Джон амбициозен, энергичен и образован. Он работает на процветающую консалтинговую компанию и является членом консультативного совета политического исследовательского центра. Задержите его образ у себя в голове и спросите себя: не имея более подробной информации о нем, захотели бы вы подружиться с ним? А теперь давайте на мгновение заменим имя Джон на Джоан и повторим упражнение. Захотели бы вы подружиться с ней?
Независимо от вашего ответа на этот гипотетический пример – вероятнее всего, вы знали «правильный» ответ и ответили в соответствии с ним – мы знаем, что в целом по шкале дружбы Джоан получит гораздо более низкий балл, чем Джон. Вероятнее всего, ее посчитают менее дружелюбной и, соответственно, менее привлекательной как друга. Успешной – возможно. Человеком, с которым вы бы захотели пропустить стаканчик-другой после трудного дня? Маловероятно.
В последние 30 лет результаты работы социальных психологов Сьюзан Фиске (Susan Fiske) и Мины Сикара (Mina Cikara) неоднократно демонстрировали, что женщин воспринимают и оценивают в соответствии с другими критериями, нежели мужчин: дело не только в том, что одна и та же черта характера может считаться положительной в одной категории (скажем, настойчивость у мужчин) и отрицательной в другой (скажем, назойливость у женщин), но еще и в том, что мы приписываем различную относительную ценность той или иной черты в тех случаях, когда ей обладают представители разных полов. Считается, что любезность, к примеру, имеет гораздо большее значение для женщин, чем для мужчин – это очень хорошо усвоили некоторые высокопоставленные женщины, такие как Хиллари Клинтон или Маргарет Тэтчер – независимо от того, что они пытались сделать и как они пытались себя вести.
Сегодня даже вымышленные женские персонажи испытывают на себе давление. 29 апреля в интервью с Клэр Мессуд (Clair Messud, американская романистка — прим.ред.) Аннасью МакКлив Уилсон (Annasue McCleave Wilson) из Publisher Weekly спросила, захотела бы Мессуд подружиться с Норой, главной героиней ее книги. Нора была чрезвычайно озлобленной, «почти невыносимо мрачной» женщиной.
«Ради всего святого! Что за вопрос?» – резко ответила Мессуд (и ее реакция вполне понятна), подкрепив свои слова огромным количеством примеров неприятных мужских персонажей, от Мики Саббата (Mickey Sabbath) Филипа Рота (Philip Roth) до Раскольникова Достоевского, о которых никому даже в голову не придет задавать подобные вопросы. «Если быть озлобленным для мужчины недостойно и потенциально опасно, — говорит Мессуд, — то для женщины быть озлобленной абсолютно неприемлемо».
Вопрос МакКлив и резкий ответ Мессуд поднимают два гораздо боле широких вопроса. Во-первых, одинаково ли читатели относятся к мужским и женским персонажам? То есть читатели на самом деле, склонны оценивать женские персонажи – в противовес мужским – как своих потенциальных друзей? И, во-вторых, если оставить в стороне вопросы пола, то что это за вопрос – закономерный или, по сути, совершенно глупый? Должны ли мы обращаться к литературе, чтобы в первую очередь найти себе там потенциальных друзей?
Восприятие персонажей в соответствии с их полом может оказаться довольно пагубной практикой: если отсутствие теплоты вполне нормально для мужчины, то для женщины это смертельный грех. Мессуд совершенно справедливо отмечает, что те черты характера, которые в мужчине кажутся просто опасными, для женщины совершенно неприемлемы. Лично я пошла бы еще дальше. Если для мужчины гнев – это относительно положительная черта, то в случае с женщиной он воспринимается как совершенно отрицательное качество. Вспомните, упорство всегда считается положительной, важной и даже центральной чертой характера у мужчин. В результате действия так называемого гало-эффекта мы, как правило, оцениваем второстепенные характеристики человека через призму основных черт его характера. Поэтому, если мы считаем мужское упрямство положительной чертой, вероятнее всего, мы воспримем его гнев лишь как одно из проявлений его упорства. Если мы считаем, что женщина лишена теплоты, что само по себе плохо, то гнев становится, выражаясь словами МакКлив – признаком ее безграничной жестокости.
Стоит отметить, что общее восприятие полов – а также важных и второстепенных гендерных ролей – как правило, переносится из жизни в область художественной литературы. Более того, довольно часто имеет место обратная тенденция: ряд психологов сходятся во мнении, что мы используем художественную литературу, чтобы научиться сопереживанию в нашем повседневном общении – и наши теории, касающиеся окружающих нас людей, зачастую остаются относительно постоянными, независимо от контекста. Мессуд, несомненно, права, обращая внимание на гендерно-центрическую природу восприятия Норы журналисткой: существует большая вероятность того, что, если журналист или читатель окажутся мужчинами, они, скорее всего, проигнорируют или посмеются над гневом Норы вместо того, чтобы позволить ему украсить все повествование.
Однако если оставить в стороне рассуждения о гендерных различиях, то здесь возникает еще одна тема – и это природа самого этого вопроса. Должны ли мы обращаться к художественной литературе в поисках материала о дружбе, с которого мы можем начать ее изучение? Представьте на мгновение, что некто написал страстную критическую статью о ничтожности Раскольникова из «Преступления и наказания», или осудил «Макбета», потому что леди Макбет, вероятно, является одной из самых вероломных женщин, которые заманивают вас на ночлег, а затем подсыпают вам в еду яд и уничтожают вашу репутацию, если вам все-таки удалось выжить, или отрекся от «Ада» Данте, потому что ни один из множества его персонажей не может стать примером дружбы. Скорее всего, вы отвергните все эти аргументы с самого начала. Стоит только начать оценивать литературу с точки зрения того, подходят ли ее персонажи вам в качестве друзей, и вам придется оставить в стороне большую часть литературной классики и значительную часть современной литературы (прощайте, Джонатан Фрэнзен (Jonathan Franzen), Реймонд Карвер (Raymond Carver), Дж. М. Кетзи (J. M. Coetzee) и Орхан Памук (Orhan Pamuk). Такое чтение не дает нам увидеть главного.
Проведите этот эксперимент, и вы увидите, насколько этот вопрос бессодержателен. Почему же вы его задаете? У литературы множество задач, однако создание приятных, положительных персонажей, с которыми вам бы хотелось подружиться и пригласить домой, чтобы познакомить с родителями, вряд ли можно назвать одной из них.
Но вот мы и добрались до сути. Я никогда прежде не встречалась с МакКлив, но, насколько я могу судить, она вовсе не глупа и невосприимчива. Я рискну предположить, что она просто не подумала дважды над своим вопросом или над его относительной ценностью (или отсутствием таковой), потому что она женщина, обсуждающая с другой женщиной третью женщину. Как написал Дэвид Дейли (David Daley) в Salon, этот вопрос, «вероятнее всего, нельзя было задать писателю-мужчине именно таким образом». Я бы добавила, что этот вопрос не мог быть сформулирован таким образом мужчиной-журналистом (который чрезвычайно хорошо осведомлен о своей потенциальной предвзятости) или о мужском литературном персонаже (которого, к слову, с самого начала будут оценивать иначе). МакКлив чувствовала себя в безопасности, поэтому она откровенно рассказала о гендерных предубеждениях, которые пронизывают наше восприятие на фундаментальном уровне.
Я не люблю писать о гендерных вопросах в литературе. Не потому, что я не считаю эти вопросы важными, а потому, что, с одной стороны, у других это получается лучше, с другой – я считаю, что дискуссия становится гораздо более продуктивной и позволяет глубже рассмотреть многие вопросы, если мы не сосредотачиваем основное внимание на гендерной принадлежности персонажей.
Три года назад Эмили Сент Джон Мэндел (Emily St. John Mandel) написала эссе, в котором она восхваляла несимпатичных персонажей. В своем эссе она не отталкивалась от их гендерной принадлежности, и его публикации не предшествовал никакой конфликт или шумиха в прессе. Это было продуманное, глубокомысленное и весьма занимательное эссе, в котором речь шла в равной степени о мужчинах и женщинах, а также о нюансах интриг, сопровождающих персонажей, которых в реальной жизни вы бы и близко к себе не подпустили. На самом деле, если подобные люди побеспокоили бы вас предложениями дружбы, вы имели бы полное право добиваться запретительного судебного приказа.
Когда я писала эту статью, эссе Сент Джон Мэндел показалось мне лучшей работой, посвященной рассмотрению литературных персонажей в качестве наших потенциальных друзей, с которой мне довелось ознакомиться. Она делает блистательный вывод:
«Дело в том, что эти персонажи нереальны — даже те, которых создал Апдайк. Поэтому наивно и глупо настаивать на том, чтобы оценивать литературные персонажи в соответствии с нравственными и поведенческими нормами, которые мы ожидаем от наших друзей. Мне кажется, что отчасти задача литературы заключается в том, чтобы просвещать и расширять наше сознание, и в художественной литературе есть довольно мало способов расширить наше сознание иначе, чем посредством восприятия мира с точки зрения персонажей, насколько отличающихся от нас, настолько порочных, что, если бы мы встретились с ними в реальной жизни, они бы нам совершенно не понравились».
Я считаю, что гендерные вопросы имеют некоторое отношение к тому, о чем пишет Сент Джон Мэндел. Она сделала то, что должен делать хороший литературовед: она прочитала произведения объективно с целью найти их достоинства и не обращая внимания на все то, что к достоинствам не имеет никакого отношения – то есть к вопросам пола.
Смогла ли бы она сделать это в рамках гендерного подхода, и не исказил ли бы этот подход основную ее идею? Вспомните реакцию Мессуд на вопрос журналистки. Она сразу перешла в защиту. Она сразу выдала целый список отрицательных мужских персонажей, которых оценивали по совершенно иным критериям, чем ее Нору, а затем долго объясняла, что главный вопрос должен в первую очередь касаться качества самой литературы, по сути, кратко разъяснив МакКлив ее работу и ее укоренившееся предвзятое отношение.
Реакция была бы совершенно иной, если бы этот вопрос был задан, скажем, Филипу Роту (Philip Roth). Согласна, вряд ли кто-либо задал бы Роту подобный вопрос. Но что было бы, если бы все-таки его об этом спросили? Полагаю, он поднял бы одну бровь, назвал бы это абсолютной глупостью и продолжил бы беседовать на другие темы. Он не стал бы тратить свою энергию на ответ на этот вопрос. Он даже не задумался бы о вопросах пола и тем более не стал бы глубже размышлять о гендерных нюансах. Он просто назвал бы вещи своими именами. Глупость и ничего более.
Почему же Мессуд просто не отказалась отвечать на вопрос МакКлив? Все просто. Она не смогла этого сделать. «Ради всего святого! Что за вопрос?» — восклицает она. Действительно, что это за вопрос. Это конец истории для таких как Рот. Но это не конец истории для Мессуд и любой другой женщины, потому что они понимают, что пол оказывает большое влияние на восприятие литературы. И поэтому она прикладывает огромные усилия, чтобы изменить эту ситуацию.
Можно ли считать этот подход правильным? Я не уверена. С одной стороны, я понимаю, почему Мессуд так реагирует – и рискну предположить, что в ближайшем будущем ни МакКлив, ни кто-либо еще больше не будут задавать подобные вопросы. Но с другой стороны, разве стоит начинать интеллектуальную дискуссию вокруг таких вопиющих заблуждений? Возможно, нечто совершенно ошибочное не стоит того, чтобы всерьез на него отвечать. Что это за вопрос? Возможно, это тема, которая не стоит дальнейшего обсуждения ради узаконивания ее пунктов и ее основополагающих постулатов.