Нетрудно понять, почему люди мечтают о таком будущем, где центральная роль отведена чистой энергии. В условиях роста выбросов парниковых газов и участившихся экстремальных погодных явлений нынешние усилия по выходу за рамки использования ископаемого топлива представляются крайне неадекватными. В довершение ко всему живет и здравствует нефтегазоввая геополитика — столь же опасная, как и прежде. Европа переживает полномасштабный энергетический кризис: ошеломляющие цены на электроэнергию вынуждают предприятия по всему континенту закрываться, энергетические компании — объявлять о банкротстве, а президента России Владимира Путина — извлекать выгоду из трудностей соседних стран и привлекать запасы природного газа своей страны.

В сентябре сообщалось, что вследствие перебоев с энергоснабжением вице-премьер Китая Хань Чжэн дал указание государственным энергетическим компаниям обеспечить поставки в течение зимнего периода любой ценой. И на фоне роста цен на нефть выше 80 долларов за баррель США и другие энергозависимые страны умоляют крупных производителей, включая Саудовскую Аравию, увеличить объемы производства, что наделяет Эр-Рияд бóльшим влиянием в рамках новых обостренных отношений и свидетельствует о существовании пределов энергетической "независимости" Вашингтона.

Сторонники экологически чистых видов энергии надеются (а иногда и обещают), что в дополнение к смягчению последствий изменения климата энергетический переход поможет забыть о противоречиях из-за энергетических ресурсов. Надо признать, что чистая энергия изменит стратегически важные направления внешнеполитической деятельности, хоть и не обязательно в том ключе, как ожидают многие ее сторонники. Переход изменит ряд элементов международной политики, которые формировали глобальную систему как минимум со времен Второй мировой войны, оказав существенное влияние на источники мощи государств, процесс глобализации, отношения между великими державами и непрекращающуюся экономическую конвергенцию развитых и развивающихся стран. Процесс будет в лучшем случае беспорядочным. И отнюдь не поспособствует международной вежливости и кооперации — скорее, приведет к новым формам конкуренции и конфронтации задолго до формирования новой, более согласованной геополитики.

Плавный переход на чистую энергетику представляется фантастикой: мир не сможет избежать вызванных переделом всей энергетической системы серьезных потрясений, ведь она является источником силы мировой экономики и лежит в основе геополитического порядка. Более того, общепринятые суждения относительно того, кто при этом выиграет, а кто проиграет, часто не соответствуют действительности. Так называемые нефтегосударства, например, станут поначалу пировать, а затем — голодать, потому что зависимость от основных поставщиков ископаемого топлива, таких как Россия и Саудовская Аравия, прежде чем упасть, скорее всего, возрастет. И беднейшим странам мира потребуется огромное количество энергии — куда больше, чем в прошлом, хотя они также сталкиваются с наихудшими последствиями глобального потепления. Став новым источником мощи государств, чистая энергия породит при этом новые риски и неопределенность.

Это не является основанием для замедления или отказа от энергетического перехода. Напротив, страны всего мира должны активизировать усилия по борьбе с изменением климата. Политики должны руководствоваться этим при оценке проблем, связанных с самим глобальным потеплением, и оценивать все риски и опасности, которые возникнут в результате перехода к экологически чистой энергии. Более значимыми прямо сейчас, чем долгосрочные геополитические последствия далекого углеродо-нейтрального мира, являются порой парадоксальные краткосрочные опасности, которые возникнут в ближайшие несколько десятилетий на фоне накладывающихся друг на друга новой "зеленой" и старой нефтегазовой геополитики. Неспособность оценить непредвиденные последствия различных усилий по отказу от выбросов не только чревато осложнениями в области безопасности и экономики, но и саботирует сам переход. Если люди придут к выводу, что амбициозные планы по борьбе с изменением климата ставят под угрозу надежность и доступность энергии или безопасность поставок энергоносителей, процесс замедлится. Ископаемое топливо может в итоге исчезнуть, а энергетическая политика и геополитика — нет.

Первая мировая война сделала нефть стратегическим товаром. В 1918 году британский государственный деятель лорд Керзон сказал, как известно, что "дело союзников приплыло к победе на гребне нефтяной волны". С этого момента британская безопасность зависела скорее от персидской нефти, чем от ньюкаслского угля, поскольку энергия стала источником национальной мощи, а ее отсутствие — стратегической уязвимостью. В последующие сто лет страны, обладающие нефтяными и газовыми ресурсами, развивали общества и наращивали власть в рамках международной системы, а страны, где спрос на нефть превышал добычу, меняли внешнюю политику для обеспечения постоянного к ней доступа.

Отказ от нефти и газа столь же кардинально изменит мир. Но в дискуссиях о будущем чистой энергии слишком часто упускаются некоторые важные детали. Во-первых, даже достижение нулевого уровня выброса парниковых газов вряд ли будет означать конец эпохи ископаемого топлива. В важнейшем докладе, опубликованном в 2021 году Международным энергетическим агентством (МЭА), прогнозируется, что если мир достигнет чистого нуля к 2050 году — а Межправительственная группа экспертов ООН по изменению климата предупредила о необходимости избегать повышения средних температур более чем на 1,5 градуса Цельсия выше предпромышленных уровней, что предотвратит ужаснейшие из последствий глобального потепления, — использование природного газа и нефти не уйдет в прошлое, но сократится вдвое и вчетверо, соответственно. Недавно группа исследователей из Принстонского университета выявила, что достигни США чистого нуля к 2050 году, использование нефти и газа составило бы в общей сложности от четверти до половины сегодняшних значений. Сокращение солидное, хотя в ближайшие десятилетия производители нефти и газа продолжат разработку геологических запасов.

Привычные нефте- и газоснабжающие предприятия выиграют от нестабильности цен на ископаемое топливо, которая неизбежно возникнет в результате сложного энергетического перехода. Сочетание давления на инвесторов с целью отказа от ископаемого топлива и неопределенности в отношении перспектив "черного золота" уже сегодня является тревожным сигналом, ведь в ближайшие годы уровень инвестиций может резко упасть, что приведет к сокращению поставок нефти стремительнее падения спроса или даже при его росте, как это происходит сегодня. Такой результат повлечет циклический дефицит и, следовательно, повышение и нестабильность цен на нефть. Мощь нефтегосударств выросла бы за счет увеличения доходов и придания дополнительного авторитета ОПЕК, члены которой, включая Саудовскую Аравию, контролируют бóльшую часть резервных мощностей мира и могут в короткий срок увеличить или снизить темпы мировой нефтедобычи.

Кроме того, переход на экологически чистую энергию приведет к усилению влияния некоторых экспортеров нефти и газа за счет концентрации мирового производства в руках меньшего количества игроков. В конечном счете спрос на нефть значительно снизится, но еще многие годы его уровень останется значительным. При падении спроса (а вместе с ним, скорее всего, и цен на нефть) многие компании с высокими издержками производства, к примеру, в Канаде и Арктической зоне России, могут быть вытеснены с рынка. Другие нефтедобывающие страны, стремящиеся к лидерству в контексте глобального потепления, скажем, Норвегия, Великобритания и Соединенные Штаты, могут в ответ на растущее общественное давление ограничить внутреннее производство и ускорить отказ от ископаемого топлива. В результате такие производители нефти, как страны Персидского залива — их дешевая низкоуглеродистая нефть и меньшая зависимость от финансовых учреждений, которые в настоящее время отказываются от нефти, не даст им столкнуться с особым давлением по ограничению добычи — могут укрепить позиции на рынке. Производство большего или такого же количества нефти, что потребляет мир, наделит их огромным геополитическим влиянием как минимум до тех пор, пока снижение потребления нефти не достигнет существенных значений. Нефтяное производство может выстоять в тех тсранах, чьи ресурсы можно быстро ввести в действие (такие как Аргентина и Соединенные Штаты с их большими залежами сланцевой нефти) и которые могут привлечь тем самым инвесторов, ищущих быстрой окупаемости и способных уйти от инвестиций с более длительным циклом, учитывая неопределенность в отношении долгосрочных перспектив "черного золота".

Еще более интенсивная динамика проявится на рынках природного газа. На фоне снижения мирового потребления рыночные доли небольшого числа игроков, способных производить его без особых издержек и вреда экологии, будут расти, особенно если те страны, что принимают решительные меры по борьбе с изменением климата, решат ограничить собственную добычу. Для Европы это будет означать усиление зависимости от российского газа, особенно с появлением соединяющего Россию с Германией трубопровода "Северный поток-2". Звучащие сегодня со стороны европейских законодателей призывы к России об увеличении добычи газа во избежание энергетического кризиса грядущей зимой, напоминают о том, что важность Москвы с точки зрения энергетической безопасности Европы возрастет и лишь затем снизится.

Чтобы понять геополитику мира в процессе отказа от ископаемого топлива, крайне важно обозначить обеспечивающие геополитическое влияние черты сверхдержавы, использующей экологически чистые источники энергии. В данном вопросе реальность тоже отличается от расхожих представлений, и процесс перехода будет отличаться от конечного состояния. В долгосрочной перспективе победителя революции чистой энергии определят инновации и дешевый капитал. Страны, обладающие и тем, и другим будут доминировать как минимум по четырем направлениям.

Одно из них — власть устанавливать стандарты чистой энергии — будет менее очевидным, чем сопряженная с нефтяными ресурсами геополитическая мощь, но не менее надежным. На международном уровне страна или компания, устанавливающие глобальные стандарты спецификации и использования оборудования, сохраняют конкурентное преимущество перед другими. Например, Австралия, Чили, Япония и Саудовская Аравия первыми стали торговать низкоуглеродистым водородом и аммиаком в разных странах, а потому могут устанавливать стандарты инфраструктуры и нормы сертификации для этих источников топлива, что даст преимущество наиболее удобным для них технологиям и оборудованию. А что касается технологий с использованием значительных объемов данных, таких как цифровые средства оптимизации электросетей и регулирования потребительского спроса, кто бы ни определял стандарты, он получит возможность не только экспортировать совместимые национальные системы, но и собирать и отфильтровывать их данные.

В области ядерной энергетики определяющее значение будет иметь нормообразование. По данным МЭА, в период с настоящего момента до 2050 года, когда мир должен достичь углеродной нейтральности, мировое производство ядерной энергии удвоится. По состоянию на 2018 год из 72 ядерных реакторов, находившихся в стадии планирования или разработки за пределами российских границ, в более чем 50 процентах случаев были задействованы российские компании и в 20 процентах — китайские; на американские же приходилось менее двух процентов. Это позволит Москве и Пекину оказывать все более значительное влияние на нормы ядерного нераспространения и вводить новые стандарты эксплуатации и безопасности, призванные помочь их собственным компаниям преодолевать трудности в секторе, которому суждено будет расти в процессе энергетического перехода.

Вторым направлением доминирования в мире, использующем экологически чистые виды энергии, станет контроль над системой поставок таких полезных ископаемых, как кобальт, медь, литий, никель и редкоземельные металлы, ведь все они представляют исключительную ценность для разного рода "зеленых" технологий, включая ветряные турбины и электромобили. Здесь уместна аналогия с нефтяной энергетикой. По данным МЭА, если мир начнет спешно двигаться по пути достижения более устойчивой структуры энергопотребления, спрос на такие вещества значительно превысит доступные сегодня; по оценкам агентства, в стремлении достичь чистого ноля в 2050 году, к 2040 г. выбросов потребуется вшестеро больше, чем на нынешнем этапе. А глобальная торговля важнейшими полезными ископаемыми к 2050 году резко возрастет, примерно с десяти до 50 процентов. Таким образом, в течение переходного периода вновь обретенным влиянием будут наслаждаться несколько стран, поставляющих львиную долю важнейших полезных ископаемых. Сегодня на одну страну приходится более половины мировых поставок кобальта (Демократическая Республика Конго), половина поставок лития (Австралия) и половина поставок редкоземельных элементов (Китай). В то же время на трех крупнейших мировых производителей нефти — Россию, Саудовскую Аравию и Соединенные Штаты — приходится всего по десять процентов мировой добычи. Пока более мелкие и бедные страны, такие как Демократическая Республика Конго, не решаются использовать свои минеральные ресурсы с целью давления на более могущественные государства, готовность к этому уже продемонстрировал Китай. Признаком неких грядущих перемен может быть введенный в 2010 году запрет на экспорт в Японию важнейших полезных ископаемых из-за растущей напряженности в Восточно-Китайском море. 

Контроль Китая над ресурсами, необходимыми для многих экологически чистых технологий, не ограничивается искусством горнодобычи, но играет главную роль в обработке и очистке важнейших полезных ископаемых. В течение как минимум следующего десятилетия эти реалии наделят Китай реальной и очевидной экономической и геополитической мощью. Однако в долгосрочной перспективе влияние будет ослабевать. Резкие скачки цен на нефть в 70-х побудили новых игроков искать новые источники "черного золота"; сама перспектива политического манипулирования дефицитными ископаемыми порождает то же самое явление. Более того, такие минералы могут быть переработаны, неизбежно появятся субституты.

Третьим направлением станет способность производить компоненты для новых технологий по низкой цене. Однако это не даст тех же преимуществ, что обладание нефтяными или газовыми ресурсами. Например, на Китай приходится две трети мирового производства поликристаллического кремния и 90% полупроводниковых пластин для изготовления солнечных элементов. Резко исключив эти товары из глобальных цепочек поставок, Китай может создать серьезные проблемы. Но подвод экологически чистых энергетических продуктов, которые производят или накапливают энергию, — не то же самое, что сама энергия. Ограничь Китай экспорт солнечных панелей и батарей, свет не погаснет. Китай не сможет за одну ночь парализовать экономику или поставить под угрозу благополучие и безопасность граждан, как это сделала Россия, сократив экспорт природного газа в Европу холодными зимами 2006 и 2009 годов.

Безусловно, действия Китая приведут к сбоям, неурядицам и инфляции, схожим с последствиями задержек экспорта компьютерных чипов на протяжении 2021 года. Подобного рода суматоха может затормозить процесс перехода, если заставит потребителей вернуться к автомобилям с бензиновым двигателем или передумать оборудовать крыши солнечными панелями. Тем не менее, даже если Китай примет эту тактику, рынки со временем отреагируют, и другие страны и компании станут создавать собственные товары-заменители в тех областях, где с природными ресурсами вроде нефти дела обстоят куда сложнее, ведь их доступность ограничена определенными районами.

Последний способ стать сверхдержавой чистой энергии — производство и экспорт низкоуглеродистого топлива. Эти виды, особенно водород и аммиак, будут иметь решающее значение для достижения нулевого уровня выбросов, учитывая их потенциальную роль в декарбонизации трудноэлектрифицируемых секторов, таких как сталеварение, заправка грузовиков, судов и других тяжелых транспортных средств и наладка сетей, работающих в основном на возобновляемых источниках энергии, которые могут испытывать периодические перебои. Предложенный МЭА сценарий "чистый ноль к 2050 году" предполагает подъем торговли водородом и аммиаком с нынешнего нуля до трети всех связанных с энергетикой сделок. По прогнозам, со временем поставки водорода сведутся в основном к зеленому водороду, производимому странами с множеством недорогих возобновляемых источников энергии, такими как Чили и государства Персидского залива, которые не испытывают недостатка в дешевой солнечной энергии. Таким образом, некоторые нефтегосударства, которым грозит уход от ископаемого топлива, могут превратиться в "электрогосударства".

Если в конечном счете возникнет бесперебойный и диверсифицированный рынок водорода и аммиака, разрыв цепочки поставок в одном месте можно будет компенсировать поставками из другого — похожая ситуация происходит сегодня с нефтью. Это ограничит геополитическое влияние доминирующих поставщиков. Однако в ближайшей и среднесрочной перспективе развитие производства и торговли низкоуглеродистым топливом создаст напряженность и геополитические риски. Как и во время формирования мирового рынка сжиженного природного газа много лет тому назад, поначалу среди поставщиков низкоуглеродистого топлива будут доминировать лишь несколько производителей. В результате, если страна наподобие Японии сделает ставку на водород и аммиак и впадет в зависимость от одной-двух стран-поставщиков топлива, ей грозят колоссальные риски в области энергетической безопасности.

С течением времени основные поставщики низкоуглеродистого топлива также получат развитие. По заявлениям МЭА, прежде чем лидирующие позиции займет зеленый водород (или аммиак, который легче транспортировать и можно преобразовывать обратно в водород), преобладать, скорее всего, будет "синий" водород. Он производится из природного газа посредством технологии улавливания CO2 с целью сокращения выбросов. Страны с дешевым газом и обширными хранилищами двуокиси углерода, такие как Катар и Соединенные Штаты, могут стать одними из ведущих экспортеров синего водорода и аммиака. Для стран, испытывающих недостаток природного газа, но имеющих возможность хранить углекислый газ под землей, наиболее дешевым способом получения труднотранспортируемого на большие расстояния водорода вполне может стать импорт природного газа с последующим преобразованием в водород вблизи района использования, но это чревато теми же рисками и зависимостью, что наблюдаются в настоящий момент в контексте природного газа. И хуже всего придется странам, которым не хватает как газа, так и вместимости хранилищ (например, Южной Корее), и которые будут вынуждены импортировать синий водород, зеленый водород и аммиак. Эти страны сохранят уязвимость вплоть до момента появления гораздо более крупного и диверсифицированного рынка водорода и аммиака.

Глобальная углеродно-нейтральная экономика потребует крупных систем поставок экологически чистых энергетических компонентов и готовой продукции, торговли низкоуглеродистым топливом и важнейшими полезными ископаемыми, а также непрерывной нефтегазовой торговли (хоть и в меньших объемах по сравнению с сегодняшним днем). Таким образом, поначалу отказ от углеродного топлива может показаться более глобализированным, чем сегодняшняя зависимость от ископаемого топлива. Но попадание в этот новый мир породит три силы, которые станут противодействовать глобализации.

Во-первых, декарбонизированный мир будет в большей степени полагаться на электроэнергию, и международная торговля энергоносителями сократится. МЭА прогнозирует, что в углеродно-нейтральном мире к 2050 году ее общий объем составит всего 38% от тех показателей, что демонстрировал бы мир, останься он на прежней траектории. Самый дешевый и простой способ декарбонизации нескольких секторов экономики, таких как автомобили, работающие на нефтепродуктах или тепле, вырабатываемом при сжигании природного газа, часто заключается в их электрификации и обеспечении выработки электроэнергии из безуглеродных источников. Ученые из Принстона считают, что по этой причине общее потребление электроэнергии в Соединенных Штатах может вырасти в два-четыре раза в по сравнению с сегодняшним днем. Декарбонизация электроэнергии будет, скорее всего, происходить на местном и региональном уровне; в 2018 году другим странам было продано менее трех процентов мировой электроэнергии по сравнению с двумя третями мировых поставок нефти в 2014 г. Это связано с тем, что электроэнергию сложнее и дороже транспортировать на большие расстояния, несмотря на развитие технологии передачи электроэнергии постоянным током высокого напряжения. Зависимость от импорта электроэнергии также создает больше проблем с энергобезопасностью, чем, скажем, зависимость от импорта нефти, поскольку электроэнергию сложнее накапливать и хранить в случае сбоя поставок или импортировать из других источников.

Дополнительное давление на глобализацию будет оказывать тот факт, что чистая энергия уже способствует тенденции к протекционизму. Многие государства создают помехи для поступающей из-за рубежа дешевой чистой энергии, опасаясь зависимости от других стран и стремясь к учреждению в пределах собственных границ таких производственных отраслей, которые обеспечили бы население большим количеством рабочих мест. Ярким примером являются таможенные пошлины и тарифы, которые Индия устанавливает на китайские солнечные панели с целью развития собственной солнечной промышленности. В аналогичном ключе Конгресс США рассматривает возможность предоставления налоговых льгот компаниям, производящим электромобили посредством рабочих, организованных в профсоюз. А усилия международного сообщества по устранению препятствий для торговли экологически чистыми товарами вроде ветряных турбин и солнечных батарей зашли в тупик.

И наконец, страны, предпринимающие решительные меры на пути к декарбонизации, могут попытаться заставить других последовать их примеру, что, в свою очередь, чревато глобальной фрагментацией. Например, политики ЕС намерены к 2023 году внедрить механизмы трансграничного регулирования выбросов парниковых газов. В соответствии с этой политикой товары, импортируемые из стран, не соответствующих климатическим стандартам ЕС, будут облагаться тарифными сборами, целью которых станет выравнивание цен на товары на основе содержания углерода. Так, "зеленая" сталь, произведенная, скажем, в Европе, не попадет в невыгодное положение на европейском рынке в сравнении с загрязненной неметаллическими соединениями импортной сталью. Однако со временем выравнивающие тарифы могут стать ударными с целью проведения более жесткой климатической политики в тех странах, где декарбонизация идет чересчур медленно. И хотя идея использования санкций для ускорения этого процесса может показаться перебором, в мире, где источники выбросов углерода все чаще считаются угрозой всеобщему миру и безопасности, санкции могут стать привычным инструментом принуждения к действию отстающих.

Переход к безуглеродной всемирной экономике потребует беспрецедентного уровня глобального сотрудничества, но также приведет к конфликтам, в которых неизбежно будут как победители, так и проигравшие. Некоторые великие державы, к примеру, Китай и Соединенные Штаты, имеют хорошую возможность извлечь из перехода выгоду. Другие, такие как Россия, с большей долей вероятности окажутся в менее выигрышном положении. Это расхождение несомненно окажет влияние на взаимоотношения великих держав.

Между Пекином и Вашингтоном они сейчас более напряженные, чем когда-либо за многие годы. До сих пор их сотрудничество в области изменения климата было минимальным, несмотря на неожиданное соглашение о совместной работе, которого они достигли на прошедшем этой осенью в Глазго совещании КС-26 (26-я "Конференция сторон"). Если недавние события — неспособность председателя КНР Си Цзиньпина лично присутствовать на встрече в Глазго, маловыразительный пересмотр Китаем климатических целей и смягчение политики Пекина в отношении развития угольной промышленности в условиях недавней нехватки газа, — свидетельствуют о некой определенной тенденции, Китай и Соединенные Штаты будут все чаще конфликтовать из-за связанных с глобальным потеплением вопросов, что может лишить другие страны политической воли в контексте принятия решительных мер по борьбе с изменением климата.

Переход на экологически чистую энергетику станет, по-видимому, еще одной сферой активной конкуренции двух стран за технологии, перспективные кадры, поставки, рынки и технические нормативы. Эта конкуренция может ускорить темпы внедрения чистой энергии, но также усилит напряженность в отношениях двух держав. Китай продолжит укреплять власть благодаря доминирующему положению в производстве чистой энергии и контролю над важнейшими ископаемыми. Однако в процессе перехода влияние Китая может ослабнуть по мере появления в других странах новых технологий, изменения систем поставок и использования для производства чистой энергии бóльшего количества материалов.

Энергетический переход повлияет и на отношения США с европейскими союзниками, а климатическая политика может стать мощным связующим звеном в плане восстановления и обновления трансатлантических отношений. Совместно с партнерами Вашингтон мог бы в итоге использовать коллективную экономическую и дипломатическую мощь для ускорения процесса повсеместной декарбонизации; сформировать "климатический клуб" приверженцев принципа углеродной нейтральности, которые будут вводить тарифы на импорт в другие страны, как в 2020 году предлагал лауреат Нобелевской премии экономист Уильям Нордхаус. Они также могли бы создать совместные механизмы декарбонизации наиболее энергоемких отраслей промышленности вроде сталелитейной, цементной и алюминиевой, и даже перепрофилировать НАТО на принятие мер в отношении связанных с климатом катастрофических ситуаций в сфере экологии и безопасности.

Тем не менее, в краткосрочной перспективе путь к нулевым выбросам может оказаться непростым для американо-европейских отношений. Запутанная климатическая политика Вашингтона требует изощренных политических подходов, таких как попытка использовать согласование бюджета Конгресса для преодоления сопротивления республиканцев жестким стандартам и налогам на выбросы углерода, а также с целью изменения корпоративного и потребительского поведения полагаться не на "кнут", а исключительно на "пряник" (в виде тех же субсидий). Это затруднит унификацию политики по ту сторону Атлантики и может привести к обострению напряженности в вопросах торговли, поскольку одной из принимаемых Европой мер являются пограничные углеродные налоги.

И наконец, энергетический переход неизбежно изменит отношения России с другими крупными державами. Москва сильно зависит от экспорта нефти и газа, и в долгосрочной перспективе переход на чистую энергию создаст ее финансам и авторитету значительные риски. Однако в условиях беспорядочного перехода позиция России по отношению к Соединенным Штатам и Европе может укрепиться и лишь затем ослабнет. По мере роста зависимости европейских стран от российского газа в ближайшие годы, а также роста волатильности на нефтяном рынке, Соединенные Штаты с Европой станут рассчитывать на обуздание Россией цен благодаря партнерству с Саудовской Аравией, ведь обе являются лидерами альянса ОПЕК+, куда входят члены ОПЕК и десять других крупных стран-экспортеров нефти.

Между тем, в значительной степени пренебрежительный подход России к глобальному потеплению станет источником напряженности в отношениях Москвы с Вашингтоном и Брюсселем, даже несмотря на изменение риторики Путина. На фоне отказа от углеродного топлива, электрификации и цифровой взаимосвязи посредством мультиагентного интернета России может быть трудно устоять перед соблазном кибератак на энергетическую инфраструктуру, как это было в 2015 и 2016 годах при взломе украинских электросетей. Более того, поскольку традиционные энергопотребители на Западе ограничат использование ископаемого топлива, Россия все чаще станет обращаться к китайскому рынку для разгрузки поставок, способствуя собственной геополитической гармонизации с Пекином.

За последние 30 лет темпы роста в развивающихся странах в целом превысили темпы роста в развитых странах, что способствовало постепенному экономическому сближению богатых государств c бедными. В долгосрочной перспективе переход на чистую энергию обещает усилить эту тенденцию. Хотя достижение углеродной нейтральности по-прежнему будет сопряжено с трудностями, головной боли у развивающихся стран поубавиться по сравнению с существованием в условиях неконтролируемого глобального потепления. Кроме того, многие развивающиеся страны богаты дешевыми чистыми ресурсами вроде солнечной энергии, которые они смогут использовать как на национальном уровне, так и экспортировать в качестве электроэнергии и топлива. Многие из них также могут похвастаться исключительными геологическими формациями для хранения углекислого газа, от которого необходимо будет очистить атмосферу. (По некоторым оценкам, пятая часть сокращения двуокиси углерода для достижения чистого нуля произойдет за счет снижения содержания углерода.)

Однако декарбонизация создает для развивающихся стран в том числе и серьезные риски. Раскол между богатыми и бедными государствами уже был убедительно продемонстрирован на климатической конференции в Глазго. Страны с низким уровнем дохода настойчиво призывали промышленно развитых собратьев возместить тот ущерб, что они причинили планете парниковыми выбросами. Изменение климата является результатом совокупной эмиссии двуокиси углерода в течение длительного времени. Четверть общего объема выбросов с начала индустриальной эпохи до настоящего времени приходится на Соединенные Штаты, почти столько же — на Европу, а на весь африканский континент — всего два процента. Богатые страны ощущают все бóльшую потребность в сокращении выбросов углекислого газа, а развивающиеся по-прежнему сосредоточены на необходимости обеспечения своим гражданам роста, так что столкновение неизбежно.

Не последнюю роль здесь играет напряженность в связи с судьбой стомиллиардного транша в виде помощи бедным государствам, которую к 2020 году обязались предоставить богатые страны в соответствии с договоренностями, достигнутыми на климатическом саммите 2009 года в Копенгагене. Обязательство остается невыполненным, но даже эта огромная сумма является не более чем погрешностью округления в сравнении с одним-двумя триллионами долларов, которых требуют ежегодные инвестиции в экологически чистую энергию в развивающихся странах и странах с формирующейся рыночной экономикой для достижения углеродной нейтральности к 2050 году. Актуальность обезуглероживания растет вместе с вызванными глобальным потеплением издержками, а неспособность богатых стран оказать помощь бедным обусловит рост геополитической напряженности — особенно в связи с тем, что развивающиеся страны несут несоразмерно тяжелое бремя ущерба, который не причиняли.

Учитывая, как долго мир ждал принятия мер в связи с изменением климата, бедным странам придется следовать иным по сравнению с богатыми траекториям развития и гораздо меньше полагаться на ископаемое топливо. Тем не менее, почти 800 миллионов человек не имеют доступа к энергетическим услугам, не говоря уже о том количестве энергии, что необходимо для достижения значимых уровней экономического роста и индустриализации. Хотя отличным способом удовлетворения некоторых потребностей развивающегося мира могут быть солнечная энергия, ветер и другие возобновляемые источники, в настоящее время этого недостаточно для обеспечения индустриализации и других способов достижения роста, а их равномерное наращивание довольно ограничено. Некоторые развивающиеся страны также столкнутся с редкими для богатых препятствиями. Например, при ежедневных отключениях электроэнергии и работающих на дизельных генераторах электросетях электромобили могут оказаться нецелесообразными.

Если богатые государства продолжат стремиться к отказу от ископаемых видов топлива, а развивающиеся не найдут им реальных и доступных альтернатив, разрыв будет только увеличиваться. К примеру, в апреле прошлого года из-за проблем, связанных с изменением климата, Министерство финансов США объявило о прекращении финансирования проектов по добыче природного газа за рубежом — за исключением беднейших стран вроде Сьерра-Леоне, — хотя 60% американской электроэнергии по-прежнему производится за счет ископаемого топлива. Вскоре после этого вице-президент Нигерии Йеми Осинбаджо заявил о несправедливости просьб в адрес его страны развиваться без использования природного газа.

Напряженность между развитыми и развивающимися странами будет нарастать не только из-за использования энергоносителей минерального происхождения, но и из-за технологий их производства. Некоторые бедные страны, скажем, Гайана, Мозамбик и Танзания, обладают значительными ресурсами углеводородного сырья, которые они хотели бы разрабатывать. Но богатые страны, считающие себя климатическими лидерами, будут продолжать давить на них и другие развивающиеся страны, а также желающие работать с ними компании, отговаривая их заниматься бурением, даже если как минимум несколько богатых стран продолжат добывать собственные нефть, газ и уголь. А финансовые учреждения встретят сопротивление со стороны активистов, призывающих не поддерживать горнодобывающие проекты в развивающихся странах. На фоне снижения количества возможностей для использования ископаемого топлива бедные страны могут вполне разумно задаться вопросом, почему им нельзя откусить от исчезающего пирога побольше.

Переход к чистой энергии требует комплексных изменений в мировой экономике и дополнительных капиталовложений в размере около 100 триллионов долларов в течение последующих 30 лет. Нет особых оснований ожидать, что завершить такую радикальную перестройку можно слаженно, четко и без последствий. Упорядоченный переход был бы достаточно трудным, существуй где-то некий планирующий орган, который спроектировал бы объединенную глобальную энергетическую систему, но его, разумеется, нет.

Когда мир действительно декарбонизирует систему (полностью или частично), многие из нынешних рисков в области энергобезопасности значительно сократятся (даже на фоне возникновения новых). Влияние нефтегосударств и инструменты влияния России в Европе пойдут на спад, цены на возобновляемую электроэнергию станут устойчивее, конфликтов из-за природных ресурсов станет меньше. Но если при этом доступность, надежность и безопасность энергопоставок и другие императивы национальной безопасности вступят в противоречие с амбициозными мерами борьбы с глобальным потеплением, существует опасность ухода экологических проблем на вторые роли. Таким образом, международное лидерство в противостоянии изменениям климата требует гораздо большего, чем одни лишь переговоры, обещания декарбонизации и облегчение последствий с точки зрения безопасности государств. Среди прочего, речь идет о различных способах снижения экономических и геополитических рисков, которые могут возникнуть даже при успешном переходе на чистую энергию.

Во-первых, законодателям необходимо расширить инструментарий обеспечения энергетической безопасности и надежности, а также подготовиться к неминуемой нестабильности. Недальновидно отказываться от существующего безуглеродного источника энергии — ядерной энергии. Также глупо избавляться от существующих средств обеспечения энергетической безопасности, таких как Стратегический нефтяной резерв США; Конгресс раньше времени решил выставить резервное топливо на продажу ввиду его изобилия и в предвкушении наступления пост-нефтяной эры. Действительно, по мере ускорения энергетического перехода законодателям следует анализировать затраты и выгоды для оценки целесообразности использования дополнительных стратегических запасов с целью обеспечения поставок природного газа, важнейших полезных ископаемых, водорода и аммиака.

Также следует сохранять максимальную гибкость в отношении источников энергии, даже в условиях постепенного отказа от загрязняющих окружающую среду источников. Дискуссии о том, что в 2007 году в Соединенных Штатах наблюдался "пик потребления бензина", а в 2014 году мир вышел на "пик потребления угля", не имеют ничего общего с действительностью. Учитывая неопределенность в отношении будущих потребностей и запросов, законодатели должны быть готовы держать часть ресурсов ископаемого топлива про запас на тот случай, если они понадобятся в переходный период, когда возникнет расхождение между спросом и предложением. Регулирующие структуры сферы коммунальных услуг должны принять систему цен, которые возместили бы компаниям связанные с обеспечением надежности убытки. Например, подготовка к пикам спроса потребует создания рынков для выплат энергетическим компаниям за непрерывную работу и обеспечения объемов предложения, а также для содействия коммунальному комплексу в поощрении клиентов за сокращение потребления электроэнергии в пиковые периоды. В более широком понимании законодателям следует увеличить производительность ради сокращения объемов потребления, а вместе с ними — и потенциального дисбаланса спроса и предложения.

Еще одним способом повышения энергетической безопасности стран является снижение рисков в цепочке поставок, избегая при этом протекционизма. Вместо того, чтобы гоняться за химерой независимости, чиновникам следует попытаться придать гибкости объединенной диверсифицированной системе. В Европе повышение энергетической безопасности произошло не за счет сокращения импорта российского газа — он постоянно растет, — а скорее за счет реформирования регулирующей базы и инфраструктуры, в результате чего европейский рынок стал более интегрированным и конкурентоспособным. Во время энергетического кризиса 2021 года в Техасе больше всех повезло тем, кто живет в районах, подключенных к электросетям соседних штатов.

Политикам также следует рассмотреть некоторые моменты, которые при переходе усугубят и без того существенное неравенство в обществе и могут вызвать политическое противодействие использованию чистой энергии. В отсутствие поддержки экономического развития и подготовки кадров со стороны правительства пострадают населенные пункты, чей от доход и рабочие места зависят от индустрии ископаемого топлива. А чтобы помочь малообеспеченным потребителям справиться с ценовой неустойчивостью, законодателям следует ввести субсидии или временные индексации налоговых ставок, как в последние месяцы сделали многие европейские страны.

Сообразно степени поощрения правительствами инноваций и ускорения перехода на экологически чистую энергию для сдерживания глобального потепления от них также ждут сознательных шагов, направленных на минимизацию сопутствующих геополитических рисков. Новые технологии способны решать технические и логистические проблемы, но не устранять конкуренцию, неравноправие позиций или побудительные мотивы для защиты национальных интересов и максимизации влияния. Если правительства этого не признают, в ближайшие годы мир столкнется с серьезными проблемами вроде новых угроз экономике и безопасности, которые изменят глобальную политику. Однако наиболее серьезный риск неспособности выявить и учесть эти проблемы заключается в том, что в случае вступления соображений национальной безопасности в противоречие с амбициями климатической политики, переход может вообще не состояться. А новые рытвины на и без того ухабистом пути к углеродной нейтральности мир себе позволить уже вряд ли сможет.

 

Джейсон Бордофф — американский эксперт по энергетической политике и бывший советник Белого дома во время президентства Обамы, профессор Школы международных и общественных отношений Колумбийского университета.

Меган Салливан — заместитель советника по национальной безопасности США по делам Ирака и Афганистана, профессор Гарвардской школы государственного управления им. Кеннеди.