Газа погружается во мрак, и я мечтаю, чтобы мир нас тоже увидел

Взрыв сотрясает наш дом, мой ноутбук отлетает в сторону и падает в кучу разбитого стекла и мусора. Глядя на мерцающий экран, я вздыхаю и собираюсь с духом, чтобы объявить о кончине очередного компьютера – и этой статьи. Я нежно поднимаю его с пола и уговариваю ожить. Он оживает, и я продолжаю писать.

Мы в Газе последние пять дней неотступно следим за новостями, в изумлении наблюдая за ударами и контрударами и за тем, как по обе стороны границы растет число погибших. Каждый виток насилия здесь раскручивается по-своему, но заканчивается всегда одинаково: палестинцы всякий раз расплачиваются дорогой ценой. Мы постоянно живем в ожидании трагического конца.

Сейчас я пишу, потому что это спасение, временное бегство от действительности, которая в последние дни стала невообразимо мрачной.

Электричество у нас часто отключают, воду дают с перебоями и редко, а воздух за окном наполнен густым дымом и резко пахнет порохом. У меня першит в горле, в глазах жжение. Выходить на улицу за хлебом сейчас слишком опасно, но мои мысли витают в другом месте. Я мечтаю о постыдном удовольствии – выпить карамельного макиато со льдом, которое умиротворяет или, по крайней мере, временно отвлекает от происходящего. Чего еще можно ждать от представителя поколения Миллениума, живущего в нищем прибрежном анклаве Газа, который многие называют самой большой в мире тюрьмой под открытым небом? И эта тюрьма свыше 15 лет существует в условиях удушающей блокады.

Я пишу, а мир наблюдает, как мы тонем во мраке, насилии и крови. Мы живем в небывалые по своим ужасам времена. Но для меня и для многих других в Газе это просто очередное обострение в ходе многолетней инертной борьбы за мир, безопасность и достоинство. То, что я вижу в западных СМИ – призывы покончить с израильской оккупацией, снять блокаду и положить конец нашим страданиям – не имеет никакого сходства с тем, что я вижу из своего окна.

Снаружи царит атмосфера тревожного ожидания и беспокойства. Народ Газы размышляет о своем неопределенном будущем. Мы пытаемся предсказать, как долго это будет длиться. Мы проверяем содержимое своих наборов первой необходимости, тщательно собранных на тот случай, если нам придется срочно эвакуироваться и бежать от страшного насилия, которое нам готовит Израиль, приказавший к тому же лишить нас продуктов питания и воды.

Мы пережили столько эскалаций насилия, что всегда покупаем про запас консервы и орехи на случай чрезвычайной ситуации. А поскольку воды у нас мало, и ее часто отключают, мы наполняем ею каждую кастрюлю, сковородку, кувшин и все прочие емкости, надеясь, что она не закончится.

Соседи обсуждают вещи первой необходимости и обмениваются тем, чего у них в избытке. У одной семьи нашлись лишние подгузники, другая обнаружила, что у них много хлеба. Молча осуществляя обмен, который говорит о многом, они помогают друг другу. Этот обмен столь же важен, как и любая коммерческая сделка, и сопровождается он невысказанными чувствами сопереживания. Соседи разрабатывают эффективные планы эвакуации, обсуждают, куда бежать, хотя прекрасно понимают, что на самом деле бежать нам некуда. В секторе Газа для нас нет укрытий и убежищ, где можно спрятаться от израильских бомб.

Я задумываюсь: может, мне лучше помолчать, делая то, к чему я привык: скрыть свой страх и тревогу под многочисленными слоями внутренней и внешней подавленности, которая существует в Газе все то время, что я живу на белом свете, и существовала задолго до моего появления? Мир игнорирует наше бедственное положение, он отказывает нам в своей гуманности, объявляя, что мы сами виноваты в тех притеснениях, которым подвергаемся. У меня такое ощущение, что я застрял в каком-то другом измерении и пытаюсь разобраться в своем окружении, сохранив при этом здравомыслие и душу.

В предвзятости и избирательном возмущении западных стран нет ничего нового. Они никогда не думали о нас и не видели, как мы страдаем под гнетом израильской оккупации, насилия и дискриминации. Год за годом, десятилетие за десятилетием.

Вопрос в том, что делать дальше.

Бредя по минному полю самоцензуры и внешней подавленности, я думаю, какой прок от того, что палестинцы осуждают насилие и умоляют о справедливом мире. Живя на планете, которая не обращает внимания на наш плач и стоны, я сомневаюсь, что мои слова прорвутся наружу. И я хорошо понимаю, что если они не прорвутся, то лишь потому, что я палестинец.

Как только начинается очередная волна насилия, американские СМИ демонстрируют свою пристрастность по отношению к Израилю, исключая из уравнения голоса палестинцев. Гибель людей, о которой сообщают в новостях, —это ужасно, но западные журналисты и политики проявляют гораздо меньше обеспокоенности, когда Израиль переходит к массовому насилию и убивает палестинцев, что неоднократно происходило за прошедшие десятилетия.

Я мечтаю о том, чтобы мир нас тоже увидел. Услышал нас, признал нашу человеческую сущность, наше право жить свободно и в безопасности, как все люди. Осталось ли еще место для чистой гуманности и искреннего сострадания посреди разговоров о расстановке сил и политических победах? Если бы осталось, мы бы давно обрели свободу.

Безжалостные и бесчеловечные израильские нападения и гнетущие условия блокады наших границ не лишили нас чувств и не сделали нас безразличными. Невозможно забыть и не обращать внимания на то, что многолетняя израильская военная оккупация отразилась на каждой грани нашего существования, на каждом кусочке нашей земли и на наших людях.

Для многих из нас наша величайшая сила состоит в том, что мы можем мечтать и чувствуем боль в мире, который стремится затупить наши острые грани и погасить наш самый яркий свет. Пока я еще в состоянии возвысить свой голос, в состоянии читать, писать и надеяться.