«Когда в 1908 году царское правительство приговорило к смерти некоторых революционеров, мой отец воскликнул: „Я не могу молчать!‟. И российский народ в едином порыве присоединился к крику протеста против этого расстрела. Сегодня, когда тысячи людей на Северном Кавказе расстреливают или отправляют в ссылку, а моего отца нет в живых, я чувствую острую необходимость поднять свой слабый голос против зверств большевиков, тем более что я более 12 лет проработала в советском правительстве и своими собственными глазами видела, как распространялся терроризм». Так начиналось открытое письмо, которое Александра Толстая отправила в издававшуюся в Париже антикоммунистическую газету русской диаспоры La Renaissance («Возрождение»), которая и опубликовала его с заголовком «Я не могу молчать» 12 февраля 1933 года.
В своем письме младшая дочь великого русского писателя рассказывала, как весь мир молчал, пока «миллионы были сосланы или умерли в тюрьмах и концентрационных лагерях». Или когда «их расстреливали на месте». Большевики, писала она, «сначала сделали это с враждебными классами, верующими, духовенством, профессорами и учеными. Сейчас они делают это с рабочими и крестьянами,… а мир продолжает молчать».
«Вот уже 15 лет русский народ страдает от рабства, голода и холода. Большевистское правительство продолжает подавлять его, отбирать у него зерно и другие продукты, которые оно отправляет за границу, потому что ему нужны деньги и не только для закупки оборудования, но и для коммунистической пропаганды во всем мире. Если крестьяне сопротивляются и прячут зерно для своих голодающих семей,… их расстреливают», — продолжала дочь и помощница автора «Войны и мира» и «Анны Карениной».
То были годы голодомора, геноцида, который устроил диктатор Иосиф Сталин на Украине, и который унес жизни шести миллионов людей.
Различные европейские издания подхватили ужасное свидетельство Александры Толстой (1884-1979). Однако в Испании оно не получило резонанса, пока писатель и политик Альваро Алькала Гальяно и Осма (Álvaro Alcalá Galiano y Osma) не перепечатал его на страницах АВС 26 апреля 1933 года, сопроводив его специальным посвящением «Друзьям из Советского Союза».
«У русского народа уже нет сил выносить эти страдания. Неповиновение бьется везде: на фабриках, в цехах, в деревнях и даже в целых регионах. Разоренные умирающие от голода крестьяне тысячами бегут из Украины», — продолжала свое письмо дочь Толстого. В 1931 году она покинула СССР из-за своих политических идей и 48 лет, до самой смерти, прожила в Соединенных Штатах.
Александра обвиняла советское правительство в том, что оно публикует «все больше и больше декретов, чтобы выгнать из Москвы и других больших городов тысячи жителей, и в то же время усмиряет мятежных крестьян ссылками и расстрелами».
«Россия не видела больших зверств со времен Ивана Грозного», — утверждала она прежде, чем рассказать, что после массового восстания кубанских казаков целые семьи были расстреляны, а 45 тысяч человек «по приказу Сталина сослали в Сибирь на смерть в безвестности».
«Возможно ли, что, столкнувшись с этим, вселенная продолжит молчать?— Взывала она. — Возможно ли, что до сих пор есть правительства, способные поддерживать отношения с этими убийцами, оказывая им помощь в ущерб собственным странам? Возможно ли, что такой писатель-идеалист как Ромен Роллан (который, однако, смог понять душу таких великих пацифистов как Толстой и Ганди) и такие писатели как Анри Барбюс и Бернард Шоу продолжат распевать гимны коммунистическому раю? Так они берут на себя ответственность за распространение большевистских теорий, которые опасны для всего мира и приведут его к гибели. Возможно ли, что что кто-то до сих пор верит, что кровавую диктатуру горстки людей, разрушающих культуру, религию и мораль, можно назвать социализмом?»
«Кто также воскликнет: „Я не могу молчать‟, чтобы все услышали?— Вопрошала она. — Где вы, христиане, настоящие пацифисты, писатели и трудящиеся? Почему вы молчите? Вам все еще мало доказательств, свидетельств или цифр? Вы не слышите взывающие о помощи голоса? Или вы думаете, что человеческое счастье можно обеспечить жесткой силой, убийствами и рабством всего народа? Я обращаюсь не к тем, чьи коммунистические симпатии были оплачены деньгами, отобранными у русского народа. Я обращаюсь к тем, кто до сих пор верит в братство и равенство людей: к христианам, социалистам, писателям, трудящимся, политикам и общественникам, к женщинам и матерям. Раскройте глаза! Объединитесь в единогласном протесте против палачей беззащитного народа!»
Хрущев: «Они хотят хлеба»
В «Воспоминаниях Хрущева», которые журнал Blanco y Negro опубликовал в 1970 году в эксклюзивном номере, бывший советский лидер признавался, что только много лет спустя осознал масштаб голода и репрессий, которыми сопровождалась коллективизация, начатая Сталиным на Украине. «Первый проблеск истины я получил в 1930 году, когда партийная ячейка Академии попыталась избавиться от меня, отправив в командировку в деревню. Академия покровительствовала колхозу „Сталин", которому я должен был передать деньги, которые мы собрали на закупку сельскохозяйственного инвентаря. (…) Мы провели в колхозе всего несколько дней, но условия жизни там были ужасными. Работники умирали от голода. Мы организовали собрание, чтобы передать им деньги, которым мы для них собрали. (…) Когда я им сказал, что деньги предназначены для закупки сельскохозяйственного оборудования, они ответили, что оно их не интересует, что они хотят хлеба. Они умоляли нас дать им еду. Я не представлял, что ситуация была настолько плоха. Мы жили в созданной „Правдой" иллюзией о том, что коллективизация идет гладко, а в деревне все хорошо».
В тех воспоминаниях Никита Хрущев также упоминал и о кубанских казаках: «В 1932 году [Лазарь] Каганович [председатель Комиссии партийного контроля] сказал, что ему нужно поехать в Краснодар. Его не было неделю или две. Только потом я узнал, что он ездил подавлять восстание, или саботаж, кубанских казаков, которые отказывались обрабатывать свои земли. Всех жителей отправили в Сибирь».
«Задуманная Сталиным коллективизация не принесла нам ничего кроме страданий и жестокости, — вспоминал Хрущев, признавая, что его размышления запоздали. — Тогда мы еще верили и доверяли ему».