Сохрани европейцы нефтяную индексацию, то сейчас они бы платили $300 и даже меньше за тысячу кубометров газа. Но такова плата за либерализацию рынка. Она делает возможными ценовые шоки, и переплата в этом году отчасти сбалансирует экономию прошлого года, когда цены в хабах порой падали до уровня внутрироссийских.
Сегодня, когда цены на газ в Европе превышают $1000 за тысячу кубометров, а европейские производители удобрений и стали останавливают заводы и снижают экспорт из-за слишком высоких издержек, возникают резонные вопросы. Какие причины привели к этому кризису? И как можно исправить ситуацию?
Конечно, в нынешнем взлете цен на газ хватает конъюнктурных факторов. Это и растущий спрос в Китае, и пустые газохранилища в Европе, и засуха в Бразилии, остановившая гидроэлектростанции, которые приходится заменять газовой генерацией. Но не менее важны фундаментальные причины.
Нынешняя турбулентность газового рынка — это во многом и заслуга, и беда самой Европы. Заслуга — потому что за последние 15 лет европейцы сами выстроили такую модель ценообразования, которая обеспечивает низкие цены, когда спрос на газ низкий, как это было, например, в прошлом году из-за коронавируса. Беда — потому что та же самая модель приводит к тому, что цены на газ взлетают, когда спрос оказывается высоким.
Газовая диффузия
Исторически Европа выстраивала и собственную газовую промышленность, и газовый импорт из СССР, Норвегии и Северной Африки по гронингенской модели. Название идет от знаменитого месторождения Гронинген в Нидерландах, родоначальника европейской газовой промышленности в далеком 1963 году.
Эта модель справедливо предполагала, что производителям газа нужны какие-то гарантии окупаемости после того, как они привлекли многомиллиардные инвестиции в разработку месторождений и строительство газопроводов. Поэтому в отрасли родилась система долгосрочных 20-30-летних контрактов, гарантировавших сбыт продукции на десятилетия вперед.
Для этих исполинских контрактов был необходим понятный механизм ценообразования. Им стала цена нефти или корзины нефтепродуктов, к которой с определенным коэффициентом привязывали стоимость кубометра газа с учетом теплотворности энергоносителей. Тогда в этом был не только коммерческий, но и технологический смысл — в Европе еще активно использовали электрогенерацию на мазуте и дизельном топливе, которую постепенно замещали угольной и газовой только после нефтяного кризиса 1970-х годов.
Кроме того, в газовой отрасли всегда широко применяли международную кооперацию, когда страны — владелицы ресурсов привлекали зарубежные компетенции для их добычи и транспортировки. Например, СССР в 1970-х заключил со странами соцлагеря Оренбургские соглашения (для разработки оренбургского газа и строительства газопровода Оренбург — западная граница), а в конце 1980-х — Ямбургские (для поставок из Ямбургского месторождения по газопроводу Ямбург — западная граница). Советская сторона получала от Восточной Европы специалистов, технологии и материалы в обмен на газ. В 1970-1980-х годах аналогичная серия соглашений с ФРГ открыла широкую дорогу советскому газу в Западную Европу.
То есть в газовой промышленности традиционной была очень глубокая интеграция интересов поставщиков и покупателей, а не простая продажа газа на рынке в моменте. В результате такой коммерческой диффузии европейские компании получили гарантированные объемы газа с севера Сибири, австрийские и немецкие компании приступили к добыче газа в святая святых — под Новым Уренгоем, а «Газпром» стал партнером во внутриевропейских системах газопроводов и вышел на конечный рынок Европы через своих трейдеров.
Похожая система сотрудничества сложилась не только по газовой оси Восток — Запад, но и для реализации крупных газопроводных и СПГ-проектов в других регионах мира. В большинстве случаев крупный инфраструктурный проект по-прежнему требует многостороннего участия и гарантий сбыта в форме долгосрочных соглашений.
Коренной перелом
О растущей зависимости от советского газа страны Европы предупреждала еще администрация Рейгана в 1980-х. Эти разговоры несколько поутихли в 1990-х, когда газ был очень дешев, но уже в 2000-х рассуждения о газовом оружии Москвы вновь зазвучали в европейских столицах на фоне дорожающей нефти и первых газовых кризисов с Белоруссией и Украиной.
Когда в 2008 году нефтяные цены выросли до небывалых $140 за баррель, подняв стоимость российского газа до $500 за тысячу кубометров, Европа перешла к конкретным действиям. Во-первых, уже с начала 2000-х там стала активно развиваться биржевая торговля газом (в Великобритании ее запустили еще в середине 1990-х). В первые годы газа таким образом продавалось немного, а потому цены на споте в основном были ниже, чем по долгосрочным контрактам.
Из-за этого начиная с 2009 года «Газпром» столкнулся с волной арбитражных разбирательств со своими клиентами — в основном по изменению формулы цены в пользу большой роли газовых биржевых, а не нефтяных цен. Также покупатели пытались снизить уровень take-or-pay (когда клиент не может без штрафов снизить импорт ниже 70-80% от контрактных объемов).
В итоге за следующие десять лет европейцам удалось в значительной степени удалить нефтяную привязку из российских газовых контрактов. Если в 2010 году только в 10-15% контрактов «Газпрома» была некоторая спотовая составляющая, то в конце 2020 года таких контрактов было уже 87%.
Другим рубиконом стал принятый в 2009 году и впоследствии неоднократно модифицированный Третий энергопакет ЕС. Он разделил производителей газа, операторов газопроводов и конечных дистрибьюторов. «Газпром» потерял возможность быть собственником европейских газопроводов, создавая интегрированную цепочку поставок от месторождений в Сибири до домашней газовой колонки, например, в Берлине. Из-за нового законодательства России пришлось отказаться от проекта газопровода «Южный поток», получить проблемы с загрузкой газопровода OPAL (продолжение «Северного потока» в Германии), а теперь — и «Северного потока — 2».
Наконец, последним направлением давления на «Газпром» стали его долгосрочные контракты. Шестилетнее антимонопольное расследование Еврокомиссии вместе с общими тенденциями на рынке вынудили «Газпром» убрать из своих контрактов запрет на реэкспорт газа в третьи страны (хотя такие положения до сих пор действуют во многих СПГ-контрактах по всему миру). Также концерн предоставил покупателям больше возможностей для пересмотра контрактов и начал активно развивать спотовую торговлю газом из России.
Однако даже новые, гораздо более либеральные контракты «Газпрома» далеко не всегда встречают в Европе одобрение. Например, Польша официально взяла курс на отказ от нового долгосрочного контракта с Россией, а это 10 млрд кубометров в год, или 5% максимально возможного сейчас российского газового экспорта по трубам в Европу. В Европе все чаще заходит речь о том, что газовые переговоры с Россией надо вести единым фронтом, а не на уровне отдельных национальных правительств и корпоративных соглашений.
Все эти годы «Газпром» не всегда слепо следовал менявшемуся европейскому подходу. Были и газовые кризисы с ближайшими соседями, и кризисы недопоставок (например, в 2014-2015 годах, когда концерн безуспешно боролся с реверсом газа на Украину, снижая поставки европейским клиентам). На рубеже 2000-х и 2010-х цены на газ для стран Восточной Европы и Западной могли отличаться на десятки процентов, что и привело к антимонопольному расследованию. Объяснение, что так работает контрактная формула, не устроило Еврокомиссию.
Когда Третий энергопакет стал угрожать инвестициям «Газпрома» в европейскую газотранспортную инфраструктуру, концерн с разной степенью успеха пытался оспорить эти решения через суды разных инстанций. А когда речь шла о контрактах — последовательно отстаивал свою контрактную модель с клиентами в коммерческих арбитражах. В некоторые моменты компания одновременно участвовала в нескольких десятках таких разбирательств.
Однако в итоге все пришло к тому, что экспортный блок «Газпрома» сегодня и десять лет назад — это две разные компании. Бывшие когда-то основой бизнеса контракты с нефтяной индексацией теперь называются legacy-контрактами даже в презентациях самого концерна. В Западной Европе «Газпром» торгует почти на тех же принципах, что и Норвегия. С тем отличием, что норвежский газ продается в основном по сделкам здесь и сейчас, а газ «Газпрома» — по более длинным форвардным контрактам (цена с поставкой на месяц, на квартал вперед).
Сохрани европейцы нефтяную индексацию, то сейчас они бы платили $300 и даже меньше за тысячу кубометров газа. Но такова плата за либерализацию рынка. Она делает возможными ценовые шоки, и переплата в этом году отчасти сбалансирует экономию прошлого года, когда цены в хабах порой падали до уровня внутрироссийских.
Юридически не должен
При всех сложностях в отношениях с Европой за последнее десятилетие «Газпром» много вкладывал в разработку месторождений и развитие газотранспортной инфраструктуры на севере России, а также строительство экспортных магистральных газопроводов. В 2012 году началась добыча на гигантском ямальском Бованенковском месторождении и был запущен газопровод Бованенково — Ухта. В 2017 году специально под «Северный поток — 2» запустили газотранспортную систему Бованенково — Ухта — 2. В 2021 году Бованенково вышло на проектный уровень добычи 115 млрд кубометров в год, а «Газпром» движется дальше на север, разрабатывая Харасавейское месторождение на Ямале, которое на пике должно дать 32 млрд кубометров годовой добычи.
На этом фоне «Газпром» активно продвигал тезис, что располагает огромным профицитом добычных мощностей над фактическим спросом. В середине 2010-х это было 200 млрд кубометров, а сегодня, по словам главы «Газпрома» Алексея Миллера, — около 150 млрд кубометров. Это фантастически много — больше, чем вся годовая добыча Норвегии (поставщик газа №2 на европейский рынок) или Австралии (поставщик №1 СПГ на мировые рынки). Таким образом, если такой запас добычных мощностей действительно существует (а есть и другие мнения), то «Газпром» способен в одиночку вытащить Европу из любого энергетического кризиса.
Однако «способен» не равняется «должен». Например, Норвегия в своих спотовых контрактах использует опцион продавца — то есть может без каких-либо санкций не поставлять газ в случае, например, неподходящей ценовой конъюнктуры. Также и «Газпром» юридически не обязан выставлять свои спотовые объемы (все, что выше долгосрочных контрактов) на рынок по любой из причин (потребности внутреннего рынка, проблемы с добычей или вообще без объяснений). Так уж устроена либерализация рынка, которую Европа усиленно проводила все эти годы.
То же самое с транспортными мощностями. Сейчас российский концерн обходит ограничения на использование половины немецкого газопровода OPAL. А мог бы сослаться на европейское регулирование и не обходить, создав тем самым еще больший дефицит и ажиотаж на рынке. Если похожий газовый кризис повторится в будущем, когда будут заблокированы 50% мощностей «Северного потока — 2», то юридически «Газпром» имеет полное право развести руками, не наращивать поставки по альтернативным газопроводам и предложить Европе спасать себя самостоятельно.
Магия «Газпрома»
Однако в этой справедливой с коммерческой точки зрения логике есть один изъян. Она не учитывает ту самую магию «Газпрома», к которой привыкли старые и лояльные партнеры концерна. Ту магию, которая позволяла «Газпрому» зимой 2018 года две недели подряд обновлять суточные рекорды поставок в Европу, когда на нее обрушился морозный фронт «Зверь с Востока». Были и другие случаи, когда «Газпром» приходил на выручку и поставлял больше, чем должен был по контрактам.
Благодаря этому в глазах многих партнеров «Газпром» стал чем-то большим, чем просто очередной поставщик, сертифицированный по европейским правилам. В последние годы Европа не только сильно давила на «Газпром», но и многое ему позволяла. Даже после украинского кризиса 2014 года Европа не стала ставить знак равенства между «Газпромом» и внешней политикой России. «Газпром» продолжил ежегодно получать $30-40 млрд валютной выручки в Европе, избежав санкций и достроив новые газопроводы в Европу.
Газ «Газпрома» нужен многим европейским странам. Например, на днях Венгрия подписала новый долгосрочный контракт с «Газпромом» (это не дополнительные объемы, а продление одного из старых контрактов). Несмотря на требования проявить европейскую солидарность, венгры согласились сменить точку сдачи по новому контракту. Место украинской границы теперь займет граница с Австрией (то есть газ из «Северного потока — 2») и Сербией (из «Турецкого потока»).
Но эта магия может развеяться, если в нынешний кризис на помощь Европе придет не «Газпром», а, например, Норвегия или поставщики сжиженного газа, способные при изменении ценовой конъюнктуры быстро перенаправить грузы к берегам Европы. А дальше, подсчитав, во сколько им обошелся газовый кризис 2021 года, европейцы могут начать еще активнее инвестировать в энергетический переход и постепенный отказ от газа — не от российского, а в целом. Поэтому скорейшая стабилизация газового рынка в Европе выгодна не только банкротящимся европейским предприятиям, но и «Газпрому».
Парадоксальным образом Европа оказалась заложником собственной энергетической политики — в спокойные периоды она ограничивала и реформировала взаимодействие с «Газпромом», а в момент кризиса призывает его наращивать поставки. Но и «Газпром» так и не стал в Европе просто одним из газовых трейдеров — от концерна по-прежнему ждут мощных, влияющих на рынок шагов. Все-таки «Газпром» доминирует в импорте газа в Евросоюз с долей более 40%, а это налагает колоссальную ответственность. И от того, как «Газпром» распорядится своим уникальным положением сейчас, будет зависеть будущее всего российского трубопроводного газа в Европе.
Сергей Капитонов — аналитик по газу Центра энергетики Московской школы управления «Сколково».