После 1990 года в Израиль перебралось около миллиона евреев, живших в СССР. Стала ли эта масштабная иммиграция историей успеха? Как она изменила Израиль?
Для многих переезд оказался потрясением. Но могло ли быть иначе? 20 с лишним лет назад в Израиле не было такого количества больных зубов, чтобы тысячам новых дантистов хватило работы. Там не было также месторождений угля, нефти или урана, металлургических комбинатов, больших строек или трансконтинентальных железнодорожных магистралей, где могли бы найти работу тысячи еврейских инженеров из России и с Украины. В той же ситуации оказались приехавшие из бывшего СССР тромбонисты, историки искусств, переводчики литературы братских народов, а также простые учителя русского или физкультуры.
Советские люди
Под конец существования СССР его население составляло около 290 миллионов человек, примерно полтора из них были евреями. Когда он распался, в 1990-е годы, примерно 900 тысяч из них оказались в Израиле (цифра приблизительна, поскольку в советскую статистику не входили люди смешанного происхождения). Они приезжали из Архангельска и Биробиджана, Ташкента и Харькова, Баку и Кишинева.
По большей части они были «советскими людьми». Я не использую это понятие, как часто случается, в негативном смысле. Они родились и выросли при одном и том же режиме, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же фильмы, смеялись над одними и теми же анекдотами и любили одни и те же блюда. В конце концов каждая империя формировала своих подданных: британская — британцев, османская — османцев. Советская создала советского человека.
Евреи из бывшего СССР были в каком-то смысле вдвойне советскими людьми. Пострадав от Холокоста, оказавшись рассеянными по всей стране и перемешанными с другими этническими группами, став винтиками тоталитарного государства, они лишились своего языка, религии и обычаев предков. Им было сложнее, чем грузинам, армянам или литовцам опереться на сокровищницу национальной культуры, поскольку та перестала существовать в своей исторической форме.
Кроме того, декларируемое в СССР братство народов распространялось на одни этнические группы меньше, чем на другие. Даже после смерти Сталина (знаменитое «дело врачей») и антисионистской кампании после войны 1967 года, в спокойные годы брежневского застоя, специфическая фамилия или внешность могли сослужить плохую службу. Лагерь (скорее) уже не грозил, но реалиями оставались травля в школе, невозможность попасть в определенные вузы или продвинуться по службе.
В кругу русской культуры
Единственной стратегией в таких условиях было приспособление. Советские евреи старались как можно лучше говорить по-русски, получать самое лучшее образование и, несмотря на препоны, двигаться по карьерной лестнице. С еврейской традицией их почти ничто не связывало. Вместе с языком, религией и в первую очередь людьми уходили праздники, обычаи, кухня. Этот процесс лишь ускоряли браки с представителями других национальностей.
В итоге многие советские евреи стали образцовыми гражданами империи. Это, в горе и в радости, была их страна, русский был их языком, а общесоветская русскоязычная культура — их культурой. Американский историк Юрий Слезкин назвал их поэтому «самой советской и добившейся наибольших успехов» этнической группой в СССР. «Если у них и были божества, то, с одной стороны, Пушкин, Чехов, Пастернак и Булгаков (как иконы высокой русской культуры), а с другой — социальная мобильность, выраженная культом образования и профессионализма», — писала израильская исследовательница Лариса Ременник.
Те, кто чувствовал связь с еврейским наследием, уехали в Израиль еще в 1970-е (в целом — примерно 150 тысяч человек), столкнувшись с жестокими преследованиями со стороны советской власти. Остальные остались и даже если мечтали об эмиграции, то, скорее, ради лучшей жизни, чем из-за политических расхождений с режимом или ущемления по национальному признаку.
Когда исчезает старый мир
Ситуация радикально изменилась после распада советской империи. Знакомый и относительно безопасный мир исчез. На обломках интернационалистского (пусть лишь на словах) Союза появились независимые национальные государства. Одновременно начался глубокий экономический, общественный и моральный кризис.
Евреи в очередной раз оказались «на виду»: как евреи и как (в первую очередь за пределами России) носители языка и культуры бывшего гегемона. Это явление возникло не только в искавших свою идентичность новых государствах, но даже в сердце давней империи. Родившаяся в Москве Ксения Светлова, востоковед и бывший политик, вспоминает, как ее профессорская семья начала в 1990 году находить в почтовом ящике антисемитские анонимки.
Самой насущной проблемой стала утрата материальных основ существования. Родившийся в украинском Первомайске израильский политик Евгений Сова недавно рассказывал в Кнессете, как в 1993 году, когда ему было 13 лет, он вместе с не получавшей зарплату матерью-инженером занимался уборкой сахарной свеклы. Платили им сахаром, который они потом продавали на рынке. Выход в такой ситуации оставался один: эмиграция.
Но куда? Для оторванных от традиций советских евреев Израиль вовсе не выглядел естественным местом назначения, им были, скорее, США, предлагавшие более привлекательные экономические перспективы. Однако израильские власти, стремившиеся укрепить демографический потенциал страны, хотели, чтобы масштабный постсоветский поток миграции направился именно в Израиль. Лоббирование принесло плоды: США ужесточили иммиграционную политику, и река бывших советских граждан потекла в Израиль. В 1988 году туда приехали 2 тысячи человек, в 1989 — 12 тысяч, а в 1990 — уже 185 тысяч.
Первое (взаимное) потрясение
Для большинства это был прыжок в неизвестное. Они оставляли всю прежнюю жизнь и ехали в страну, о которой ничего не знали и мало что могли узнать. Информация, почерпнутая из советских энциклопедий, слухов и цветных проспектов Еврейского агентства вряд ли могла подготовить к тому, что их ожидало.
Степенные советские граждане попали в общество, презирающее любой формализм и иерархии, ведущее ожесточенные мировоззренческие споры, стремительно обогащающееся, обожающее все американское, а одновременно в культурном плане становящееся все более ближневосточным. Кроме того, его сотрясала тогда Первая интифада — палестинское восстание на оккупированных после 1967 года землях. Короче говоря, они оказались в экзотическом и чуждом окружении, и, естественно, пережили потрясение.
Сам Израиль тоже не очень хорошо понимал, как ему быть с новыми «русскими» гражданами, и не слишком интересовался, что они собой представляют. Один иммигрант того времени, который стал сейчас титулованным врачом, вспоминал: «После пересечения границы твоя жизнь обнуляется. Никого не интересует, кто ты, что ты пережил, что знаешь. Если ты не владеешь ивритом или английским, то тебя нет. При этом каждый болван стремится учить тебя жизни и тому, как стать израильтянином».
Болезненное падение
Прибывших, конечно, ждала работа, но в сельском хозяйстве, на стройках, в розничной торговле или «клининге». Некоторым не приходилось жаловаться. Преподаватель научного атеизма из Душанбе (реальный случай) не мог ожидать, что новая страна даст ему шанс остаться в профессии, и был счастлив стать пекарем, продающим в Тель-Авиве среднеазиатскую самсу (со временем он неплохо преуспел).
Другое дело выпускники московских, ленинградских или киевских университетов, политехнических и медицинских институтов, обладатели красных дипломов и государственных наград. Для них падение оказалось болезненным, многим так и не удалось от него оправиться. Существующий в Израиле стереотип об образованном выходце из СССР, который стал охранником, кассиром, уличным музыкантом или уборщицей, появился не на пустом месте. Он складывается из тысячи историй, до сих пор порождающих ощущение обиды и несправедливости.
Кроме того, израильское общество, в особенности его более религиозная часть, скептически относилось к еврейскому происхождению иммигрантов. Людям, которых стигматизировали и дискриминировали в СССР, отказывали в праве на еврейское самосознание.
Социально неполноценные
Блондинки по имени Светлана и круглолицые мужчины по имени Сергей, ничего не знающие о еврейской традиции, празднующие Новый год и употребляющие свинину, а такими их видели, остаются для многих в Израиле «русскими», отдельной категорией. В январе 2020 года много шума наделало высказывание главного сефардского раввина Ицхака Йосефа, который заявил, что из СССР приехали «сотни тысяч гоев».
В том, насколько сильны предрассудки, недавно смог убедиться депутат от правящей коалиции Владимир Беляк, выступление которого в Кнессете прервали криками «Водка, водка!» (в стандартный набор ассоциаций входят также мафия и проституция).
Социальная неполноценность «русских» имела (и до сих пор имеет) конкретный практический аспект. Если для переселения, согласно Закону о возвращении, было достаточно иметь еврейских бабушку или дедушку с любой стороны, то евреем в религиозном плане признается только человек, имеющий мать-еврейку или прошедший сложную процедуру обращения в иудаизм.
В итоге примерно 400 тысяч граждан Израиля с точки зрения Главного раввината не являются евреями, а, значит, не могут, например, связать себя на территории своей страны брачными узами (там можно заключить только религиозный брак). Возмущение этим фактом выразил упоминавшийся выше депутат Беляк, который заявил с трибуны парламента: «Мы умеем работать, служить, платить налоги, приносить стране медали и гордость, но все же мы недостаточно кошерны для господ страны — ультраортодоксальных партий». Эти слова прозвучали спустя два дня после того, как родившийся в Днепропетровске 24-летний гимнаст Артем Долгопят (его отец имеет еврейское происхождение, а мать нет), завоевал в Токио второе в истории Израиля олимпийское золото.
Интеграция на собственных условиях
Как люди, прибывшие с постсоветского пространства, справились с новой, чужой и объективно сложной действительностью? В первую очередь, по-своему, и в целом, пожалуй, неплохо. Они были вооружены Пушкиным, Чайковским, мифом советской победы над фашизмом и привезенным с бывшей родины скептицизмом, а поэтому вовсе не собирались дать превратить себя в идеального «нового иммигранта» со страниц израильских учебников для новоприбывших, то есть человека, отбрасывающего прошлое и бездумно восхищающегося новой родиной.
Постсоветские иммигранты сохранили свой язык, культуру, обычаи, связи со страной исхода. Они создали свои СМИ, организации, культурные институты и даже партии. Таким образом появился первый в истории Израиля настолько крупный и сплоченный, неивритоязычный культурный анклав помимо арабского.
Одновременно бывшие жители рухнувшей империи влились в Израиль: они впитали израильское национальное самосознание с его гордостью за молодое государство и неистовым патриотизмом. В отличие от своих соотечественников, оказавшихся после 1991 года в Германии или США, они стали уже не советскими людьми на чужбине, а израильтянами, пусть даже особыми.
Возможно, свою роль сыграла привезенная из СССР потребность в пафосе и сильных личностях. Маленькое ближневосточное государство, героически борющееся за выживание во враждебном окружении, современная Спарта, давшая убежище подвергавшемуся на протяжении всей своей истории народу, эту потребность удовлетворяло, в отличие от, например, конституционного патриотизма ФРГ, на страже которого стоят «граждане в форме».
Скорректировать картину
Стремительная «израилизация» иммигрантов сопровождалась нарастанием ощущения, что в действительности именно их светская, приверженная европейской культуре общественная группа ближе к идеалам сионистского движения, чем значительная часть населения Израиля. Следовательно, ее задачей должна стать защита этих ценностей. Депутат Кнессета Юрий Штерн заявил в 1996 году: «Мы, русские евреи, создали государство Израиль, а сейчас вернулись его исправить».
Люди, приехавшие из страны спутников и лучшего в мире балета, страны, которая никогда не отступает и «граничит, с кем хочет», не могли оставить свое новое государство в руках восточных сефардов, не знающих Достоевского, фанатичных в их представлении ультраортодоксов или даже старых ашкеназов, которые, конечно, построили государство, но со временем превратились в либеральных слабаков.
Срочной корректировки с точки зрения новых русскоязычных жителей требовала также израильская культура памяти. Центральное место в ней Холокоста не оспаривалось, но неосведомленность израильского общества о роли Красной армии в победе над Третьим рейхом и о сотнях тысячах ее бойцов-евреев вызывала возмущение. Среди иммигрантов было несколько тысяч советских ветеранов, но новое государство никаким образом их не отметило и не оказало им поддержки.
Оказался ли этот проект переустройства страны успешным? В целом, конечно, нет. Современный Израиль в культурном плане становится все более ближневосточным, религия играет там все более заметную роль, политическое представительство русскоязычного электората непропорционально мало, а ключевые проблемы этой группы (как с упоминавшимися браками) остаются нерешенным.
С другой стороны, русский язык стал постепенно одним из рабочих языков Израиля наравне с английским и арабским, Новый год с новогодней елкой вошел в список местных традиций, 9 мая (в России — День Победы) объявили официальным государственным праздником, в каждом израильском правительстве есть по меньшей мере один русскоязычный министр (сейчас их трое), а голоса «русских» избирателей неоднократно оказывались решающими при выборе политической судьбы страны.
Так что же: стакан наполовину полон или наполовину пуст? Сложно сказать. Иммигранты из бывшего СССР, несомненно, стали неотъемлемым элементом действительности нового государства. Они присутствуют, в частности, в политике, бизнесе, сфере культуры, спорте, здравоохранении, принимают активное участие в израильской революции в области современных технологий. Даже если эти успехи сопровождаются жалобами на то, что «наших» все еще мало в органах государственной администрации, армии, вузах, СМИ и в рядах юридических элит, ясно одно: Израиль стал для бывших советских граждан домом.