознавал, кто такой Гитлер, к чему все это приведет. Этот врач не был демократом в современном смысле этого слова, не собирался защищать Веймарскую республику, но зато он был перспективным хирургом, который случайно оказался в соответствующем его туманным жизненным планам месте в нужный момент. Дальше пошло по накатанной.
— Участие в массовых убийствах людей тоже?
— Убийства — это уже 1940 год, а дружба с Гитлером началась несколькими годами ранее. Следует отметить, что в 1930-е многим людям, в том числе в Польше, Гитлер казался интересным новым явлением в немецкой политике, глашатаем новых идей, успешным менеджером, занимающимся оздоровлением экономики. Многим европейским политикам были вполне понятны его лозунги, касавшиеся положения Германии или отношения к ней после Первой мировой войны. Впрочем, среди польских публицистов правого толка и историков можно до сих пор найти сторонников тезиса, гласящего, что в 1939 году следовало договориться с Гитлером и вместе двинуться на Москву.
Кроме того, сейчас изменилось наполнение понятия врачебной этики, чему способствовала в том числе Вторая мировая война и преступления гитлеровских врачей. Тогда человеческая жизнь имела иную цену, пользовались большой популярностью расовые и евгенические теории, смерть казалась более банальной и как бы приемлемой: ведь это все равно неизбежность, не так ли? Кроме того, возможности медицины поддерживать жизнь даже в очень больном или от рождения слабом человеке были ограничены. Когда Брандт, которому тогда не исполнилось еще и 30 лет, поставил на Гитлера, до массового истребления людей, например, до случаев с убийством нацистами прямо в клиниках пациентов с психическими заболеваниями, оставалось еще несколько лет.
— Какую роль играл страх? В биографии Брандта страх мы видим только в конце Второй мировой войны, когда он потерял расположение Гитлера, получил от него смертный приговор и был уверен, что лишится головы. В итоге его казнили позже, по результатам послевоенного суда над нацистами.
— На рубеже 1944 и 1945 годов Брандт испытывал страх, что было совершенно естественно для полубога, которого внезапно свергли с Олимпа. Ранее он не боялся никого: ни Бормана, ни Гиммлера, ни Геббельса. Он, в отличие от всех остальных, не боялся даже Гитлера. Брандт входил к фюреру с какой-нибудь бумагой и так умел его обработать, что тот ставил свою подпись и документ становился законом.
— Может быть, другие врачи принимали участие в убийствах просто потому, что боялись?
— Некоторые делали это, боясь, что, если они не смогут соответствовать требованиям, неверно интерпретируют намерения власти, то им не поздоровится. Но многие и просто верили в Третий рейх. Система опиралась на одного человека. Государство было устроено таким образом, что все возглавлял Гитлер, неважно, касалось ли это военной сферы, культуры, судебной системы или научных исследований. В коммунизме был хотя бы какой-то псевдонаучный фундамент. Когда Сталин высказывался о языкознании, он ссылался на доктрину. В нацизме горизонты обозначал только фюрер и никто другой.
Когда Гитлера не стало, многие немцы утратили почву под ногами. Некоторые предчувствовали падение, поэтому, например, Альберт Шпеер под конец пытался придумать, как спастись после полного краха. Он делал вид, что входит в антигитлеровскую оппозицию, готовит покушение на Гитлера. Это спасло ему жизнь на Нюрнбергском процессе.
Сомневаюсь, что у Брандта, который, впрочем, был приятелем Шпеера, были такие мысли. Он попал в немилость, но думал, что ему удастся вернуться ко двору. Между тем Гитлер приговорил его к смерти. Для Брандта это наверняка стало шоком, ведь фюрер был для него как отец. Другой род страха охватил его во время «обработки» американцами.
Из документов следует, что он смирился со своей судьбой — быть казненным. Он думал не о том, чтобы спастись, а о том, чтобы остаться на страницах истории в роли одного из великих главных врачей Германии, действия которого имели идеалистическую основу. Например, убийство людей с психическими заболеваниями преподносилось как акт милосердия в их отношении, а одновременно объяснялось необходимостью очистить нацию. Ведь психически больных нацисты называли «недостойными жизни» якобы из пиетета перед этой самой жизнью. Эксперименты на узниках были якобы призваны продвинуть вперед науку и помочь человечеству. Брандт представляется мне болезненно амбициозным человеком, яростно сражавшимся за власть. Он не щадил конкурентов, хотел сам всем заправлять.
— Еще одна загадка: важнейшие врачи Третьего рейха с определенного момента знали, что Гитлер — развалина как в физическом, там и в психическом плане. Они осознавали, что страной управляет как раз сумасшедший из числа «недостойных жизни», человек с изъеденным болезнью Паркинсона и деменцией мозгом. Они ничего не сделали, хотя на них давили в том числе нацистские тузы.
— Личный врач Гитлера Теодор Морелль делал все возможное, чтобы как-то лечить диктатора, но его возможности были ограничены. Гитлер отказывался подвергаться тщательным исследованиям, после покушения Штауффенберга он один раз согласился на рентген черепа, несколько раз ему делали ЭКГ. Вот и вся информация, какая была у врачей. Кроме того, Гитлер не хотел рассказывать о своих прежних проблемах со здоровьем, а мы знаем, что они были. Например, он временно ослеп, пережив газовую атаку в окопах Первой мировой войны. Морелль не мог положить Гитлера в больницу на обследование или заставить его сменить климат на более здоровый и перебраться из «Волчьего логова» в Альпы. Диктатор был невероятно сложным пациентом.
О многих недугах фюрера Морелль наверняка догадывался, и они все больше его пугали, ведь он знал, что за любую неожиданность отвечать придется ему лично. Он оставил подробные записи, будто бы зная, что однажды ему придется защищаться. Членам ближайшего окружения Гитлера было запрещено делать записи на тему работы, так что Морелль называл фюрера в своих документах «пациент А.».
То, что состояние здоровья Гитлера ухудшается, не было секретом для регулярно посещавших его людей. Генералы жаловались Мореллю, что они все чаще сталкиваются с его приступами ярости. Риббентроп пригласил Морелля в свою резиденцию, чтобы расспросить о здоровье Гитлера, темой также интересовался Гиммлер.
— Врачи Третьего рейха — это в целом собрание чудовищ?
— Самые важные, наиболее известные из них — это трагические фигуры, но одновременно преступники. О многих других нам известно очень мало. Если бы Брандт присоединился к Альберту Швейцеру и занялся лечением бедняков, возможно, он бы тоже получил Нобелевскую премию мира. Если бы Морелль не согласился сделать Гитлера своим пациентом, ведь тогда фюрер еще не был всемогущим, он стал бы, по всей видимости, тихим врачом берлинских элит. Значит, оба, скорее всего, пережили бы войну. Однако верх взяли жажда власти, корыстолюбие, амбиции.
Я пишу и о других фигурах. Это, скорее, садисты, чем врачи: они занимались чудовищными экспериментами, возможность проводить которые мог дать только Третий рейх. Карл Гебхардт, который проводил хирургические эксперименты над узниками Равенсбрюка и Аушвица, был убежденным нацистом. Его повесили после Нюрнбергского процесса. Эрнст Гравиц, который посоветовал Гиммеру использовать газовые камеры, чтобы ускорить «окончательное решение», был просто карьеристом.
Одной из самых отвратительных фигур мне кажется Клаус Шиллинг — медик из Дахау, которого повесили за преступления против узников концлагеря. Он с презрением относился к нацистскому руководству, считал государственных функционеров ограниченными простаками. На службу в Дахау Шиллинг ездил на велосипеде, чтобы не сближаться с эсэсовцами, хотя мог воспользоваться комфортабельным автобусом. Так вот, Шиллинг считал, что сотрудничает с этим сбродом только ради науки. Он был специалистом по тропической медицине, занимался инфекционными заболеваниями. В лагере для него создали специальные стеклянные камеры, в которые помещали зараженных малярией комаров и узников. Шиллинг считал, что для его эксперимента большую ценность представляют комары, а не люди, и подвергал их наказанию, если они старались отогнать насекомых. Когда он предстал перед американским трибуналом, он был искренне возмущен тем, что кто-то смеет его судить за научные исследования, служащие благу человечества. Между тем вакцины от малярии, над которой он работал, убив в ходе экспериментов десятки узников, не появилось до сих пор.
— После войны начал работать механизм отрицания. Врачи говорили, что всего лишь выполняли приказы, не делали ничего дурного. Общественность продолжала относиться к ним с уважением, доверяла ответственные посты. Известный психиатр Ганс Аспергер, именем которого назван соответствующий синдром, приговаривал к смерти детей с умственной отсталостью, а после войны возглавлял организацию «Детская деревня SOS». Да еще и в течение двух десятилетий руководил кафедрой педиатрии Венского университета. В концлагере Маутхаузен работал медик, который в рамках эксперимента вырезал у живых людей сердца и печень. Зато после войны и вплоть до 1997 года он работал в руководстве органов врачебного самоуправления в Клагенфурте.
— Не они одни избежали расплаты за преступления. Механизм отрицания мы видим уже в самой терминологии: много лет говорилось, например, не о преступлениях, а о «лженаучных экспериментах», то есть о чем-то вроде опытов алхимиков, которые искали магический рецепт производства золота. Немецкие и австрийские врачебные круги были заинтересованы в том, чтобы не пострадала их репутация. Проводилась мысль, что это все делали некие безумцы: это они ломали людям кости, чтобы посмотреть, как срастутся пересаженные на их место чужие кости. Это они, безумцы, заражали узников болезнями, помещали людей в бассейны со льдом или в барокамеры в качестве эксперимента — все это были такие, знаете, неудачные антинаучные опыты. Между тем все эти бесчеловечные программы были продуманными античеловеческими действиями. Они были творением настоящих медиков, имели научное обоснование, цели. А вот использование после войны выражения «псевдонаучные эксперименты» было призвано замять тему, показать, что это все делали немногие «отщепенцы». Настоящие врачи, мол, не могут таким заниматься и не несут ответственности за эти постыдные деяния.
Препаратами, сделанными из мозгов убитых в газовых камерах детей, пользовались вплоть до 2000-х годов, пока кто-то не осознал, насколько это аморально и отвратительно. Тогда европейцы пошли на уступку «опиуму для народа» — гуманной религии: черепа жертв приказали достойно захоронить. Врачи писали диссертации на основе результатов исследований, проводившихся в концлагерях. В рамках американской космической программы использовались данные, полученные ценой жизни узников в барокамере в Дахау. В честь одного немецкого врача-преступника даже назвали улицу в Космическом центре в Хьюстоне. Ее переименовали лишь в XXI веке.
— Немцы страдали амнезией до конца 1950-х годов, австрийцы — на двадцать лет дольше.
— Она затронула не только врачей, но также журналистов, дипломатов, бизнесменов, финансистов. Они просто продолжали нести багаж прошлого. Интересна история Александра Митчерлиха, который освещал Нюрнбергский процесс. Органы врачебного самоуправления приказали ему писать так, чтобы круги медиков не пострадали, но когда он увидел и услышал о происходивших ужасах, он понял, что не может молчать и выпустил книгу. Упомянутые в ней врачи подавали на него в суд за клевету: они отказывались признавать свою ответственность, вытесняли из памяти реальные события. Исследователь и писатель Эрнст Клее, который расследовал преступления медиков, вплоть до начала 1980-х годов регулярно получал угрозы от остающихся в живых преступников. Тогда процесс разоблачения зашел, однако, уже далеко, и нацистам не удавалось инициировать судебные процессы.