Александр Солженицын: гигант и пророк

В наши дни, когда люди привыкли судить обо всем лишь по первому впечатлению, критические слова писателя Солженицына об обществе, в котором мысль и мораль полностью подчинены юридической форме, звучат непривычно. (Автор имеет в виду слова из Гарвардской речи Солженицына: "Общество, в котором нет других весов, кроме юридических, мало достойно человека" — прим. ИноСМИ.)

Читайте ИноСМИ в нашем канале в Telegram

В декабре 1973 года в Париже вышла книга, которая произвела эффект разорвавшейся бомбы. Весь внешний облик автора, его необычное, заставляющее вспомнить "страх Божий" лицо — все это напоминало в нем персонажа Достоевского. Впрочем, можно ли было по поводу этой книги говорить о едином авторе — ведь перед нами было собрание свидетельств множества разных людей? Название было гениальным — оно завлекало читателя: "Архипелаг ГУЛАГ". За этими словами стояла целая "гряда" исправительно-трудовых лагерей, расположенных в разных частях Советского Союза. Речь в книге шла о тяжелой жизни их обитателей. Александр Солженицын называл себя всего лишь скромным "хранителем" их наследия:

"Наши русские перья пишут вкрупне, у нас пережито уймища, а не описано и не названо почти ничего, но для западных авторов с их рассматриванием в лупу клеточки бытия, со взбалтыванием аптечного пузырька в снопе проектора — ведь это эпопея, это еще десять томов".

Перед нами была разом и работа писателя — автора художественного произведения, и попытка изложить факты на основе немногих доступных документов. Естественно, эту книгу кто-то приветствовал, кто-то с ней спорил, а кто-то и атаковал, осуждал ее без пощады. Но самое главное, что книга была популярна, ее прочитали, и она заняла свое место рядом с такими трудами, как "Если это еще человек" Примо Леви и "Ночью" Эли Визеля. Книга Солженицына стала частью той серьезной, "сущностной" литературы, которая позволяет человечеству понимать и осознавать себя.

Сегодня коммунизм как мировая система стерт с лица земли — или, точнее, почти стер себя сам. Кажется, что после этого "Архипелаг" стал не более, чем запомнившимся отпечатком уже прошедшего времени, великим, но уже не актуальным обобщением. И, казалось бы, его автора, получившего Нобелевскую премию по литературе, стоит рассматривать лишь как памятник, застывший в благородном мраморе международного признания.

Но такой подход означал бы забвение важной истины: книги гиганта по имени Солженицын формируют огромное художественное целое, и оно не исчерпывается борьбой с коммунистической идеологией. Есть у этого писателя и другие важные книги. Например, "Революция и ложь", а также речь, произнесенная им в Гарвардском университете в 1978 году, когда западный мир, давший Солженицыну убежище, упивался осознанием своей исключительности в качестве хранителя правосудия и свобод, действительно отсутствовавших тогда в СССР. Это состояние упоения самим собой, тогда все еще имевшее некоторые основания, уже подводило Запад к тому, чтобы зазнаться. Риск самовосхваления наличествовал уже тогда. И вдруг этот изгнанный из собственной страны мигрант осмеливается сказать американцам, без всякой пощады для высокой самооценки своей аудитории: "Правосудие, юстиция — да. Свобода — да. Но как у вас насчет мужества и смелости? Как насчет морали?"

Этот беженец, спасшийся из мира жестокости и произвола, посмел потревожить пригласивших его хозяев. Он осудил свойственную им привычку втискивать собственную мысль и нравы в жесткую юридическую форму, придумывая для каждой ситуации быстро множащиеся законы. Ведь все это они делали, с точки зрения Солженицына, "без желания пойти дальше, подняться выше".

Он восклицает: "Защита прав личности доведена до той крайности, что уже становится беззащитным само общество от иных личностей, — и на Западе приспела пора отстаивать уже не столько права людей, сколько их обязанности".

Эти слова сказаны 45 лет назад. Но они звучат актуально и сегодня, им придает резонанс действующая и поныне сила. И даже в нашем современном обществе, ставшем нетерпеливым, капризно отвергающим все, что непонятно или неприятно, эти слова резонируют, находят отклик.