Welt: в Германии выяснили, что "гендерный язык" противоречит науке филологии

Структурная лингвистика — предмет ненависти тех, кто сегодня яро пропагандирует гендерную теорию. Почему? Потому что она отвечает строгими научными аргументами на их основанные на эмоциях утверждения. При этом структурная лингвистика — уважаемая научная теория, у нее есть великий основатель — филолог Роман Якобсон. Он спасся от Сталина и принявших его за немецкого шпиона крестьян, которые его чуть не повесили. Но сейчас в языке — снова суд Линча.

Борьба за так называемый "гендерно-корректный язык" (т.е. язык, в котором обязательно уточняется пол человека, а также ведется борьба с якобы вечной дискриминацией женщин – прим. ИноСМИ) постепенно вылилась в борьбу с научным понятием "masculinum родовой принадлежности". Все очень просто. Masculinum – международно принятое обозначение мужского рода – испокон веков используется по умолчанию тогда, когда речь идёт о людях какой-то профессии, жителях некой страны, представителях класса или социальной группы. Например, за границей и нынче просят прийти голосовать "всех избирателей", а не так, как принято теперь в Германии, "всех избирательниц и избирателей".

А ведь совсем еще недавно само собой предполагалось, что обращение ко "всем избирателям" относится к совокупности всех граждан, имеющих право голоса, а не только к мужчинам среди них. Однако апологеты гендерной теории отрицают эту половую нейтральность в языке. По их убеждению, маскулинность глубоко заложена в обращениях к избирателям или жителям без включения перед этим соответствующего обращения отдельно к избирательницам и жительницам. В норме мужского рода они видят уловку "патриархата". (Под "патриархатом" здесь имеется в виду не церковный институт, а "власть мужчин" как противоположность существовавшему в глубокой древности "матриархату" - ситуации, когда племенами командовали женщины, прим. ИноСМИ). "Патриархат" обвиняется в том, что он произвольно устанавливает один способ написания для обозначения людей совершенно разных "гендеров".

Они отказываются признавать доказанный научный факт: обычай использовать слова в мужском роде базируется на основополагающем структурном принципе, который можно обнаружить в огромном множестве самых разнообразных языков – притом не только в их грамматике, но также в фонетической системе и словарном запасе. Этот принцип называется "оппозиция маркированных и немаркированных языковых единиц". Его первоотрывателем стал российский учёный Роман Якобсон (1896-1982), одна из самых значительных, можно сказать, гениальных фигур в истории лингвистики. Он заметил, что женские языковые единицы – маркированные, а мужские – нет.

Якобсон еще в начале 1930-х годов ясно показал, что существует семантическая и грамматическая асимметрия между мужским родом такого слова, как Bürger (житель города или гражданин), и женским – Bürgerin (жительница, гражданка): Bürger не только короче, чем Bürgerin, но и имеет в отличие от нее нейтральное в плане оппозиции мужского-женского базовое значение. И напротив, слово Bürgerin через окончание in оказывается маркировано как обладающее женской грамматической спецификой. Слово Bürger подобной спецификой не обладает, поэтому Якобсон называл мужской род "нулевым родом" – по сути, нейтральным. (Недаром в немецком языке средний род обозначается именно этим словом Neuter – нейтральный.) Только суффикс -in превращает универсального гражданина в гражданку и существо женского пола, а также отличает его от аналога мужского пола. Если же говорится о "гражданках", то это значит, что где-то речь идет только о лицах женского пола. В этом, если дальше по тексту будут упомянуты "граждане", то, значит, речь будет идти только о мужской группе граждан. Якобсон уточняет: тогда родовое понятие становится видовым (более широкое родовое понятие "все имеющие право голосовать люди" сужается до подчинённого видового – все мужчины в этой группе.)

В силу этой двузначности мужского рода предложение типа Frauen sind die besseren Polizisten" (из женщин получаются лучшие полицейские) имеет смысл, а вот фраза "Frauen sind die besseren Polizistinnen" (из женщин получаются лучшие полицейки) - ошибочна. Отношения не могут быть обратными: именно потому, что существительные женского рода маркированы, т.е. более конкретны, чем немаркированные существительные мужского рода, они не могут принимать на себя универсальную гендерную функцию. В отличие от, например, слова Person (лицо, персона), которое также является существительным женского рода, но не имеет аналога в мужском роде.

Якобсон также обнаружил подобную асимметрию в некоторых иных, совершенно разных аспектах языка. Например, настоящее время является немаркированным по отношению к другим временам, поскольку может обозначать длящееся в данный момент действие ("Он готовит еду сейчас"), будущее ("Итак, послезавтра он готовит еду для нас") или даже вневременное состояние ("Вода кипит при температуре в сто градусов по Цельсию"). Во многих языках номинатив (именительный падеж) также не маркирован, поскольку он грамматически более прост и элементарен, чем генитив, датив или аккузатив (родительный, дательный и винительный падежи немецкого и большинства германских языков. В немецком языке существительные, поставленные в родительный и дательный падежи, в некоторых случаях получают дополнительные буквы – прим. Иносми). А вот косвенные падежи маркированы: они используются для выражения зависимости; направления движения; указания места, где находится действующий. Другим примером могут служить прилагательные – например, alt/jung "старый" и "молодой". Если Йенс – ровесник Нины, то это ничего не говорит об их возрасте, а по-немецки это звучит: "он так же стар, как она". Но если мы пишем, что он столь же молод (jung), как и Нина, то можно предположить, что оба – молодые люди. Причина? Прилагательное alt также имеет нейтральное, немаркированное значение, а вот jung – прилагательное маркированное.

Когда в начале 1930-х годов Роман Якобсон сделал эти открытия, за его плечами уже была насыщенная научная карьера в области лингвистики. В возрасте четырнадцати лет московский школьник принял решение изучать языки. Он брал деньги в долг и скупал книги по грамматике русского языка и взаимосвязи языка и мышления.

Именно современная ему поэзия пробудила в нем увлечение звуками, формами и структурами языка. Было над чем работать: накануне Первой мировой войны Москва превратилась в настоящий центр литературно-художественного авангарда. В кафе и кабаках богемы царил дух лихорадочного экспериментаторства с оттенками мании величия. На поэтических чтениях, лекциях и театральных представлениях стояла бурная атмосфера: сыпались плодотворные, "провоцирующие на исследования" идеи.

Наиболее радикальными были выступления футуристов, самым видным из которых был друг Якобсона – Владимир Маяковский. Их программа действий по сути дела базировалась на абсолютном разрыве с традицией, подразумевавшем разрушение традиционных форм языка и искусства. Они создавали смелые метафоры и придумывали игры слов, собирали новые поэтические системы из слогов и звуков. Отчасти это предвосхитило появившуюся сорок лет спустя "конкретную поэзию" ("Конкретная поэзия" – вид поэзии, в которой эффект от расположения знаков на странице более важен для передачи смысла, чем словесное значение. Её иногда также называют визуальной поэзией – прим. ИноСМИ).

В 1912 году вышел сборник футуристической поэзии под броским и вызывающим названием "Пощечина общественному вкусу". Он произвел на Якобсона неизгладимое впечатление. "Гласные мы понимаем как время и пространство, согласные – как цвет, звук, запах", - учил один из представителей футуризма Велимир Хлебников. Он намеревался создать универсальный язык на основе русских корней. Он провозглашал: "Сам рог времени трубит нашими устами в словесном искусстве".

В круг общения Якобсона входили многие поэты – помимо великого Владимира Маяковского, он активно общался с Осипом Мандельштамом и Борисом Пастернаком, ставшим впоследствии всемирно известным благодаря роману "Доктор Живаго". Кроме того, Якобсон имел тесные связи с художниками-авангардистами, такими как Казимир Малевич, пионер абстрактной живописи и первопроходец конструктивизма.

Якобсон, который сам увлекался написанием "металогической" поэзии и изобретением языков ("тень мелового телефона"), с головой погрузился в пучину экспериментальной поэзии. Язык в ней становился независимым, преодолевая границы ритма и слогостроения, звукового рисунка и словообразования, давал возможность глубоко заглянуть в секреты стихосложения и, более того, в механизмы языка вообще.

Когда в 1915 г. Якобсон начал изучать славистику в Московском университете, он вместе с единомышленниками основал Московский лингвистический кружок и возглавил его. Представители этого нового движения в стиле "Бури и натиска" (Sturm und Drang - движение немецких поэтов-романтиков, прим. ИноСМИ) желали, ни много ни мало, совершить революцию в языкознании. В центре их внимания оказалось уже не изучение изолированных звуков, форм и слов – но их функциональное взаимодействие в системе языка. Это и есть лейтмотив, главная идея, суть структурализма. Но в том же году едва начавшаяся карьера Якобсона едва не оборвалась. Во время экспедиции в 300 километрах к северо-востоку от Москвы, в ходе которой он и его спутники намеревались изучать разнообразные диалекты, они столкнулись с реальной угрозой их жизням – жители одной из деревень сочли их немецкими шпионами, пытающимися отравить колодцы, и за малым не устроили над ними самосуд.

После Октябрьской революции воцарилась политическая неопределенность. Победившие "красные" преследуют не только "белых" – сторонников свергнутого императора, но и анархистов, либеральных демократов и социалистов-революционеров (эсеров), не желавших подчиняться "диктатуре пролетариата". Якобсон – поборник и сторонник художественной и научной революции, но не большевистской. Когда теоретик литературы и писатель Виктор Шкловский впал в немилость новых хозяев жизни, Якобсон спрятал его у себя дома. Укладывая его спать на диване, он инструктировал: "Если кто-нибудь придет, притворитесь, что вы бумага, и шуршите!". Но и самого Якобсона несколько раз едва не арестовывала советская ЧК.

Поэтому он сразу же откликнулся на поступившее ему предложение поехать в Прагу в 1920 г. в качестве переводчика Красного Креста, а также для помощи в создании советского посольства. Его выбрали потому, что он знал чешский язык – он изучал его на семинаре по сравнительной грамматике славянских языков. Помимо работы на правительство, Якобсон продолжал заниматься лингвистическими исследованиями. И, как и в Москве, научный кружок в Праге стал местом рождения новых идей. В своем любимом кафе "Дерби" Якобсон с единомышленниками создает Пражский лингвистический кружок (Cercle Linguistique de Prague). Здесь вместе с эмигрировавшим из России этнологом и лингвистом Николаем Трубецким он заложил азы фонологии, ставшей впоследствии ведущей наукой структурализма.

Якобсон и Трубецкой установили, что небольшого числа основных звуков и контрастов, существующих между ними, достаточно для создания бесконечного разнообразия слов и предложений путем различных комбинаций в любом языке. И здесь важную роль играет асимметричное противопоставление маркированного и немаркированного: G в Guss и K в Kuss - почти одинаковые звуки. Но у G есть особенность, которой нет у K: при его артикуляции голосовые связки резонируют.

Якобсон не горел желанием возвращаться в Советский Союз, поскольку там в это время начались "чистки". Его соратники по уже канувшему в прошлое авангарду оказались осуждены и преследуемы как "формалисты". Но у Якобсона не было возможности оставаться в Праге. В 1939 г. он бежал, спасаясь от немецкого вторжения, сначала в скандинавские страны, а в 1941 г. принял приглашение от французского университета, находившегося в изгнании в Нью-Йорке. Здесь он познакомился с Клодом Леви-Строссом, французским этнологом, который, отталкиваясь от лингвистических систем, исследовал универсальные структуры в культурах мира. Леви-Стросс, который сегодня считается одним из важнейших представителей структурализма, воспринял Якобсона как человека, "который не только ставил те же проблемы, но и уже решил их".

В США Якобсон, публикующийся на шести языках, включая немецкий, достиг вершин своей научной карьеры. Он работал в Гарвардском университете и Массачусетском технологическом институте. Одним из его учеников был Ноам Хомский. Выдвинутое Якобсоном предположение о том, что фонетические системы всех языков построены в соответствии с универсальными принципами, Хомский переносит на синтаксис. В последующие десятилетия он разработал теорию универсальной грамматики - своего рода операционной системы, которая, как предполагается, лежит в основе всех языков мира, будь то финский, арабский или нижненемецкий. Особый интерес Якобсона в это время вызывали неврологические расстройства языка, а также тайна того, как дети усваивают родной язык. Его исследования в этой области являются настоящими вехами в лингвистике.

Но до конца жизни Якобсон – "Пикассо от языкознания", как его назвал немецкий писатель Харальд Вайнрих – вновь и вновь возвращался к загадке, которая в юности побудила его выбрать стезю лингвиста: что делает реализацию средств языка произведением искусства, что составляет поэтическое в поэзии? Его лингвистико-литературные исследования охватывают широкий лингвистический и временной спектр: от старославянских эпосов до Данте и Шекспира, Гёльдерлина, Бодлера и Брехта.

Якобсон наглядно объяснил, как поэты сознательно или бессознательно создают свои творения с помощью стихотворного метра и звукового рисунка, выбора частей речи, структуры предложений и временных форм. Якобсон не доверял психологическим интерпретациям. Еще категоричнее он противился тому, чтобы литературные произведения оценивались в зависимости от политических убеждений автора, а не по эстетическим качествам словесного художества: "Ругать поэта за выраженные им чувства или идеи – это значит уподобляться средневековой публике, которая в театре накинулась на актера, исполнявшего роль Иуды".

Сегодня все чаще случается, что литературные произведения "принимаются" или "отменяются" в зависимости от того, соответствуют они нормам политкорректности или нет. Особенно ярко этот "дух времени" (zeitgeist) проявился в 2018 году: скандалом стало стихотворение Евгения Гомрингера, пионера конкретной поэзии. Оно с 2011 года висело на фасаде берлинского университета Алисы Саломон, который присудил поэту поэтическую премию. Восемь испанских строк о проспектах, цветах и женщинах, создающих настроение прогулки благодаря меняющимся словосочетаниям, вдруг, с прошествием времени, показались некоторым членам университетской общественности сексистскими. Стихотворение было закрашено. Так что призыв Якобсона смотреть на литературу как на искусство, где допустимы иносказания, очень актуален.

Автор: Вольфганг Кришке (Wolfgang Krischke)