25 декабря 1991 года, на здании Сенатского дворца московского Кремля был спущен государственный флаг СССР. Эта церемония стала последним актом событий декабря — начиная с украинского референдума о независимости 1 декабря и заканчивая Алма-Атинской декларацией 21 декабря, закрепившей контуры нового межгосударственного объединения — Содружества независимых государств.

С этого момента начался отсчет новейшей истории и одновременно — поиска той даты, после которой смерть Советского Союза стала неизбежной. На сегодняшний день большинство политиков и историков сходятся на версии, согласно которой СССР был уничтожен неудавшимся августовским путчем. Этой версии, в частности, придерживается первый президент Украины Леонид Кравчук.

Однако с ней согласны не все. К примеру, первый президент Казахстана Нурсултан Назарбаев и спустя 30 лет утверждает, что после ГКЧП Советский Союз имел шанс сохраниться.

И тот, и другой были непосредственными участниками событий 1991-го, а потому ни одну из этих позиций игнорировать нельзя. А значит, для определения ключевого момента нужно внимательно рассмотреть все события последних четырех месяцев существования СССР и найти в них точку невозврата. 

Ситуация, сложившаяся в стране сразу после путча, была крайне запутанной. Внешне все казалось просто: консервативные силы свергнуты, победила демократия, из форосского плена вырвался президент СССР Михаил Горбачев, и впереди — рассвет новой жизни.

Но на самом деле все усложнилось до предела. Триумфальное возвращение Горбачева из Крыма было, по сути, последней звездной вспышкой в его противоречивой карьере. На московском политическом небосклоне уже окончательно и бесповоротно взошла другая звезда — Борис Ельцин.

Именно первый президент России был главным действующим лицом августа 1991-го. В отличие от Горбачева, выглядевшего жертвой. Соответственно сложившемуся имиджу и строились их взаимоотношения.

Вся первая неделя после провала путча — это непрерывный процесс фактического перетягивания полномочий от президента СССР к президенту России. Многие тогда надолго запомнили эпизод с заседания российского парламента, на котором Ельцин фактически диктовал Горбачеву перечень необходимых президентских указов.

И президент СССР подчинялся. Он безропотно поставил на Министерство обороны и Министерство внутренних дел назначенцев российского президента — соответственно Евгения Шапошникова (главкома авиации) и Виктора Баранникова (главу МВД России). Комитет государственной безопасности достался Вадиму Бакатину, еще недавно входившему в команду Горбачева, но к августу 1991-го уже тоже переориентировавшемуся на Ельцина.

Апофеозом "ельцинизации" союзной власти стал роспуск правительства СССР и создание вместо него Комитета по оперативному управлению народным хозяйством во главе с председателем Совета министров России Иваном Силаевым.

Ельцин стал входить во вкус всесоюзной власти. И если 24 августа российская власть заявила о признании независимости Литвы, Латвии и Эстонии, то сразу после этого — в процессе перехвата реальных рычагов управления Союзом — настроения стали меняться.

Уже 26 августа пресс-секретарь российского президента Павел Вощанов выступил с официальным заявлением о том, что в случае распада СССР российская власть будет требовать пересмотра административных границ, которым предстоит стать государственными. В самом заявлении конкретные территориальные претензии России не упоминались, но спустя два дня на пресс-конференции пресс-секретарь Ельцина уточнил: речь идет, в первую очередь, о Крыме, Донбассе и Северном Казахстане. 

Сейчас никто уже не скрывает, что "ультиматум Вощанова" был пробным шаром — своего рода заявкой Ельцина на то, чтобы заменить Горбачева и встать во главе Советского Союза.

Этот ультиматум испугал республиканские элиты, которые понимали, что замена Горбачева Ельциным резко усилит центральную власть и настолько же ослабит шансы республик получить реальную независимость.

Эти опасения подкреплялись тем, что настроения большинства населения Союза и после путча вовсе не склонялись к распаду страны на отдельные государства, а приход к общесоюзной власти мегапопулярного тогда Ельцина, получившего, к тому же, все рычаги руководства, и вовсе привел бы к тому, что все акты о независимости 1991 года ждала бы та же судьба, что и декларации о суверенитетах 1990-го.

Эти настроения улавливал не только Ельцин. Параллельно с "ультиматумом Вощанова" свое заявление сделал еще один тогдашний кумир демократов — мэр Москвы Гавриил Попов, который потребовал в случае развала СССР присоединить к России весь Юго-Восток Украины и Приднестровье. Перспектива большого передела, чреватого большой кровью, могла отпугнуть многих — тем более что подобные процессы уже шли в Югославии.

Так что уже после путча, в конце августа, Советский Союз получил еще один — и самый реальный — шанс сохраниться. Для этого нужно было одно: добровольная отставка Горбачева в пользу Ельцина, которую совсем несложно было бы оформить на внеочередном Съезде народных депутатов СССР.

Именно добровольная — поскольку свергать Горбачева в тот момент означало пойти по пути только что проигравшего ГКЧП, чего не поняли бы ни общество, ни Запад.

Однако президент СССР к самопожертвованию ради страны не был готов. Во вполне естественной негативной реакции республиканских элит на "ультиматум Вощанова" Горбачев увидел свой шанс переиграть ситуацию и, опершись на республики, вернуть власть.

А Ельцин, столкнувшись с подобным изменением раскладов, быстро отыграл ситуацию назад: уже 28-29 августа он послал в Алма-Ату и Киев на организованные местными властями "антивощановские" митинги своего вице-президента Александра Руцкого, который объявил, что российская власть к демаршу ельцинского пресс-секретаря отношения не имеет.

В результате к началу осени в стране сложилась патовая ситуация, которая во многом напоминала ту, что была до путча: с одной стороны — легитимный и бессильный президент СССР, с другой — всесильный, но не имеющий легитимности президент России. Возобновившаяся между ними борьба снова потребовала привлечения на свою сторону третьей силы — республиканских элит.

А четвертой силы больше не было: те, для кого главной целью было сохранение СССР, отправились в главную советскую тюрьму — Матросскую тишину. 

После бурных событий августа следующие два месяца — сентябрь и октябрь — оказались своеобразным политическим межсезоньем. Это не значит, что в первой половине осени 1991-го ничего не происходило, наоборот — происходило многое: центр окончательно отпустил Литву, Латвию и Эстонию, объявил о независимости Нагорный Карабах, произошли первые вооруженные столкновения в Приднестровье. Но все это касалось периферии, в то время как ситуация в центральной власти зависла.

Внешне казалось, что Горбачев восстанавливает позиции: он возобновил переговоры по созданию конфедеративного Союза и проводил огромное количество встреч с зарубежными госдеятелями (суть которых сводилась к одному — новым кредитам).

А вот Ельцин, который не смог взять верховную власть в августе сходу, взял паузу до середины октября. На самом деле весь этот период российский президент то уезжал на отдых, то возвращался в Москву, но при этом не появлялся на публике, из-за чего все решили, что кисловодский отпуск продолжался полтора месяца.

Но пауза не была пассивной. Как объяснял тогдашний ближайший советник Ельцина, госсекретарь России Геннадий Бурбулис, Ельцин вырабатывал стратегию действий в новых условиях. Хотя более вероятно, что российский президент в Сочи "культурно отдыхал", а стратегию тем временем вырабатывал Бурбулис.

По крайней мере, именно под руководством последнего с начала сентября на госдаче в Архангельском группа экспертов во главе с Егором Гайдаром засела за разработку стратегического плана экономических реформ для правительства России. А сам Бурбулис 24 сентября предоставил Ельцину меморандум, в котором содержался план политических действий российской власти (включавший отказ от подписания нового Союзного договора).

Так что к моменту выхода президента России из отпуска новая стратегия его деятельности была готова. И Ельцин перешел в наступление. 18 октября он выступил на съезде судей России, где заявил о необходимости смены политического курса, а 28-го на V Съезде народных депутатов РСФСР объявил о программе экономических реформ — той самой, которая станет отечественной "шоковой терапией".

А спустя три дня тот же съезд ввел на год, отведенный для реформы, мораторий на любые выборы и даст президенту исключительное право решать все кадровые вопросы в исполнительной власти.

Это был удар под дых Горбачеву. Президент СССР 18 октября с большим трудом убедил руководство восьми республик (Россия, Белоруссия, Армения и пять среднеазиатских) подписать Договор об экономическом сообществе, которое должно было стать базой для нового союзного государства, а тут выясняется, что у России собственный план, который делает подписанное соглашение бессмысленным.

По сути, именно тогда, в конце октября, Ельцин сделал окончательный (хотя пока еще не публичный) выбор в пользу усиления российской власти, отказа от сохранения Советского Союза и борьбы за центральную власть в нем. На этом пути снова получил в союзники Леонида Кравчука и лидеров ряда других республик, которые тихо саботировали горбачевские интеграционные процессы. Именно с этого момента дезинтеграция СССР стала необратимой. 

Но Горбачев, казалось, не замечал того, что происходит в стране. Он продолжал рассказывать об успешной подготовке нового союзного договора. Ельцин на словах не возражал — и продолжал свою линию на уничтожение центральных органов власти.

В начале ноября он подписал указ о прекращении с 1 декабря финансирования всех союзных министерств и ведомств — и Горбачеву ничего не оставалось, как решением Госсовета СССР (временного высшего органа власти Союза, созданного в сентябре и состоявшего из союзного президента и 12 президентов республик) объявить об их роспуске. Это произошло 14 ноября.

За неделю до этого Ельцин сформировал новое правительство России, которое формально возглавил сам, а фактически передал власть в нем в руки своего первого зама Бурбулиса. Это правительство объявило о либерализации цен и переходе к рыночной экономике уже с 1 декабря, что повергло в шок остальные республики.

Теперь уже Кравчук, Назарбаев и другие республиканские лидеры, не понимая, что делать в новой ситуации, потянулись в Москву — но не к Горбачеву, а к Ельцину. Буквально за две недели им предстояло договориться о решении ключевых вопросов — по нефти и газу, по электричеству, по денежному обороту, что было нереально. Российский президент сделал уступку, перенеся срок начала рыночных реформ на 16 декабря (а позже — на 2 января 1992 года), но принципиально это ничего не меняло: лидеры республик поняли, что шанс получить независимость у них есть, но выживут ли независимые государства — это зависит от Ельцина.

По большому счету, переиграв ситуацию в свою пользу, российский президент в ноябре-декабре 1991 года имел возможность с помощью ресурсного рычага добиться большей интеграции постсоветского пространства, чем получилось в реальности.

Но Ельцина сдерживали два фактора. Во-первых, Горбачев, который по-прежнему пытался использовать любые попытки усиления российской власти для того, чтобы переманить республиканские элиты на свою сторону. Во-вторых, начавшиеся процессы дезинтеграции внутри самой Российской федерации.

В Чечне уже произошел переворот, приведший к власти генерал-майора авиации Джохара Дудаева, и Ельцин уже издал (6 ноября) указ о введении чрезвычайного положения в Чечено-Ингушской республике (указ этот фактически оказался нерабочим). Другие (Карелия, Татарстан, Якутия и т. д.) объявили суверенитет, но ждали, чем все закончится в Чечне.

В этой ситуации Ельцин предпочел не рисковать и сосредоточился на ближайшей главной цели, которой нужно было достичь до начала рыночных реформ, — устранении Горбачева и укреплении собственной власти внутри самой России. 

1 декабря в Украине прошел референдум о независимости. Сейчас о нем говорят как о решающем факторе в развале Советского Союза, но на самом деле его итоги восприняли практически так же, как все декларации суверенитета и независимости до этого. Достаточно сказать, что Горбачев эту тему вообще не прокомментировал.

Куда сильнее на последующие события повлиял указ Ельцина от 3 декабря "О мерах по либерализации цен". Именно он ускорил решение вопроса о необходимости встречи между лидерами трех республик — России, Украины и Белоруссии. Ее решили собрать 7 декабря в резиденции Вискули в Беловежской пуще.

Как вспоминал тогдашний премьер Белоруссии Вячеслав Кебич, и представители его республики, и украинская делегация были убеждены: в Вискулях планируется решать исключительно вопрос о поставках нефти и газа. В отношении соглашения о развале Союза и создании СНГ Кебич сказал так: "Ни Шушкевич (глава белорусского парламента. — Авт.), ни Кравчук, ни Фокин с украинской стороны не знали, что будет подготовлен и подписан такой документ".

Теперь уже известно, что с черновиком исторического договора в Беловежскую пущу прибыла российская делегация, а его фактическим автором являлся первый вице-премьер правительства РФ Бурбулис. При этом Ельцин был уверен в том, что белорусы его поддержат, но сомневался в позиции украинского президента.

Однако Кравчук не возражал. Правда, переговоры шли весь вечер 7 декабря и утро следующего дня, но в отношении договора обсуждались лишь частности. Днем 8 декабря президенты России и Украины, а также председатель Верховного Совета Белоруссии подписали соглашение, которому суждено было стать историческим.

Но даже 8 декабря никто не знал, окажется ли оно историческим. Подписанты понимали, что с точки зрения союзного законодательства они совершают преступление — и, соответственно, могут понести ответственность.

Не случайно в СМИ, поддерживавших Горбачева, события в Беловежской пуще получили название "демократический путч". Поскольку в тот момент "консервативные" путчисты сидели в "Матросской тишине", арест Ельцина и его сообщников выглядел бы вполне оправданным.

И такие планы были. Председатель белорусского КГБ Эдуард Ширковский, обеспечивавший безопасность беловежской встречи, сразу после получения информации о теме переговоров доложил в Москву и поднял по тревоге подразделение спецназа. Оно окружило резиденцию белорусского лидера и ждало из Москвы приказ об аресте "заговорщиков".

О своем предложении арестовать Ельцина, Кравчука и Шушкевича, сделанном Горбачеву, рассказывал и тогдашний вице-президент России Александр Руцкой. Однако президент Советского Союза так и не решился отдать приказ. Последний шанс сохранить СССР был упущен. 

Правда, днем 8 декабря лидеры трех республик еще не знали о том, что Горбачев решил сдаться. Сразу после подписания соглашения о создании СНГ они позвонили президенту США Джорджу Бушу, чтобы сообщить о принятом решении — и Горбачев после этого долго возмущался, что позвонили американскому лидеру, а не ему. Однако со стороны Ельцина, Кравчука и Шушкевича это был не только политический жест, но и попытка обеспечить собственную безопасность: они давали понять, что их цели противоположны целям путчистов и что действие, направленное против Горбачева, не направлено против Запада, и таким образом просили поддержки.

Но и после "доклада" Бушу подписанты Беловежских соглашений не были уверены в том, что им все сойдет с рук. Как вспоминал Кравчук, он и премьер Витольд Фокин допускали, что их могут арестовать на выходе из самолета, а потому пошли на хитрость: дали команду обеспечить перелет в Харьков, а потом, уже во время полета, приказали сажать борт в Киеве.

Но ни в Киеве, ни в Минске, ни в Москве никто никого арестовывать не стал. Осмелевший Бурбулис стал направо и налево раздавать интервью, в которых смазывалась суть происходящего и на первый план выдвигались "объединительные" тенденции, не соответствовавшие действительности.

В частности, зам Ельцина рассказал, что лидеры республик в Вискулях договорились о сохранении единой валюты, а также о том, что СНГ открыт к приему новых членов и что в его состав может войти… Болгария.

Но вся эта словесная шелуха была только дымовой завесой. Главное состояло в том, что всем стало ясно: Горбачев предпочел сдаться. После этого события стали развиваться по принципу снежного кома: 10 декабря украинский и белорусский парламенты ратифицировали Беловежские соглашения, 11 декабря Бурбулис потребовал от Горбачева "очистить Кремль", 12 декабря состоялась ратификация соглашений в российском парламенте.

Наконец, 13 декабря произошло ключевое событие: в Ашхабаде собрались лидеры среднеазиатских республик и, несмотря на свою обиду на Ельцина, Кравчука и Шушкевича, договорившихся без них, приняли решение присоединиться к соглашению о создании СНГ.

Это означало, что от Горбачева отвернулся его последний союзник — лидер Казахстана Назарбаев, которому был обещан пост премьер-министра СССР. И 14 декабря переводчик советского президента Павел Палажченко передал американским журналистам Бешлоссу и Тэлботу конфиденциальное послание своего шефа о том, что в ближайшее время тот будет вынужден уйти в отставку.

Послание адресовалось Белому дому и было последней попыткой Горбачева спасти положение — с тем, чтобы Буш повлиял на Ельцина и его коллег с целью сохранить СССР хоть в каком-то виде и, соответственно, сохранить должность для самого союзного президента. 

Попытка оказалась неудачной. 16 декабря Буш прислал в Москву своего госсекретаря Джеймса Бейкера. Тот демонстративно провел первую встречу с президентом России (пришедшим в сопровождении министра обороны СССР маршала Шапошникова, что продемонстрировало, в чьих руках реальная власть) и только после этого встретился с Горбачевым. Согласно официальному отчету, Бейкера интересовал только вопрос о том, как будет обеспечиваться вопрос контроля за ядерным чемоданчиком.

И, что еще более показательно, после встречи с советским президентом госсекретарь США отправился в самостоятельное турне по столицам пока еще союзных республик — Киргизии, Казахстана, Белоруссии и Украины. Для Горбачева в этом раскладе места не было.

Поэтому во исполнение поручения Бейкера Горбачев уже на следующий день, 17 декабря, встретился с Ельциным и обсудил вопрос передачи ядерного чемоданчика. И начал готовиться к отставке: уже 18 числа он принял участие в организованной советским телевидением и компанией АВС беседе под названием "Уход".

Конечно, сам президент СССР предпочел бы не спешить, но Ельцин и Бурбулис требовали побыстрее освободить Кремль. 24 декабря Горбачев попрощался с сотрудниками своего аппарата, а на следующий день, в 19:00, выступил с заявлением по телевидению.

"В силу сложившейся ситуации с образованием Содружества независимых государств я прекращаю свою деятельность на посту президента СССР… Возобладала линия на расчленение страны и разъединение государства, с чем я не могу согласиться", — объявил он. К тому моменту страна так устала от Горбачева, что не особо обратила внимание на то, что вместе с ним уходит страна.

25 декабря в 19:38 красный флаг Советского Союза над Кремлем был спущен, и его место занял российский триколор. 1 января новогодний эфир телеканала начался с заставки "СНГ", которую расшифровали как "С Новым Годом!". И очень скоро сотни миллионов в 15 независимых государствах пожалели о том, что потеряли. Но было уже поздно.