Опасность пессимизма

Нелицеприятная особенность международных отношений заключается в том, что важность власти признают все, но договориться о способах ее определения и измерения при этом не могут. Иногда консенсус относительно распределения власти все же возникает: вспомните гегемонию США лет десять назад. В ряде других случаев относительная власть и влияние великих держав остаются неясными: международная политика последних десяти лет сформировалась благодаря множеству противоречивых данных о подъеме Китая и упадке Соединенных Штатов. Бывает и такое, что проблема международной власти подвергается испытанию, в том числе в ходе крупных конфликтов наподобие того, что вспыхнул между Россией и Украиной.

Обычно власть воспринимают как способность определенной страны заставлять других делать то, что хочет она. Эксперты же измеряют ее показателями военной мощи или ВВП. Но подобная оценка в лучшем случае пристрастна, а в худшем ˗ предвзята. Она не включает того, каким образом государство может поступать, а каким – нет. При таком подходе не учитывается определяющий фактор, а именно виды на будущее и вера руководителей государств в оптимистичную или пессимистичную судьбу своей страны. Если перспективы представляются им неблагоприятными, возникает соблазн предпринять рискованные действия в настоящем для предотвращения дальнейшего спада, в результате чего может начаться гонка вооружений и эскалация напряженности на фоне кризисов. Оптимистичные лидеры, в свою очередь, предвидят для своей страны светлое будущее и поэтому проявляют стратегическое терпение, внося, таким образом, вклад в глобальное нормотворчество.

Соединенные Штаты с союзниками и партнерами были приятно удивлены динамикой событий на Украине, несмотря на убежденность многих в быстрой и легкой победе России. Однако, к сожалению, оптимизму бывает присуща скоротечность, а уж Москва с Пекином его и подавно не разделяют. Вполне можно представить себе сценарий, при котором конфликт на Украине усилит глобальный пессимизм в отношении будущего, а это может оказаться чревато войной между великими державами.

Власть ˗ это валюта мировой политики, но ни в научных, ни в политических кругах нет единого мнения о том, как именно должно звучать ее определение. Простой способ проиллюстрировать это ˗ перечислить возможные эпитеты к этому слову: “гибкая”, “насильственная”, “социальная”, “структурная”, и это лишь то, что приходит в голову с ходу. Определение применяемой власти меняется в каждом конкретному случае с каждым конкретным субъектом.

Одно из объяснений подобных противоречий заключается в том, что основные политические игроки мира делают разные предположения о будущем, а они, в свою очередь, определяют релевантность конкретных аспектов власти. Некоторые формы влияния важны здесь и сейчас, и к ним относятся военная сила и экономическое принуждение. Несмотря на высокую необходимость в условиях кризиса, зачастую они приводят к возникновению контрпродуктивных дилемм в области безопасности. Когда великая держава наращивает военный бюджет ˗ хотя бы в оборонительных целях, ˗ соперники чувствуют себя обязанными дать зеркальный ответ.

Другие формы влияния действуют медленнее. Экономические сети и структуры безопасности не создаются в одночасье. Формирование структур глобального управления, таких как учреждения Бреттон-Вудской системы и Договор о нераспространении ядерного оружия, ˗ кропотливая задача, способная растянуться на долгие годы. Гибкую власть, то есть способность одной страны направлять другие к аналогичным целям, можно развивать и осуществлять поколениями. Но у этих форм власти есть свои преимущества, основным из которых является самоусиление: как только они установлены, соперникам непросто создать им альтернативу. Лидера, который не заглядывает слишком далеко в будущее, подобные средства влияния не волнуют, поскольку немедленной выгоды они не приносят. Лидер, который озабочен перспективами свой страны, напротив, готов пойти на краткосрочные издержки и вкладываться в инструменты власти, ценность которых проявится лишь в долгосрочной перспективе.

Подход международных игроков к внешней политике зависит от ряда факторов. Тот, кто считает жизнь в нашем мире “бедной, отвратительной, жестокой и короткой” по Гоббсу, не может позволить себе роскошь долгосрочной перспективы. Международная система, изобилующая бедствиями, чумой, ограниченным экономическим ростом и насилием, требует повышенного внимания в краткосрочной перспективе. Иными словами, на протяжении большей части истории международных отношений глубокий смысл мела именно краткосрочная перспектива.

Однако в последнее время глобальные условия улучшились, позволив руководству стран составлять более благоприятные прогнозы на будущее. Выход из мальтузианской ловушки ˗ убежденности в том, что рост населения ограничен сельскохозяйственным производством, ˗ и начало промышленной революции ознаменовали эпоху, когда народ по праву мог верить, что лучшие дни их ждут впереди. Средняя продолжительность жизни человека увеличилась с 30 лет в 1800 году до 70+ в 2015. Примерно за тот же период времени в десять раз снизился уровень детской смертности. Мир, в котором люди становятся здоровее и богаче, позволил говорить о светлом будущем.

Эти тенденции носили практически универсальный характер. Однако для каждой страны характерен определенный уровень относительного оптимизма или пессимизма в контексте будущего могущества. Политики в странах с высоким и устойчивым уровнем рождаемости и минимальной внешней миграцией могли бы интерпретировать эти показатели как признак подъема государства. Уровень рождаемости ниже порога воспроизводства и повышенный миграционный отток свидетельствует об обратном. Аналогично этому страны, которые испытывают либо быстрый экономический рост, либо устойчивую стагнацию, могут спроецировать эти модели и на будущее. В целом можно ожидать, что государства с тенденцией к устойчивому росту будут смотреть в будущее с оптимизмом, в отличие от конкурентов. Виды на будущее также могут менять значительные результаты конкретной стратегии действий ˗ как положительные, так и отрицательные. Страны-победители войн будут, вероятно, уверены в будущей способности противостоять традиционным угрозам безопасности. У стран, которые проигрывают войны, нет иного выхода, кроме как взять на себя обязательства по наращиванию краткосрочной военной мощи, остерегаясь дальнейших неудач на поле боя.

Получаемая информация может оказывать влияние на временные ожидания: быстро развивающаяся экономика считается добрым предзнаменованием. Тем не менее, в большинстве случаев будущее остается туманным. Даже, казалось бы, объективная информация может подавать противоречивые или сбивающие с толку сигналы. Например, реальное значение темпов экономического роста Китая или значение доллара США с точки зрения мировой торговли по-прежнему вызывает горячие споры. Иными словами, материальные показатели могут лишь отчасти способствовать снижению неопределенности в отношении перспектив на будущее.

Внешнеполитическое руководство справляется с этой неопределенностью путем формирования связной информационной картины относительно видения будущего и исходя из интересов страны. Идеологии вроде марксизма и либерального интернационализма основаны на таком видении прогресса, при котором определенные деятели будут неумолимо стремиться к власти и благополучию. Более мрачные нарративы охватывают наблюдавшиеся в прошлом экономические циклы взлетов и падений или необратимого упадка, насилия и возрождения.

Стратегические варианты риторики о перспективах хоть и разнообразны, но принимают, как правило, одну из двух простых форм. Субъекты с позитивными ожиданиями верят, что дальнейшее соотношение сил окажется к их стране благоприятнее нынешнего. Другими словами, завтрашний день сопряжен с положительными результатами, а стратегическое терпение обязательно будет вознаграждено. Субъекты с негативными ожиданиями, напротив, считают, что будущее соотношение сил ухудшится. Они видят дальнейшее развитие в негативном свете и могут ощутить необходимость принятия экстренных мер, направленных на предотвращения спада.

Пессимистически настроенные правительства не способны в полной мере концентрироваться на отдаленном будущем, поскольку считают себя обязанными действовать здесь и сейчас во избежание новых проблем и опасностей. В этих обстоятельствах важны так называемые кинетические возможности ˗ инструменты государственного управления, которые можно оперативно использовать для изменения фактического положения дел в кратчайшие сроки. Поэтому лидеры этих государств делают основной упор на существующих военных и экономических ресурсах и усилиях по их наращиванию. Они, может, и заметят инициативы других стран по укреплению несиловой мощи или развитию альтернативных сетей и институтов, но особенно беспокоиться на этот счет не станут. Сосредоточенные на текущем моменте лидеры не имеют обыкновения уделять приоритетное внимание долгосрочным угрозам.

В свою очередь, правительства с позитивным взглядом на будущее уверены в дальнейшем возвышении своей страны. Это пролонгирует горизонт прогнозирования и позволяет директивным органам вкладываться в те формы власти, что имеют более длительные сроки окупаемости: глобальное нормотворчество, культурная дипломатия, проверенные временем союзы и партнерские отношения, утопические новинки в области технологий и так далее. Развитие данных форм власти требует значительных вложений и времени, но итоговый результат того стоит. Оптимистичные ожидания также предполагают использования этими государствами амбициозного определение силы при оценке возможностей других. Они будут отмечать шаги других великих держав во многих аспектах власти, не только в отношении военной мощи. Как объяснил социолог Стивен Льюкс, “чем больше масштаб того, что в рамках определенного концептуального подхода считается властью, тем больше власти можно увидеть в мире”.

Уровень оптимизма великих держав при взгляде в будущее оказывает огромное влияние на сегодняшнюю стратегию. В мире оптимистично настроенных великих держав не обойдется без конфронтаций, но войн будет мало. Уверенные в себе великие державы станут вкладываться в ресурсы, предназначенные как для привлечения, так и для принуждения, в результате чего мир обретет хоть и противоречивые, но относительно мирные очертания. А вот пессимистично настроенные державы будут вынуждены делать акцент на военном потенциале и принимать соответствующие превентивные меры. В таком мире гораздо более вероятны военизированные конфликты, ведь первостепенную роль будет играть именно фактор силы.

Рассмотрим динамику между формирующейся и устоявшейся державами. В обоих случаях восприятие угрозы может изменить одна лишь вера в светлое будущее. Для формирующейся державы оптимизм исключает необходимость чреватого ненужными конфликтами оперативного вложения средств в военный потенциал. Любой шаг, способный спровоцировать упреждающий ответ со стороны устоявшихся держав, следует рассматривать как нежелательный. Да и зачем рисковать изменением приемлемого статуса-кво, если на фоне благоприятного соотношения сил в будущем ревизионистские шаги будут обретут еще бóльшую непринужденность?

Оптимизм также способен устранить тенденцию устоявшихся держав к применению силы при столкновении с соперниками-ревизионистами, чьи попытки бросить вызов существующей системе международной безопасности перейдут из категории подлинных угроз в категорию ударов по собственным интересам. Таким образом, оптимистично настроенные гегемоны хоть и принимают определенные меры предосторожности перед лицом угрозы со стороны ревизионистских держав, но главным образом концентрируются на убеждении малых государств принять существующие правила игры. Могущественные государства с акцентом на долгосрочные перспективы не спускают глаз с формирующихся держав, которые инвестируют в невоенный потенциал, включая мягкую силу, ведь в дальнейшем он способен создать реальные угрозы.

Ярким примером подобной динамики являются 1990-е. Политики США подхватили озвученный политологом Фрэнсисом Фукуямой (Francis Fukuyama) тезис о “конце истории”, согласно которому либеральная демократия свободного рынка не имеет глобальных идеологических конкурентов. Еще сильнее оживил перспективы аргумент специалиста по теории международных отношений Джозефа Ная (Joseph Nye) о том, что Соединенные Штаты в избытке обладают мягкой силой. Вера в демократизацию и так называемый Вашингтонский консенсус в контексте неолиберального экономического развития также придали Соединенным Штатам уверенности. Ввиду этого оптимизма неудивителен тот факт, что страна предпочла взаимодействовать с потенциальными соперниками, такими как Китай, а не противостоять им.

Неудивительно и то, что Китай эту вовлеченность приветствовал. Дав глобализации зеленый свет, Китай увидел, что экономика растет необычайными темпами. Взгляды Пекина на будущее также были позитивными, о чем свидетельствует осторожный совет, данный стране китайским лидером Дэн Сяопином: “Наблюдайте хладнокровно; будьте готовы реагировать; стойте твёрдо; не показывайте свои возможности и ожидайте подходящего момента; никогда не пытайтесь забежать вперёд; будьте способны довести дело до конца, никогда не претендовать на гегемонию”. В тот период у Китая были веские причины воздерживаться от сугубо ревизионистских целей, ведь Пекин был настроен на светлое будущее. Он не был заинтересован бросать непосредственный вызов либеральному миропорядку, поскольку мог лишиться имевшихся преимуществ. Поэтому и Пекин, и Вашингтон вкладывались в основном в долгосрочное глобальное нормотворчество и мягкую силу. Военная мощь никуда не уходила, но не была первоочередным приоритетом.

Гораздо более опасен мир, в котором ожидания великих держав относительно будущего носят пессимистический характер. В этом случае субъекты международных отношений обращают внимание прежде всего на военный потенциал. В отличие от других форм власти, при наступлении кризиса военную силу можно задействовать максимально быстро. Формирующаяся держава, опасаясь дефицита возможностей для подъема, может предпочесть обзавестись военными ресурсами, максимизировав таким образом временное преимущество и предотвратив повторное отставание. Опасения признанного гегемона могут вызвать негативную реакцию и спровоцировать военный конфликт, ведь он сочтет, что со временем власть будет лишь ослабевать. В случае с пессимизмом обоих противоборствующих сторон промедление чревато катастрофой.

Классическим примером подобной динамики в действии являются предпосылки к Первой мировой войне. Накануне конфликта самой могущественной страной в мире было Соединенное Королевство. Однако британских политиков беспокоил быстрый рост вильгельмовской Германии, в особенности ее военно-морская экспансия. Берлин, в свою очередь, придерживался негативных оценок относительно будущего, учитывая быстрое наращивание власти Россией. К 1912 году прусский генеральный штаб начал опасаться, что не пройдет и пяти лет, как имеющиеся у России возможности исключат любое ей противостояние. Это побудило немецких стратегов выступить за вариант превентивной войны до исчезновения благоприятных для Германии условий доминирования в континентальной Европе. Иными словами, Европа оказалась под властью пессимизма. Все великие державы яростно разрабатывали стратегии перевооружения, причем большинство были вовлечены еще и в торговые войны. Сложившаяся обстановка напоминала заросший, заваленный хворостом и засушливый лес. Для того, чтобы все вспыхнуло, достаточно было одной искры, коей стало убийство эрцгерцога Фердинанда.

В течение первых двух десятилетий двадцать первого века Китай продолжал действовать как подобает оптимистично настроенной великой державе. Его экономика быстро росла, условия безопасности в Пекине улучшались, а уровень образования граждан достиг максимальных значений за всю историю. (Даже сегодня опросы общественного мнения показывают, что по сравнению с жителями любого другого крупного государства китайцы имеют более оптимистичный взгляд на будущее и большую уверенность в том, что страна движется в правильном направлении.) Эта уверенность культивировала стратегическое терпение и нацеленность на долгосрочную перспективу. Для укрепления имиджа и несиловой мощи Пекин спонсировал Институты Конфуция за рубежом, инвестировал в долгосрочную дипломатическую стратегию, направленную на сокращение международного признания Тайваня. Он создал совокупность факторов для стравливания Соединенных Штатов и Евросоюза, и все это на фоне наращивания репутационных преимуществ на “глобальном Юге”. Китай начал создавать способные бросить вызов либеральному миропорядку структуры глобального управления, включая Новый банк развития, Азиатский банк инфраструктурных инвестиций и инициативу "Один пояс – один путь".

Прогнозы США за тот же период ухудшились. Террористические акты 11 сентября, катастрофическая война в Ираке и финансовый кризис 2008 года поставили под сомнение веру американцев в светлое будущее. Согласно данным опросов Института Гэллапа, в последний раз большинство респондентов высказывали уверенность в том, что их страна движется в правильном направлении, в январе далекого 2004 года. Этот растущий пессимизм отражает беглый обзор инаугурационных речей последних президентов. В 2009 году, в условиях экономического кризиса и войны, Президент США Барак Обама подчеркивал необходимость “собраться и начать перестраивать Америку”. Риторика президента Дональда Трампа в 2017 году носила более гиперболический характер; он осуждал “американскую бойню” предыдущих восьми лет и обещал “защищать наши границы от разрушительного воздействия других стран, производящих сегодня ту продукцию, которую должны бы производить мы, переманивающих наши компании и лишающих нас рабочих мест”. Джо Байден в своей инаугурационной речи 2021 года признал, что “мало кто на протяжении нашей истории сталкивался с такими испытаниями, переживал столь сложное время, как сейчас”.

Несмотря на растущий пессимизм Вашингтона, Китаю в значительной степени удалось избежать конфронтации. Присоединившись к возглавляемой США “войне с терроризмом”, он смог подняться, пока сами Штаты продолжали отдавать приоритет непосредственным опасностям. Китай проявил достаточно терпения, чтобы инвестировать в структуры глобального нормотворчества, которые немногие официальные лица США считали неминуемой угрозой. Ввиду надежд на светлое будущее Пекин не ощущал необходимости бросать немедленный вызов гегемонии США. Китаю оставалось лишь ждать своего часа.

Однако по мере укрепления власти китайским лидером Си Цзиньпином оптимизм Пекина начал ослабевать. На протяжении 30 лет уровень рождаемости в стране был ниже порога воспроизводства, а недавние усилия правительства по увеличению этих показателей результатов не принесли. В последние десятилетия Китай фиксирует минимальную ежегодную скорость прироста популяции, а в 2020 году численность трудящихся-мигрантов сократилась впервые за всю историю сбора данных. По сравнению с Соединенными Штатами Китай столкнулся с серьезным демографическим кризисом. Вполне вероятно, что население постареет раньше, чем разбогатеет. Ситуацию омрачает недовольство общественности таких городов, как Пекин и Шанхай, драконовскими методами борьбы с коронавирусом.

Экономические перспективы Китая в последние годы также взяли курс на понижение. Несмотря на необычайный экономический рост в период с 2000 по 2010 год, столь же резким оказалось и его замедление в последнее десятилетие. Рост ВВП Китая снизился с рекордных 14% в 2007 году до примерно двух процентов в 2020. После финансового кризиса 2008 года общий рост производительности труда в Китае сократился вдвое, что побудило политолога Денни Роя охарактеризовать Китай как “сверхдержаву с низкой производительностью”. Более того, отношение госдолга Китая к ВВП почти в три раза больше, чем у Соединенных Штатов. Будущий экономический рост страны выглядит еще менее перспективным с учетом предпринятой Си Цзиньпином провальной попытки реформ. Как в 2021 году писал на страницах этого издания экономист Дэниел Розен, “Честная оценка последних неудач говорит о том, что время уходит… Осталось максимум несколько лет, в течение которых Китай сможет что-то предпринять, прежде чем экономический рост сойдет на нет”.

Эти тенденции вызывают беспокойство. Отношения между странами теряют стабильность в тот момент, когда ожидания всех ведущих держав носят пессимистический характер ˗ подобная черта может оказать влияние на политику великих держав вближайшем десятилетии. Китай и Соединенные Штаты выбрали негативное мировоззрение, и есть основания опасаться, что их ожидания могут омрачиться еще сильнее. Население обеих стран стареет. По данным Бюро переписи населения США, иммиграция в Соединенные Штаты иссякла, а ведь именно она является традиционным источником демографической мощи страны. По одной из оценок, в настоящее время в Соединенных Штатах находится на 1,8 миллиона иммигрантов трудоспособного возраста меньше, чем было бы, сохранись тенденции иммиграции на том уровне, который фиксировался до наступления 2020 года. Существенным дезориентирующим фактором является то, что нескончаемые системные потрясения (пандемия COVID-19, финансовая напряженность, проблемы глобальной системы поставок, политическая поляризация) будут лишь подпитывать кризисный менталитет, способствующий возникновению политической недальновидности.

Помимо прочего, пессимизм является одним из основных факторов, способствующих развитию конфликта на Украине. Несмотря на разговоры о восстановлении величия России, президент России Владимир Путин придерживается пессимистического мировоззрения, и это объясняет его решение о начале спецоперации. Российские действия 2014 года в Крыму и на востоке Украины имели неприятные последствия. Вместо того, чтобы вернуться в лоно России, Украина ответила укреплением военного потенциала и сближением с НАТО и ЕС. По мере увеличения ее крена в сторону Запада, Путин почувствовал, что должен действовать быстро ˗ и с применением военной силы, ˗ прежде чем Киев полностью выйдет из сферы влияния России. Как объяснил Би-би-си анонимный представитель западной разведки, Путин “ощутил, как стало закрываться окно возможностей”.

Пессимизм Путина усилился, вероятно, из-за неожиданного хода операции, а еще он способствовал возникновению соответствующих настроений в Пекине. Китайские официальные лица ожидали разобщенной и непродуктивной реакции Запада на российскую спецоперацию. Неудивительно, что в преддверии конфликта Си Цзиньпин согласился на “безграничную дружбу” с Путиным. Однако несколько месяцев спустя позиция Китая представляется куда более уязвимой. Поддержка Пекином России заставила его азиатских соседей с опаской относиться к намерениям Китая. Более того, чтобы помочь Украине, Соединенные Штаты с союзниками предприняли целый ряд экономических, военных и разведывательных мер, которые серьезно ограничили возможности России. Китайские чиновники не могут не проводить параллели с Тайванем при анализе тех трудностей, с которыми сталкивается Россия в попытках подчинения соседней страны. Опасаясь исчезновения возможностей для принудительного объединения, Си Цзиньпин также способен предпринять превентивные шаги.

Ключевой вопрос заключается в том, принесет ли конфликт на Украине Соединенным Штатам более позитивные ожидания относительно будущего. В последние 20 лет американский оптимизм подрывали террористические атаки, финансовые кризисы и политическая поляризация. А рост инфляция и дефицит товаров грозят усилением безрадостных настроений. Если политики начнут опасаться, что мощь и влияние их страны идут на убыль, значительно возрастет вероятность войны между великими державами.

Соединенным Штатам под силу изменить правила игры посредством эффективных мер поддержки Украины. Впервые за многие годы Вашингтон демонстрирует политическую компетентность на фоне глобального кризиса. Стойкое сопротивление Украины и ее отождествление с Европой и США напомнили всем, включая американцев, что несиловая и структурная мощь США никуда не делись. После годами не смолкавшей риторики об упадке Америки и демократической рецессии американские политики теперь могут говорить о восстановлении союзов и решимости укреплять либеральный миропорядок. Восприятие американской гегемонии начинает смещаться в более благоприятную сторону.

Если американские чиновники видят будущее в более радужном свете, чем настоящее, тогда, возможно, им можно сосредоточиться на укреплении либерального миропорядка, который десятилетиями помогал США продвигать свои интересы. Перестав проявлять повышенное беспокойство относительно сиюминутных угроз, Вашингтон мог бы вновь присвоить первоочередную важность долгосрочным целям, таким как обращение вспять процесса упадка демократии и создание устойчивого набора правил для мировой экономики двадцать первого века. Несмотря на растущий пессимизм Китая, сильные, уверенные в своем будущем и своей роли в мире Соединенные Штаты могут вернуть себе утраченное положение в международной системе. Оптимистично настроенная страна укрепит международные институты и станет связующим звеном для государств глобального Юга, включая Китай, которые заинтересованы в присоединении к актуальному порядку в качестве заинтересованных сторон. Если, однако, великие державы падут жертвами пессимизма, прогнозы станут бессмысленны, и мир столкнется с новыми опасностями.