FA: мир глазами Киссинджера

Если оставить в стороне Владимира Путина, Си Цзиньпина, Нарендру Моди и Биньямина Нетаньяху, каждый из которых по-своему ведет свою страну назад, современный мир не дает примеров умелого и долговременного политического лидерства. И поэтому новая книга Генри Киссинджера "Лидерство: шесть уроков мировой стратегии" (Leadership: Six Studies in World Strategy) кажется на первый взгляд своевременной и потенциально ценной. Киссинджер намеревается исследовать способность великих лидеров не только успешно справляться с обстоятельствами, с которыми они сталкиваются, но и глубоко изменять ход истории, разворачивающейся вокруг них.

Лидеры, которых выбирает Киссинджер, представляют широкий круг истории второй половины XX века. Он показывает Конрада Аденауэра, первого канцлера Федеративной Республики Германии, достаточно смиренным, чтобы взять на себя моральное бремя поражения Гитлера, но одновременно и достаточно сильным, чтобы вооружить свою разделенную стране "мужеством начать все сначала", на этот раз с прочно укоренившейся демократией, и достаточно прозорливым, чтобы увидеть необходимость возникновения федеративной Европы. Портреты Шарля де Голля и Ли Куан Ю, архитекторов, соответственно, послевоенной Франции и современного Сингапура, свежи и полны интереса. Глава о президенте США Ричарде Никсоне и, в меньшей степени, глава о египетском лидере Анваре аль-Садате в значительной степени посвящены пересказу того, что Киссинджер много раз писал ранее о выводе войск США из Вьетнама, открытии Китая, отношениях с Россией и челночной дипломатии на Ближнем Востоке. История Садата временами затеняется историей его могущественного предшественника Гамаля Абдель Насера. Он оживает только после войны 1973 года с Израилем и дипломатических последствий этого конфликта, включая Кэмп-Дэвидские соглашения, которые Киссинджер считает частью более широких (и в конечном счете провалившихся) усилий Садата по созданию "нового порядка на Ближнем Востоке". Последнее часть книги, посвященная премьер-министру Великобритании Маргарет Тэтчер, которой Киссинджер приписывает спасение Великобритании от нисходящей спирали смертельного упадка, ослабляется повторяющимися описаниями ее теплоты и "обаяния" — качеств, которые трудно вообразить в лидере, известном даже поклонникам своей крайней склонностью к раздорам и даже хамству.

Если бы "Лидерство" было историческим трудом или мемуарами, этот том был бы интересным рассказом о шести выдающихся личностях, который, правда, несколько затмевает неискоренимая потребность Киссинджера, даже когда ему почти 100 лет, оставаться в центре внимания, постоянно полируя свое наследие и стирая шероховатости со своего почти полувекового послужного пути в Вашингтоне. Но подзаголовок книги "Шесть уроков мировой стратегии" обещают, что читатели узнают о вещах, имеющих отношение к решению нынешних и будущих международных проблем, особенно в мировом масштабе. Здесь повествование явно разрушается, поскольку оно никогда убедительно не покидает две эпохи, которые определяли взгляды Киссинджера на протяжении всей его жизни. Одна из них — Европа с XVII по XIX век, от Вестфальского договора до начала Первой мировой войны - эпоха, известная политикой баланса сил. Перефразируя Наполеона, который заметил, что для того, чтобы понять человека, нужно знать, что происходило в мире, когда ему было 20 лет, полезно вспомнить, что в молодости Киссинджер написал свою докторскую диссертацию о Венском конгрессе 1814–1815 годов: и его преданность той эпохе и ее государственному управлению была непоколебимой. Другая эра — это холодная война, время пребывания Киссинджера в американском правительстве, которая определялось соперничеством между Соединенными Штатами и Советским Союзом, и теми малыми странами, которые стали невольными марионетками в этом конфликте. Киссинджер пишет, что шесть объектов его повествования были в той или иной мере "архитекторами послевоенного… международного порядка". Это может быть правдой, но тот порядок закончился. Сегодняшний беспорядок совершенно иной. Эти краткие биографии мало что говорят нам о стратегиях, которые могли бы сработать, чтобы укротить нынешний хаос.

Американцы, скорее всего, знают Шарля де Голля как невыносимо высокомерного союзника во время Второй мировой войны, которого президент Франклин Рузвельт назвал "снедаемым комплексом Жанны д’Арк". Киссинджер показывает нам совершенно другого человека, обладающего большим военным талантом и огромными политическими дарованиями. В июне 1940 года де Голль был самым младшим генералом Франции, проработав всего две недели заместителем министра обороны. Тем не менее, когда немецкие войска приблизились к Парижу, он вылетел в Лондон и, "фактически не имея ничего, кроме своей военной формы и своего голоса", стал лидером французского сопротивления. В этом было нечто большее, чем просто наглость. Он убедил британского премьер-министра Уинстона Черчилля признать его "лидером Свободной Франции" и дать силам де Голля, которых еще не существовало, право действовать как автономным подразделениям под командованием собственных офицеров. Это было поразительное выступление человека, для которого, как прекрасно выразился Киссинджер, "политика была не искусством возможного, а искусством воли".

Трения де Голля с его союзниками во время войны были вызваны их разными целями: Соединенные Штаты и Великобритания стремились победить Германию, в то время как де Голль был сосредоточен на уничтожении правительства Виши и быстром "восстановлении веры Франции в себя". В конце 1944 года, когда война еще не была выиграна, де Голль решил, что Франции необходимо вернуться в международную дипломатию в качестве независимого игрока, и взялся встретиться с Иосифом Сталиным. Не имея возможности безопасно добраться до Москвы на французском самолете, де Голль выбрал, как рассказывает Киссинджер, окольный путь "через Каир и Тегеран в Баку на Каспийском море, а затем совершил пятидневное путешествие на специальном поезде", сумев стать первым лидером союзников, обсудившим послевоенное урегулирование с советским руководителем. Позже, будучи главой временного французского правительства, он осуществил ряд драматических политических мер, включая введение всеобщего избирательного права. Однако к 1946 году, не соглашаясь со слабой исполнительной властью, появившейся в проектах новой конституции Франции, де Голль внезапно ушел в отставку, попав в 12-летнюю политическую ссылку. Киссинджер прослеживает замысловатые маневры, с помощью которых генерал вернулся к власти и установил сильное президентство в Пятой республики. В этой главе рассказывается больше: агония Де Голля в Алжире, восстановление франко-германских отношений, его ядерная политика и политика в отношении НАТО, а также его умелое обращение с протестами 1968 года, которые угрожали еще одним крахом правительства, но вместо этого закончились "первым абсолютным большинством для одной политической группировки за всю историю французских республик".

Киссинджер допускает, что де Голль мог бывать "надменным, холодным, резким и мелочным", но, уравновешивая это, автор говорит, что "ни один лидер двадцатого века не продемонстрировал большего дара интуиции". Этот дар де Голля сильно дополняла его смелость действовать в соответствии со своими убеждениями, независимо от того, насколько они были оторваны от общественного мнения. По прошествии более полувека после его смерти, отмечает Киссинджер, французскую внешнюю политику все еще можно назвать голлистской. "Он идет в истории как одинокая фигура — отчужденная, глубокая, смелая, собранная, вдохновляющая, приводящая в бешенство и полностью преданная своим ценностям и видению".

Точно так же Киссинджер восхищается Ли Куан Ю, основателем современного Сингапура. Как и де Голль, Ли силой своей воли создал то, чего страстно желал — успешную и стабильную страну. За три десятилетия пребывания у власти он превратил крошечный бедный остров, где проживает ранее бывшее разрозненным население из китайцев, индийцев и малайцев, не имеющих общей истории, языка или культуры, в сплоченное государство с самым высоким доходом на душу населения в Азии. Отчасти он смог сделать это, быстро сокрушив свою политическую оппозицию, а затем правя уже практически без противников. Он был необычайным новатором в своей экономической и социальной политике, а также в создании национального идеала "общего успеха", установлении четырех официальных языков — малайского, мандарина, тамильского и английского — а в ранние годы своего правления направляя поразительные суммы - треть национального бюджета на образование. Он использовал расовые квоты и квоты по доходам, чтобы устранить сегрегацию в сфере жилья, и бросил вызов "экономической мудрости" того времени, не побоявшись активно привлекать транснациональные корпорации. Он боролся с коррупцией, уменьшал загрязнение окружающей среды, сажал деревья и еженедельно получал отчет о чистоте туалетов в аэропорту, по которым иностранные инвесторы могли составить свое первое впечатление о стране. Он также построил самые боеспособные, по мнению Киссинджера вооруженные силы в Юго-Восточной Азии. Чего Ли не сделал, так это не оставил Сингапур с полной демократией. С осторожностью Киссинджер заключает, что экономического роста может быть недостаточно для поддержания социальной сплоченности Сингапура. Когда-нибудь стране придется найти лучший баланс между "народной демократией и модифицированным элитаризмом".

Внешняя политика Ли также была искусной. Он сумел сдержать натиск соседних Малайзии и Индонезии и, столкнувшись с надвигающейся угрозой со стороны великих держав, назвал Сингапур "мышью" среди "слонов", а затем занялся тщательным изучением повадок "слонов". В конце концов он стал уважаемым советчиком как в Пекине, так и в Вашингтоне. Он посоветовал Соединенным Штатам не "не относиться к Китаю как к врагу с самого начала", чтобы не подтолкнуть Пекин к "разработке контрстратегии по уничтожению США в Азиатско-Тихоокеанском регионе". В свою очередь, он предупредил китайских руководителей, что жизненно важно, чтобы молодые китайцы "осознали ошибки, допущенные Китаем в результате высокомерия и эксцессов в идеологии", и научились "встречать будущее со смирением и ответственностью". Ли раньше других понял дилеммы, которые вызовет рост Китая, особенно для Вашингтона, и призвал лидеров по обе стороны Тихого океана не допустить, чтобы неизбежное соперничество переросло в войну. Трудно, читая сегодня эти предупреждения Ли, не выражать страстного желания, чтобы и в наше время мы могли бы услышать политического лидера такого же уровня.

То, как Киссинджер обращается с Никсоном, знакомо читателям его предыдущих книг. За немногими исключениями политические роли президента и самого Киссинджера, который был советником по национальной безопасности, а затем госсекретарем, неразличимы. Большая часть главы носит защитительный характер. Что касается длительного ухода из Вьетнама, то Киссинджер утверждает, что "праведный идеализм, который вдохновлял и поддерживал принятие страной международных обязательств после Второй мировой войны, тогда… использовался для полного отрицания глобальной роли Америки". Ни в то время, ни сейчас Киссинджер не может признать, что оппозиция войне со стороны широкой общественности и даже части элиты была не просто продуктом легкомысленного идеализма или "кровоточащего морализма". Как, например, в случае с его коллегой-реалистом Гансом Моргентау, эта оппозиция основывалась на таких же твердых рассуждениях, которые были и у самого Киссинджера, о том, что война ставит под угрозу интересы национальной безопасности США.

Что в нынешней книге Киссинджера нового, так это продолжительное обсуждение кризиса 1971 года в тогдашних разделенных частях Восточного и Западного Пакистана. Этот когда-то забытый эпизод, в котором поддерживаемые США вооруженные силы Западного Пакистана уничтожили от 300 000 до 500 000 восточных пакистанцев и загнали около десяти миллионов беженцев в Индию, стал более широко известен после того, как политолог из Принстона Гэри Басс опубликовал в 2013 году книгу "Кровавые телеграммы: Никсон, Киссинджер и забытый геноцид" (The Blood Telegram: Nixon, Kissinger, and a Forgotten Genocide). Кризис возник, когда избиратели в Восточном Пакистане выбрали лидера, который призвал к автономии региона от Пакистана, а военный диктатор этой страны генерал Яхья Хан приказал своим военным сокрушить новоизбранное региональное правительство. Соединенные Штаты не возражали ни публично, ни в частном порядке, и Никсон и Киссинджер продолжали тайно поставлять Пакистану оружие, в том числе истребители F-104, боеприпасы и запасные части, несмотря на предупреждения юристов Госдепартамента, Пентагона и сотрудников Белого дома о том, что эти поставки были незаконны.

В конце концов премьер-министр Индии Индира Ганди решила, что единственный способ остановить поток беженцев — прекратить убийства. Индия вторглась в Восточный Пакистан и разгромила пакистанскую армию, что в конечном итоге привело к созданию независимой республики Бангладеш. Несмотря на неприсоединившийся статус, Индия тогда быстро заключила пакт о дружбе и военной помощи с Советским Союзом. Киссинджер утверждает, что пакт превратил конфликт "из региональной и гуманитарной проблемы в кризис глобального стратегического масштаба". Действительно, во время вторжения Никсон направил корабли Седьмого флота США в Бенгальский залив и призвал Китай угрожать Индии, перебрасывая войска к общей границе двух стран.

Киссинджер приписывает страстную оппозицию политике Никсона со стороны американских дипломатов в Восточном Пакистане и других людей в Вашингтоне "защитникам прав человека. Но Пакистан, утверждает он, "уже был достаточно вооружен", и неодобрение США ничего не дало бы, кроме как "ослабило бы американское влияние". Но он также в нескольких словах признает, что на самом деле позицию США определяло то, что Яхья Хан служил ключевым посредником в усилиях администрации по налаживанию отношений с Китаем Мао Цзэдуна. К сожалению, пишет Киссинджер, "трагедия, развернувшаяся в Восточном Пакистане, осложнила наше общение по поводу даты и повестки дня моей предстоящей тайной поездки в Пекин". Администрация не предприняла никаких действий, которые могли бы поставить под угрозу этот процесс.

В Вашингтоне заработали и злые антииндийские настроения. Опираясь на некогда секретные записи Никсона, Басс показывает, что Никсон и Киссинджер "подогревали" друг друга. Президент говорил, что Индии нужен "массовый голод" и что он не может понять, "какого черта кто-то будет размножаться в этой проклятой стране". В этих разговорах Индира Ганди называлась не иначе как "ведьмой" или "старой стервой". Соединенные Штаты, говорит Киссинджер в другом месте, не могут допустить "советско-индийского сговора и изнасилования нашего пакистанского друга". Очевидно, что такое отношение к Индии повлияло на политику, несмотря на то, что Киссинджер настаивает на том, что подход администрации к кризису не имеет ничего общего с тем, что он называет "бесчувственностью".

Что наиболее поразительно, так это те выводы, которые Киссинджер делает теперь из этого трагического эпизода истории. Этот ранее прошедший почти незамеченным конфликт теперь предстает "поворотным моментом в холодной войне" из-за потенциального участия Китая и, что еще более надуманно, "первым кризисом вокруг первого подлинно глобального порядка в мировой истории". Подняв планку еще выше, Киссинджер даже утверждает, что "глобальная война из-за Бангладеш" была "возможна". Мало кто будет спорить с тем, что Никсон и Киссинджер манипулировали критически важными отношениями США как с Китаем, так и с Советским Союзом, или что открытие отношений с Китаем имело в 1971 году гораздо большее стратегическое значение, чем автономия Восточного Пакистана. Но остаются серьезные вопросы. Требовалась ли для реализации этого открытия та позиция, которую занял Вашингтон? Когда политика в условиях демократии требует соблюдения секретности из-за широкой оппозиции, как часто она приводит к положительным результатам в долгосрочной перспективе? Снижают ли незаконные действия правительства — в данном случае передача оружия — порог "плохого поведения", побуждая других, как в правительстве, так и вне его, нарушать закон? Можно ли найти лучший баланс, чем здесь, между реалистической заботой о национальных интересах и уважением к человеческой жизни, включая "коричневую", нехристианскую жизнь? Ответов в книге Киссинджера не найти.

В своей заключительной главе Киссинджер предполагает, что объекты его исследования жили в золотое время, когда аристократическая система, породившая предыдущие поколения лидеров, сливалась с новой меритократией (меритократия — принцип управления, согласно которому руководящие посты должны занимать наиболее способные люди, независимо от их социального происхождения и финансового достатка – Прим. ИноСМИ) среднего класса. Аристократические государственные деятели, осознавая, что они не заслужили своего общественного положения, чувствовали себя обязанными служить обществу. Лидеры из разных стран, принадлежащие к одному и тому же социальному классу, "разделяли чувствительность, выходящую за национальные границы". Киссинджер подчеркивает, что "в той мере, в какой аристократия соответствовала своим ценностям сдержанности и бескорыстного служения обществу, ее лидеры склонны были отвергать произвол личного правления, вместо этого основываясь на своем статусе и моральных убеждениях". Правда, оглядываясь назад на историю, можно заключить, что они это делали крайне редко.

Напротив, меритократическое лидерство, возникшее после Первой мировой войны, сделало интеллект, образование и прилежание путем к успеху. Когда две эпохи пересекались, люди получали лучшее из обоих миров. Но сейчас меритократия, по мнению Киссинджера, дает сбои. Общество слишком мало внимания уделяет воспитанию характера человека, а нравственное образование в средней школе и колледже заменяют гуманитарные науки, выпуская "активистов и техников", но не граждан, в том числе потенциальных государственных деятелей. Верно, что изучение гуманитарных наук среди студентов не в моде, но эта критика сильно преувеличена. Утверждение Киссинджера о том, что "немногие университеты предлагают образование в области государственного управления", игнорирует огромное количество школ государственной политики, появившихся в последние десятилетия.

Кроме того, сетует Киссинджер, сегодняшние элиты "меньше говорят об обязательствах, чем о самовыражении или собственном продвижении". Это, по-видимому, предполагает, что социальная обязанность может быть выражена только в государственной службе. Как же тогда объяснить взрывной рост числа, размеров и амбиций неправительственных и благотворительных организаций? Филантропические, медицинские и гуманитарные группы, экологические организации, аналитические центры, группы развития сообщества растут как грибы с 1960-х годов. Такие группы в основном укомплектованы людьми, выражающими свое индивидуальное чувство социальной ответственности. Никто не может поспорить с важностью формирования характера личности, но во взглядах Киссинджера заметно слишком много розовой ностальгии по прошлому и недостаточно внимания к реалиям настоящего.

Киссинджер оказывается на более твердой почве, когда он отходит от природы лидерства и обращается к отношениям между Китаем, Россией и Соединенными Штатами. Что касается углубляющегося соперничества между Вашингтоном и Пекином, то он отмечает, что Китай ожидает, что его древняя цивилизация и нынешний экономический прогресс должны вызывать в мире уважение, в то время как Соединенные Штаты исходят из того, что американские ценности универсальны и должны быть приняты повсюду на планете. Каждая из этих сторон затрагивает "частично импульсивно, а в основном осознанно" то, что другая считает своими фундаментальными интересами. Учитывая эти коллизии и несовместимость мировоззрений, двум державам придется научиться "сочетать неизбежное стратегическое соперничество с концепцией и практикой сосуществования". Это широко известный диагноз. К сожалению, как он это часто делает, Киссинджер оставляет без внимания крайне важный аспект: "как именно могут они этому научиться"?

Оборачиваясь к России, Киссинджер полагает, что эта "бывшая сверхдержава" будет оставаться влиятельной на протяжении десятилетий, несмотря на сокращающееся население и сужающуюся экономическую базу. Он предупреждает, что из-за своей обширной территории и отсутствия географической защиты Россия страдает от "постоянного ощущения незащищенности", глубоко укоренившегося в ее истории. И это верно. Екатерина Великая уловила этот идиосинкразический (идиосинкразия — генетически обусловленная реакция, возникающая у некоторых людей в ответ на определённые неспецифические раздражители – Прим. ИноСМИ) страх в своем замечании: "У меня нет другого способа защитить свои границы, кроме как расширить их". Киссинджер указывает, что если Украина вступит в НАТО, граница альянса будет "в пределах 500 километров от Москвы", что устранит стратегическую глубину, на которую всегда рассчитывала Россия. В другом месте он предположил, что решением нынешнего конфликта должна быть нейтральная Украина, но он не объясняет, как может быть гарантирована безопасность этой страны как нейтрального буферного государства. Россия, в конце концов, дважды обязалась уважать суверенитет Украины, один раз, когда Киеву было предоставлено независимое место в Организации Объединенных Наций после распада Советского Союза, и второй раз в Будапештском меморандуме 1994 года, когда Украина присоединилась к Договору о нераспространении ядерного оружия. Тогда Россия с Великобританией и Соединенными Штатами официально обязались "воздерживаться от угрозы или применения силы против территориальной целостности и существующих границ Украины".

Будучи внимательным наблюдателем за внешней политикой США дольше, чем живут многие нынешние официальные лица, Киссинджер так же глубоко разбирается в международных делах, как и в убеждениях и слабостях сегодняшних ведущих международных лидеров. У него непревзойденная, почти нечеловеческая память. Он знает, как заключаются международные соглашения и почему они могут потерпеть неудачу. Это правда, что условия XXI века коренным образом отличаются от тех, которые Киссинджер знает лучше всего — 1814, 1950 или 1975 годов. Национальные границы стали намного более прозрачными, важнейшие активы теперь находятся за пределами национальных государств, влияние неправительственных субъектов, от CARE до преступных группировок, сильно возросло, холодная война закончилась, ядерные арсеналы, кибероружие и нарушенный климат — все это представляет собой экзистенциальную угрозу. А относительная мощь Соединенных Штатов стала намного меньше, чем когда Киссинджер служил в американском правительстве. Более того, электорат во всем мире радикально изменился по сравнению с периодом холодной войны, что делает модели XX века, которые рисует Киссинджер, сомнительной актуальностью для сегодняшних борющихся лидеров. Говоря в целом, если Киссинджер смог бы просто оставить прошлое в прошлом и заставить то, что он знает, работать в условиях сегодняшнего и завтрашнего дня, он, несомненно, мог бы предложить нам гораздо больше.