Почему последние 10 лет жизни Америки были такими уникально глупыми. Часть 1

На что это было бы похоже - жить в Вавилоне в дни после его разрушения? В Книге Бытия рассказано, что потомки Ноя построили великий город в земле Сеннаар. Они построили там башню "с вершиной, достигающей неба", чтобы "оставить свое имя потомкам". Бог был оскорблен высокомерием человечества и сказал:

"Смотрите, это один народ, и у них один язык. И это только начало того, что они собираются сделать. Ничто из этого теперь не будет для них невозможным. Сойдем же вниз и смешаем язык их, так что один не поймет речи другого".

В тексте не говорится, что Бог разрушил башню, но во многих популярных интерпретациях этой истории он это делает, поэтому давайте запомним этот драматический образ: люди, блуждающие среди руин, неспособные общаться, обреченные на взаимное непонимание.

История Вавилона — лучшая из метафор, которую я нашел, чтобы описать то, что случилось с Америкой в ​​2010-х, и ту раздробленную страну, в которой мы сейчас живем. Очень внезапно что-то пошло не так. Мы дезориентированы, не можем говорить на одном языке или признавать одну и ту же истину. Мы отрезаны друг от друга и от прошлого.

Уже давно ясно, что красная Америка и синяя Америка (речь идет о партийных цветах республиканской и демократической партий – Прим. ИноСМИ) становятся похожими на две разные страны, претендующие на одну и ту же территорию, с двумя разными версиями Конституции, экономики и американской истории. Но "Вавилон" — это не история о разных племенах. Это история о раздроблении всего и вся. Речь идет о разрушении всего, что казалось прочным, о рассеивании людей, которые когда-то были единым сообществом. Это метафора того, что происходит не только между красным и синим, но и внутри левых и правых, а также внутри университетов, компаний, профессиональных ассоциаций, музеев и даже семей.

Вавилон — это метафора того, что некоторые социальные сети сделали почти со всеми группами населения и учреждениями, наиболее важными для будущего страны. И с нами как народом. Как это произошло? И что это предвещает для жизни Америки?

Есть направление в движении истории, и оно заключается во взаимодействии разных явлений в больших масштабах. Мы видим эту тенденцию в биологической эволюции, в череде "больших переходов", через которые сначала возникли многоклеточные организмы, а затем между различными организмами развиваются новые симбиотические отношения. Мы видим это и в культурной эволюции, как объяснил Роберт Райт в своей книге 1999 года "Не ноль: логика судьбы человечества" (Nonzero: The Logic of Human Destiny). Райт показал, что история включает в себя серию переходов, вызванных ростом плотности населения и новыми технологиями (письмо, дороги, печатный станок), которые создали новые возможности для взаимовыгодной торговли и обучения. Конфликты с нулевой суммой — такие как религиозные войны, возникшие, когда печатный станок распространял еретические идеи по всей Европе, — лучше рассматривать как временные неудачи, а иногда даже как неотъемлемую часть прогресса. (Эти религиозные войны, как он утверждал, сделали возможным переход к современным национальным государствам с более просвещенными гражданами.) Президент Билл Клинтон похвалил книгу за оптимистичное изображение будущего, движущегося к большему взаимодействию и к большей кооперации людей благодаря продолжающемуся технологическому прогрессу.

Ранний Интернет 1990-х годов с его чатами, досками объявлений и электронной почтой иллюстрировал этот тезис о человеческом взаимодействии, как и первая волна платформ социальных сетей, запущенных примерно в 2003 году. Myspace, Friendster и Facebook (социальная сеть Facebook входит в американскую компанию МЕТА, признанную в РФ экстремистской; деятельность обеих организаций на территории России запрещена – Прим. ИноСМИ) упростили общение с друзьями и даже незнакомыми людьми, чтобы говорить об общих интересах бесплатно и в невообразимых ранее масштабах. К 2008 году Facebook стал доминирующей платформой с более чем 100 миллионами пользователей в месяц, а сегодня их количество приближается к 3 миллиардам. В первом десятилетии нового века многие считали социальные сети благом для демократии. Какой диктатор мог навязать свою волю взаимосвязанным гражданам? Какой режим может построить стену, чтобы не пустить через нее Интернет?

Вершиной техно-демократического оптимизма был, пожалуй, 2011 год, год, который начался с "арабской весны" и закончился глобальным движением "Occupy". Именно тогда Google Translate стал доступен практически на всех смартфонах, так что можно сказать, что 2011 год был годом, когда человечество восстановило Вавилонскую башню. Мы были ближе, чем когда-либо, к тому, чтобы стать "одним народом", и эффективно преодолевали проклятие разделения по языку. Техно-демократическим оптимистам это казалось только началом того, на что способно человечество.

В феврале 2012 года, готовясь сделать Facebook публичным и начать продажу его акций на рынке, Марк Цукерберг размышлял о тех необычных временах и излагал свои планы. "Сегодня наше общество достигло еще одного переломного момента", — написал он в письме инвесторам. Facebook надеется "изменить то, как люди распространяют и потребляют информацию". Предоставив им "возможность делиться", мы поможем им "еще раз преобразовать многие из наших основных институтов и отраслей".

За прошедшие с тех пор 10 лет Цукерберг сделал именно то, что обещал. Он изменил то, как мы распространяем и потребляем информацию; он преобразовал наши институты и подтолкнул нас к преодолению переломного момента. Но все случилось совсем не так, как он ожидал.

Исторически цивилизации по мере своего роста полагались на общую кровь, богов и врагов, чтобы противодействовать тенденциям к разделению. Но что объединяет большие и разнообразные светские демократии, такие как Соединенные Штаты и Индия, или, если уж на то пошло, современные Великобританию и Францию?

Социологи выделили как минимум три основные силы, которые в совокупности связывают успешные демократии: социальный капитал (обширные социальные сети с высоким уровнем доверия), сильные институты и общую историю. А социальные сети ослабили все три эти фактора. Чтобы увидеть, как это происходит, мы должны понять, как социальные сети менялись с течением времени, особенно в течение нескольких лет после 2009 года.

В своих ранних воплощениях такие платформы, как Myspace и Facebook, были относительно безобидными. Они позволяли пользователям создавать страницы, на которых можно размещать фотографии, семейные новости и ссылки на преимущественно статические страницы своих друзей и любимых групп. Таким образом, ранние социальные сети можно рассматривать как еще один шаг в долгом прогрессе технологических усовершенствований — от почтовой службы, к телефону, и далее к электронной почте и текстовым сообщениям, которые помогли людям достичь их вечно желанной цели — поддерживать социальные связи с себе подобными.

Но постепенно пользователи социальных сетей стали более свободно делиться интимными подробностями своей жизни с незнакомцами и корпорациями, не испытывая при этом никакого дискомфорта. Как я писал в статье Atlantic 2019 года в соавторстве с Тобиасом Роуз-Стоквеллом, "люди стали более искусными в постановке своих спектаклей и управлении своим личным брендом — действиях, которые могут произвести впечатление на других, но не укрепляют дружбу так, как это делает простой телефонный разговор".

Как только платформы социальных сетей научили пользователей тратить больше времени на перформанс и меньше времени на общение, была подготовлена ​​почва для серьезной их трансформации, которая началась в 2009 году: усиление "вирусной динамики".

До 2009 года Facebook предоставлял пользователям простую временную ленту — бесконечный поток контента, созданного их друзьями и знакомыми, с самыми новыми сообщениями вверху и самыми старыми внизу. Это часто было ошеломляющим по своему объему, но это было точное отражение того, что публиковали другие. Ситуация начала меняться в 2009 году, когда Facebook предложил пользователям возможность публично "лайкать" публикации одним только нажатием кнопки. В том же году Twitter представил нечто еще более мощное: кнопку "Ретвитнуть", которая позволяла пользователям публично одобрять пост, а также делиться им со всеми своими подписчиками. Facebook вскоре скопировал это нововведение, создав собственную кнопку "Поделиться", которая стала доступна пользователям смартфонов в 2012 году. Кнопки "Нравится" и "Поделиться" быстро стали стандартными функциями большинства других платформ.

Вскоре после того, как кнопка "Нравится" начала предоставлять данные о том, что лучше всего "зацепило" пользователей, Facebook разработал алгоритмы, позволяющие предоставлять каждому пользователю контент, который с наибольшей вероятностью вызовет "лайк" или какое-либо другое взаимодействие с ним, в том числе и "поделиться". Более поздние исследования ученых показали, что те сообщения, которые вызывают сильные эмоции — особенно гнев на аутсайдеров и другие группы — чаще всего и вызывают инстинкт "поделиться".

К 2013 году социальные сети превратились в новую игру, с динамикой, отличной от той, что была в 2008 году. Если вы были умелым или удачливым, вы могли создать пост, который становился "вирусным", т.е. популярным и делал вас "интернет-известным" на несколько дней. А вот если вы оплошали, вас могли засыпать комментариями с выражением недовольства и даже ненависти. Ваши посты становились успешными и популярными, или провальными и позорными в зависимости от кликов тысяч незнакомцев, и вы, в свою очередь, тоже вносили в эту игру тысячи кликов.

Эта новая игра поощряла нечестность и подстраивание под настроения толпы: пользователи руководствовались не столько своими истинными предпочтениями, сколько своим опытом получения вознаграждения или наказания, а также своим предчувствием того, как другие отреагируют на каждое твое новое действие. Один из инженеров Twitter, который работал над кнопкой "Ретвитнуть", позже рассказал, что сожалеет об этом своем вкладе, потому что он сделал Twitter "неприятной средой". Наблюдая, как с помощью нового инструмента формируются толпы в Twitter, он думал про себя: "Это похоже на то, как если бы мы вручили 4-летнему ребенку заряженное оружие".

Как социальный психолог, изучающий эмоции, мораль и политику, я тоже видел, как это происходит. Недавно созданные платформы были почти идеально спроектированы для того, чтобы выявить наши стороны — ярко морализаторские, но наименее способные к сочувствию. Громкость возмущения публики оказалась шокирующей.

Именно от такого скачкообразного и взрывного распространения публичного гнева пытался защитить нас Джеймс Мэдисон (Джеймс Мэдисон — американский государственный деятель, четвёртый президент США, один из ключевых авторов Конституции США и Билля о правах – Прим. ИноСМИ), когда работал над проектом Конституции США. Создатели американской Конституции были прекрасными социальными психологами. Они знали, что у демократии есть ахиллесова пята, потому что она зависит от коллективного суждения людей, а демократические сообщества подвержены такой слабости, как "буйство неуправляемых страстей". Таким образом, ключ к созданию устойчивой Республики заключался в том, чтобы сформировать механизмы, которые остудят пыл событий, охладят страсти, потребуют компромисса и предоставят лидерам некоторую изоляцию от сиюминутных настроений толпы, в то же время периодически возлагая на них конечную ответственность перед народом в день выборов.

IT-компании, безмерно повышавшие ту самую "вирусность" сетей с 2009 по 2012 год, погрузили нас в самые страшные кошмары, которые, вероятно мучили Мэдисона. Многие авторы цитируют его комментарии в статье "Федералист № 10" о врожденной склонности человека к "фракционности", под которой он имел в виду нашу любовь разделяться на команды или партии, настолько воспламененные "взаимной неприязнью", что они "гораздо более склонны досаждать и угнетать друг друга, чем сотрудничать для нашего общего блага".

Но это эссе Мэдисона содержит и менее цитируемую, но не менее важную мысль об уязвимости демократии перед глупостью. Мэдисон отмечает, что люди настолько склонны к фракционности, что "даже там, где отсутствует существенный повод, достаточно самых легкомысленных и причудливых расхождений для того, чтобы разжечь их враждебные страсти и спровоцировать их самые жестокие конфликты".

Социальные сети преувеличили легкомыслие и превратили его в оружие. Стала ли наша демократия здоровее теперь, когда у нас в сети Twitter начались драки из-за платья члена Палаты представителей Александрии Окасио-Кортес “TAX THE RICH” на ежегодном Met Gala или платья Мелании Трамп на мемориальном мероприятии 11 сентября, на котором строчка на ее наряде якобы выглядела как небоскреб? А как насчет твита сенатора Теда Круза, критикующего Большую Желтую Птицу (Большая Желтая Птица – Big Bird - персонаж детской телевизионной передачи "Улица Сезам". Имеет рост 249 см и ярко-жёлтую окраску перьев – Прим. ИноСМИ) за твит о его прививке от COVID-19?

Дело не только в пустой трате времени и рассеивании публичного внимания. Это еще и постоянное разрушение доверия. Автократия может использовать пропаганду или страх для мотивации желаемого поведения толпы, но ведь демократия по идее основывается на широком внутреннем признании легитимности правил, норм и институтов. Слепое и безоговорочное доверие к какому-либо конкретному лицу или организации в принципе недопустимо. Но когда граждане теряют доверие к избранным лидерам, органам здравоохранения, судам, полиции, университетам и честности выборов, тогда каждое решение становится оспариваемым. Каждые выборы становятся борьбой не на жизнь, а на смерть, чтобы спасти страну от другой стороны. Самый последний барометр доверия Эдельмана (международная мера доверия граждан к правительству, бизнесу, СМИ и неправительственным организациям) показал, что стабильные и компетентные автократии (Китай и Объединенные Арабские Эмираты) находятся в верхней части списка, в то время как демократии с высоким уровнем внутренних споров, такие как Соединенные Штаты, Великобритания, Испания и Южная Корея оказались в самом низу (хотя и выше России).

Недавние академические исследования показывают, что социальные сети действительно подрывают доверие к правительствам, средствам массовой информации, людям и учреждениям в целом. В рабочем документе, который предлагает наиболее полный обзор исследования, проведенного социологами Филиппом Лоренц-Спреном и Лизой Освальд, делается вывод, что "подавляющее большинство сообщений о связи между использованием цифровых медиа и доверием наносят ущерб демократии". Литература проблемы весьма сложна — некоторые исследования показывают выгоды, которые приносят социальные сети, особенно в менее развитых демократиях. Но обзор упомянутых ученых показывает, что в целом социальные сети усиливают политическую поляризацию, разжигают популизм, особенно популизм правого толка, и способствуют распространению дезинформации.

Когда люди теряют доверие к институтам, они теряют доверие и к тому нарративу, который генерируется этими институтами. Особенно это касается учреждений, которым доверено воспитание детей. Учебные программы по истории часто вызывают политические споры, а Facebook и Twitter позволяют родителям каждый день возмущаться новым отрывком из уроков истории их детей — и уроков математики, и подборки литературы, и любых новых педагогических новаций в любой точке страны. Ставятся под сомнение мотивы учителей и администраторов, и иногда за такими обсуждениями следуют чрезмерно жесткие законы или реформы учебных программ, отупляющие образование и еще больше снижающие доверие к нему. Одним из результатов является то, что молодые люди, получившие образование в послевавилонскую эпоху, с меньшей вероятностью смогут связно изложить то, что мы представляем собой как народ, и с меньшей вероятностью поделятся своим пониманием этого с теми, кто учился в других школах или получил образование в другое десятилетие.

Бывший аналитик ЦРУ Мартин Гурри предсказал эти явления раскола в своей книге 2014 года "Восстание общественности". Анализ Гурри был сосредоточен на подрывающих авторитет власти эффектах экспонентного роста объема информации, начиная с Интернета в 1990-х годах. Написав книгу почти десять лет назад, Гурри уже видел силу социальных сетей как универсального "растворителя", разрушающего связи и ослабляющего институты везде, куда только он может добраться. Он отмечал, что распределенные сети "могут протестовать и свергать, но никогда не управлять". Он описал нигилизм многих протестных движений 2011 года, которые были организованы в основном в Интернете и которые, как и "Захвати Уолл-стрит", требовали разрушения существующих институтов, не предлагая альтернативного видения будущего или создание организации, которая могла бы такое видение дать обществу.

Гурри не является поклонником элит или централизованной власти, но он отмечает конструктивную черту доцифровой эпохи: единая "массовая аудитория", потребляющая один и тот же контент, как если бы все они смотрели на отражение собственного общества в одном и том же гигантском зеркале. В комментарии в журнале Vox он писал:

"Цифровая революция разбила это зеркало, и теперь общественность "втиснута" всего лишь в его осколки. Так что сегодняшняя публика — это не единое целое. Она сильно фрагментирована и эти его фрагменты в основном враждебны друг другу. Преимущественно это люди, которые в гневе кричат ​​друг на друга и живут в "пузырях"! того или иного рода, изолирующих их от других"

Марк Цукерберг, возможно, не хотел ничего этого. Но, перестроив все в безудержной гонке за ростом — с наивным представлением о человеческой психологии, небольшим пониманием сложности институтов и отсутствием заботы о внешних издержках, налагаемых на общество, Facebook, Twitter, YouTube и несколько других крупных платформ невольно уничтожили тот раствор доверия, веры в институты и те нарративы, которые еще как-то скрепляли большую и разнообразную светскую демократию.

Я думаю, мы можем датировать падение башни периодом между 2011 (основной год "нигилистических" протестов по Мартину Гурри) и 2015 годом, годом, отмеченным "великим пробуждением" слева и приходом к власти Дональда Трампа справа. Трамп не разрушал башню, он просто воспользовался ее падением. Он был первым политиком, освоившим новые процессы пост-вавилоновской эпохи, когда возмущение является ключом к "вирусности", перформанс сокрушает компетентность, Twitter может затмить все газеты в стране, а своими историями нельзя делиться в более чем нескольких смежных фрагментах социума, поэтому истина не может получить широкого распространения.

Многие аналитики, в том числе и я, которые утверждали, что Трамп не сможет победить на всеобщих выборах, полагались на пред-вавилонскую интуицию, которая говорила, что такие скандалы, как кассета Access Hollywood (на которой Трамп хвастался совершением сексуального насилия), фатальны для его президентской кампании. Но после крушения Вавилона ничто на самом деле больше ничего не значит — по крайней мере, в смысле прочности общего согласия.

"Политика — это искусство возможного", — говорил немецкий государственный деятель Отто фон Бисмарк в 1867 году. В пост-вавилонской демократии мало что возможно.

Конечно, цивилизационные войны в Америке и упадок межпартийного сотрудничества существовали и до появления социальных сетей. Еще середина 20-го века была временем необычно низкой поляризации в Конгрессе, которая начала возвращаться к историческим уровням в 1970-х и 80-х годах. А в 1990-е годы идеологическая дистанция между двумя партиями стала увеличиваться значительно быстрее. Fox News и "Республиканская революция" 1994 года превратили Республиканскую партию в более воинственную партию. Например, спикер палаты представителей Ньют Гингрич не рекомендовал новым республиканским членам Конгресса переезжать со своими семьями в Вашингтон, округ Колумбия, где они могли бы установить социальные связи с демократами и их семьями.

Таким образом, межпартийные отношения к 2009 году уже были натянутыми. Но усиление "вирусности" социальных сетей после этого вообще сделало опасным то, что вас могли увидеть "братающимся" с врагом или просто неспособным атаковать врага с достаточной энергией. Справа термин RINO ("республиканец только по названию") был заменен в 2015 году более пренебрежительным прозвищем cuckservative (правые республиканцы, приверженцы превосходства белой расы – Прим. ИноСМИ), популяризированным в Twitter сторонниками Трампа. Слева социальные сети после 2012 года запустили "культуру отмены" (культура отмены, или культура исключения — возникший в США и Европе социально-политический термин; современная форма остракизма, при которой человек или определённая группа лишаются поддержки и подвергаются осуждению в социальных или профессиональных сообществах как в онлайн-среде и в социальных медиа – Прим. ИноСМИ), что оказало сильное сильное влияние на университетскую жизнь, а затем на политику и культуру во всем англоязычном мире.

Что изменилось в 2010-х? Давайте вернемся к метафоре инженера Twitter о передаче заряженного пистолета четырехлетнему ребенку. Обидный твит никого не убивает, это попытка публично пристыдить или наказать кого-то, демонстрируя при этом свою добродетель, гениальность или "лояльность племени". Это не пуля, это скорее дротик-дарт, причиняющий боль, но не смертельный. Тем не менее, с 2009 по 2012 год Facebook и Twitter раздали примерно 1 миллиард таких дартов по всему миру. С тех пор мы и бросаемся ими друг в друга.

Социальные сети дали право голоса некоторым людям, которые раньше мало что имели, и упростили привлечение влиятельных людей к ответственности за их проступки не только в политике, но и в бизнесе, искусстве, науке и в других сферах. О сексуальных домогательствах можно было заявить в анонимных сообщениях в блогах еще до появления Твиттера, но трудно представить, что движение #MeToo стало бы таким успешным без "вирусного" расширения, предлагаемого основными платформами. Извращенная "подотчетность" социальных сетей привела к несправедливости — и дисфункции власти — тремя способами.

Во-первых, дротики социальных сетей дают больше власти троллям и провокаторам, заставляя замолчать добропорядочных граждан. Исследование, проведенное политологами Александром Бором и Майклом Бэнгом Петерсеном, показало, что всегда небольшая группа людей в социальных сетях очень заинтересована в получении своего привилегированного статуса и готова использовать для этого агрессию. Они признаются, что в своих онлайн-дискуссиях часто ругаются, высмеивают своих оппонентов, блокируются с другими пользователями или жалуются на неуместные комментарии. В восьми исследованиях Бор и Петерсен обнаружили, что пребывание в сети не делает большинство людей более агрессивными или враждебными. Скорее всего, оно позволяет небольшому количеству изначально агрессивных людей атаковать гораздо большее количество жертв. Бор и Петерсен обнаружили, что даже небольшое количество "придурков" может доминировать на дискуссионных форумах, потому что "не придурков" легко отключить от онлайн-дискуссий о политике. Дополнительные исследования показывают, что женщины и чернокожие подвергаются несоразмерной агрессии, поэтому цифровые общественные площадки менее приветливы к их голосам.

Во-вторых, дротики социальных сетей дают больше власти и голоса политическим крайностям, уменьшая власть и голос умеренного большинства. В исследовании "Скрытые племена", проведенном продемократической группой More in Common, в 2017 и 2018 годах было опрошено 8000 американцев и выявлено семь групп, которые разделяют определенные убеждения и поведение. Самые правые, известные как "убежденные консерваторы", составляли 6% населения США. Самая левая группа, "прогрессивные активисты", составляла 8 % населения. Прогрессивные активисты были самой многочисленной группой в социальных сетях: 70% из них поделилось политическим контентом за предыдущий год. За ними последовали преданные консерваторы с 56 процентами.

Эти две крайние группы удивительным образом похожи. Они самые белые и самые богатые из семи групп, что говорит о том, что Америку разрывает на части битва между двумя подмножествами элиты, которые не представляют общество в целом. Более того, это две группы, демонстрирующие наибольшую однородность в своих моральных и политических установках. Авторы исследования предполагают, что это единообразие мнений, вероятно, является результатом контроля над мыслями в социальных сетях: "Те, кто выражает сочувствие взглядам противоположных групп, могут столкнуться с негативной реакцией со стороны своей собственной социальной когорты".

Другими словами, политические экстремисты не просто бросают дротики в своих врагов. Они тратят много боеприпасов и на инакомыслящих или тонко мыслящих членов своей команды. Таким образом, социальные сети тормозят развитие политической системы, основанной на компромиссе.

Наконец, предоставляя всем желающим по дротику, социальные сети заставляют всех вершить правосудие без надлежащей правовой процедуры. Такие платформы, как Twitter, превращаются в Дикий Запад, где линчеватели не несут за свои деяния никакой ответственности. Успешная атака привлекает шквал лайков и подкрепляющих ударов по оппонентам. Платформы повышенной "вирусности", таким образом, способствуют массовому коллективному наказанию за мелкие или воображаемые правонарушения с реальными последствиями, включая потерю работы невиновными людьми и доведение их до самоубийства. Когда наше общественное пространство управляется страстями толпы, не сдерживаемой надлежащей правовой процедурой, мы не достигаем справедливости и инклюзивности. Мы получаем общество, которое игнорирует политический и социальный контекст, пропорциональность, милосердие и истину.

С тех пор, как Башня пала, дискуссии всех видов становились все более и более запутанными. Самым распространенным препятствием на пути к правильному мышлению является предвзятость подтверждения (склонность человека искать и интерпретировать такую информацию или отдавать предпочтение такой информации, которая согласуется с его точкой зрения, убеждением или гипотезой – Прим. ИноСМИ), которая относится к человеческой готовности искать и верить только доказательствам, подтверждающим предпочитаемые нами мнения. Еще до появления социальных сетей поисковые системы усиливали предвзятость подтверждения, облегчая людям поиск доказательств абсурдных убеждений и теорий заговора, таких как утверждение о том, что Земля плоская и что правительство США устроило теракты 11 сентября. Но социальные сети только усугубили ситуацию.

Самое надежное лекарство от предвзятости подтверждения — общение с людьми, которые не разделяют ваши убеждения. Они противопоставляют вам контрдоказательства и контраргументы. Джон Стюарт Милль сказал: "Тот, кто знает только свою сторону дела, мало знает об этом". Он призывал нас искать противоположные взгляды "у людей, которые действительно им верят". Люди, которые думают по-другому и готовы высказать свое мнение, если они с вами не согласны, делают вас умнее, как если бы они были продолжением вашего собственного мозга. Люди, которые пытаются заставить замолчать или запугать своих критиков, делают себя еще глупее, словно поражают дротиками свой собственный мозг.

В 20-м веке Америка построила самые эффективные институты по производству знаний в истории человечества. За последнее десятилетие они в массовом порядке поглупели.

В своей книге "Конституция знания" Джонатан Раух описывает исторический прорыв, в ходе которого западные общества разработали "эпистемическую операционную систему", то есть набор институтов для генерирования знаний в результате взаимодействия предвзятых и когнитивно несовершенных людей. Английское право разработало состязательную систему, чтобы предвзятые адвокаты могли представить обе стороны дела беспристрастному жюри. Газеты, полные лжи, превратились в профессиональные журналистские предприятия с нормами, которые требовали поиска нескольких сторон истории с последующей редакционной рецензией и проверкой фактов. Университеты превратились из закрытых средневековых институтов в исследовательские центры, создав структуру, в которой ученые выдвигают аргументированные утверждения, зная, что другие ученые во всем мире будут заинтересованы в завоевании престижа на том, чтобы найти противоположные доказательства.

Частично величие Америки в 20-м веке было связано с созданием самой мощной, динамичной и продуктивной сети институтов, производящих знания, связывающих вместе лучшие университеты мира, частные компании, которые превращали научные достижения в потребительские товары, меняющие жизнь людей. Наши правительственные учреждения поддерживали научные исследования и руководили тем сотрудничеством в области науки и знания, которое отправило людей на Луну.

Но такое положение, отмечает Раух, "не является самоподдерживающимся, оно опирается на множество иногда очень тонких социальных установок и компромиссов, которые необходимо принимать, подтверждать и защищать". Так что же происходит, когда какой-то наш социальный или другой институт плохо управляется и внутренние несогласия в нем исчезают потому, что его люди становятся идеологически едиными, или потому, что они начинают бояться инакомыслия?

Я считаю, что именно это и произошло со многими ключевыми учреждениями Америки в середине-конце 2010-х годов. Они стали глупее в массовом порядке, потому что социальные сети внушили их участникам хронический страх перед дротиками. Сдвиг был наиболее заметен в университетах, научных ассоциациях, шоу-бизнесе и политических организациях на всех уровнях (национальном, государственном и местном) и был настолько всеобъемлющим, что, казалось бы, в одночасье установил новые нормы поведения, подкрепленные новой политикой. Новая вездесущность социальных сетей повышенной "вирусности" означала, что одно слово, произнесенное профессором, руководителем или журналистом, даже если оно было сказано с положительными намерениями, могло вызвать бурю в социальных сетях, спровоцировав немедленное увольнение или затянувшееся расследование. Участники наших ключевых институтов начали практиковать самоцензуру до нездоровой степени, удерживая себя от критики политики и идей. Даже тех идей, которые были высказаны в аудитории их студентами, и тех из них, которые они считали ошибочными.

Но когда страна наказывает внутреннее инакомыслие, она бросает дротики в собственный мозг.

Продолжение следует.