Возрождение глобального антиамериканизма

Если обратиться к графику благосклонности мира к американцам со времен Второй мировой войны, то можно увидеть два значительных проседания, совпадающие по времени со вторжением в Ирак в 2003 году и избранием Дональда Трампа 13 лет спустя. Оба события имеют отношение к мужеподобной Америке бахвальства, ксенофобии и нативизма, когда в ходу был ультиматум: либо по-моему, либо никак. И то, и другое — современные версии стереотипного образа “уродливого американца” 1950-х.

В период с 2017 по 2020 год, во время правления президента Трампа, благосклонность к США снизилась во всех крупных регионах мира, причем сильнее всего среди их ключевых партнеров в области безопасности и торговли — до уровня 1920-х-30-х годов. При Джо Байдене США восстановили бо́льшую часть международного авторитета, достигнутого в годы правления Обамы — средний рейтинг благосклонности составляет 62%, а кое-где приближается к уровню при Обаме.

Теперь, когда Америка поддержала Израиль в войне с ХАМАС, мир вновь захлестнули старые антиамериканские настроения. На предвыборном мероприятии в декабре президент Байден озвучил мысль о том, что Америка и Израиль теряют глобальную поддержку.Несколько дней спустя Генеральная Ассамблея ООН подавляющим большинством (153 государства "за" и только 10 "против", включая США) проголосовала за прекращение огня в Газе. Нас ждет долгий период глобального антиамериканизма.

Забота о глобальном имидже Америки заложена в самой национальной ДНК. В 1630 году на борту корабля "Арабелла", направлявшемся в колонию в Массачусетском заливе, Джон Уинтроп (американский государственный деятель — Прим. ИноСМИ)сформулировал в отношении Америки идею “града на холме”. Следующая фраза звучала так: “Взоры всех народов будут устремлены на нас”.

В первом абзаце Декларации независимости утверждается, что историческое отделение Америки от Англии объясняется “уважительным отношением к мнению человечества”. Отцов-основателей вообще очень заботило человечество, ведь это слово встречается в Декларации аж трижды. Они думали о славе, имидже и том, как их воспринимают все остальные. С самого начала Америка была одновременно революционно новым миром и образцом для старого. И мы с самого начала мы были чрезмерно нарциссичны, полагая, что “взоры всех народов устремлены на нас”.

В каждой стране есть нечто подобное, но в случае с США идея более верна, чем где-либо еще. Репутация Америки за рубежом меняется на протяжении двух с половиной столетий. Из революционной нации-выскочки, произведшей “выстрел, который услышал весь мир”, и дерзкого аутсайдера мы превратились в глобальную сверхдержаву. Из града на холме мы превратились в страну, которая вела гражданскую войну по всему континенту из-за рабства, а во время Первой мировой войны сделала мир “безопасным для демократии”, как выражался Вудро Вильсон. И эта идея вызвала резонанс. Как сказал покойный Генри Киссинджер, каждый американский президент со времен Вильсона должен был заниматься продвижением демократии и быть в некотором роде внешнеполитическим идеалистом.

Во время Второй мировой войны мы были “арсеналом демократии”, как это называл Рузвельт (Джо Байден сослался на этот термин, когда недавно произносил в Овальном кабинете речь об Израиле). А в холодную нас стали считать жестокими и деспотичными. Гипертрофированный “уродливый американец” поддерживал авторитарные правительства, покуда те носили антикоммунистический характер, предпочитал безопасность демократии и совершенно не соответствовал нашим собственным идеалам.

С распадом СССР США стали единственной сверхдержавой, и воцарился “Вашингтонский консенсус” — демократический капитализм со свободным рынком на пути к процветанию и безопасности. Бо́льшую часть доброй воли мы растратили в момент вторжения в Ирак после 11 сентября, а отголоски наблюдаются сегодня в глобальном неодобрении непоколебимой американской поддержки Израилю.

Я был заместителем госсекретаря при президенте Обаме по публичной дипломатии и связям с общественностью. Итак, что есть публичная дипломатия? Ответить на этот вопрос должно быть легко, но это не так. Если задать его 10 дипломатам, вы получите 10 разных определений. Лучшим определением, на мой взгляд, является то, что профессор Гарварда Джо Най (Joe Nye) назвал “мягкой силой”. То есть речь не о пушках и масле, а о музыке и фильмах, культуре и идеях.

Моя работа заключалась в том, чтобы беспокоиться об имидже Америки за рубежом и помогать формировать его. После нескольких месяцев работы в Госдепартаменте один высокопоставленный дипломат спросил меня, кого я считаю самым эффективным государственным дипломатом Америки. Я ответил, что трудно выбирать между Тейлор Свифт и Бейонсе — без шуток.

С точки зрения влияния, культура способна съесть политику живьем. За исключением случаев, подобных нынешнему. Силу американской культуры подрывает непропорциональное влияние политики, особенно непопулярной — вторжение в Ирак, “мусульманский запрет” Трампа, поддержка Израиля.

Например, после вторжения в Ирак в ряде стран фиксировались статистически значимое снижение продаж Coca-Cola и протесты против этого производителя безалкогольных напитков. В одном из тогдашних опросов центра Pew отмечалось, что, несмотря на популярность американской культуры во всем мире, “в целом распространение американских идей и обычаев не нравится большинству почти в каждой стране”. Сейчас арабы бойкотируют американские компании, а соцсети заполонили фотографии пустых залов McDonald's, Starbucks и Domino’s Pizza со всего Ближнего Востока.

Американский бренд претерпел изменения во время правления Барака Обамы — и не только потому, что он стал первым чернокожим президентом США и необычайно популярной фигурой на мировой арене. С появлением Интернета и соцсетей, пионерами которых стали американские компании, Америка превратилась из страны ракет и McDonalds в страну Всемирной паутины и интегральных схем. Мы стали светочем инноваций — технологическим градом на холме.

Когда я работал в Госдепартаменте, иностранные чиновники просили меня не организовывать встречи в Белом доме, а умоляли представить их руководству Google, Apple, Facebook* и Microsoft. Избрание Дональда Трампа многое изменило. В течение года благосклонность к США во всем мире была ниже, чем во время вторжения в Ирак. Помимо антимиграционной и антимусульманской риторики, выражениях о “странах-гадюшниках”, презрения к НАТО и традиционным альянсам, мы получили огромный удар во время пандемии COVID-19: страна, которая изобрела iPhone, не смогла обеспечить народу достаточное количество ватных палочек.

В период с 2017 по 2020 год благосклонность к США снизилась во всех крупных регионах мира, причем сильнее всего среди их ключевых партнеров в области безопасности и торговли. Наибольший спад наблюдался во Франции и Германии. Мы скатились с уровня 70-х до уровня 20-х-30-х годов. Примерно такие же цифры наблюдались у наших ближайших соседей в лице Канады и Мексики.

В Великобритании в конце президентского срока Трампа благосклонность к нему была на один пункт ниже, чем к Путину: 18% против 19% соответственно. При Байдене ситуация выровнялась, но прежних уровней не достигла. Байден заявил, что “Америка вернулась”, и наши союзники это приветствовали, но спрашивали при этом: надолго ли? Вопрос справедливый. В соцсетях содержится информация не только о культуре США, но и о событиях 6 января и приостановках работы правительства. 6 января — вечный глобальный символ упадка республиканского правительства США.

Мы перестали быть той моделью демократии, как некогда были. Нападение на Капитолий превратилось в глобальный символ Америки наравне со статуей Свободы, только негативным. Как мир отреагировал на те события? Ужас, грусть и даже жалость, но вместе с тем злорадство, удовольствие от чужого дискомфорта. Для китайцев и русских это стало осуществлением мечты. Образ кризиса демократии — за видимостью вежливости и эффективности скрываются хаотические импульсы. Это подтвердило все, что они говорили о нестабильности демократии. Наш сияющий град на холме стал выглядеть как мир антиутопического будущего из фильма "Бегущий по лезвию".

В 2023 году благосклонность к США возросла: если в прошлом году средний показатель составлял всего 34% в 12 странах, то сейчас этого мнения придерживаются 62%. Большинство наших союзников считают Америку надежным партнером, но не образцом демократии. Согласно опросу Pew, только 17% видят в ней реальный пример для подражания, тогда как раньше таковых было 57%. Тем не менее, все относительно. Для Китая статистика еще хуже — негативное отношение к нему проявляют в среднем 67% в 24 странах, а антирейтинг России и вовсе составляет 82%.

Война на Ближнем Востоке переворачивает благоприятную для США тенденцию с ног на голову. Весь мир считает Израиль, несмотря на ужасающую террористическую атаку ХАМАС 7 октября, грубым нарушителем прав палестинцев, а США — его сообщником и пособником. Для большей части мира Израиль — хулиган, а мы — защитники хулигана. Стратегия Нетаньяху (и администрации Трампа), согласно которой Израиль мог бы нормализовать отношения с суннитскими странами Ближнего Востока при одновременной маргинализации палестинцев, с треском провалилась. Сунниты не вернутся за стол переговоров до тех пор, пока не будет найдено что-то вроде решения о сосуществовании двух государств. Как говорилось в одной анонимной телеграмме из посольства США в Омане, “Мы сильно проигрываем в сфере обмена сообщениями” с припиской, что Америка “теряет арабское общество на целое поколение”.

По всему миру идет экзистенциальная борьба между западным порядком, основанным на правилах, и китайско-российским миром, в основе которого лежит принцип “кто сильнее, тот и прав”. Китай и Россия верят в то, что в XIXвеке было известно как дипломатия сфер влияния — мир, в котором могущественные страны могут делать в своей сфере влияния все, что только захотят. О доктрине Монро кто-нибудь слыхал? Сторонникам авторитаризма нравится идея разделения на сферы влияния. А живем мы во времена упадка демократии: по данным Freedom House, в последние 15 лет число демократических стран в мире сокращается ежегодно.

Мы переходим от принцип господства права к принципу права на господство. Для Путина все просто: Украина находится в сфере влияния России, и с ней можно делать все, что заблагорассудится. Амбиции Китая еще серьезнее: для него в сферу влияния входит вся планета. Аргумент у китайцев такой: демократия — не самый эффективный способ обеспечить процветание и безопасность нации. Недостатка в доказательствах у них нет. За последние 40 лет Китай привел в средний класс больше людей, чем за всю историю цивилизации. А в США за последние полвека существенно снизились темпы повышения социальной мобильности доходов.

И к вопросу об общественной дипломатии. Китайцы потратили более одного триллиона долларов на свою глобальную инфраструктурную инициативу "Один пояс — один путь". Он затмевает план Маршалла даже в реальном выражении. Во время поездки в Африку в должности замгоссекретаря у меня была встреча с министром иностранных дел одной из стран континента, в конце которой он сказал: “Вы приходите ко мне поговорить о прозрачности и правах человека, китайцы же приезжают и строят супермагистраль. Как думаете, кого я буду слушать?”. Послание Китая таково: мы поможем вам разбогатеть и не будем докучать проблемами демократии и прав человека.

Эта экзистенциальная борьба уходит корнями в основание Америки. Ее “общественный договор” заключался в том, что свобода и самоопределение были более мощным двигателем человеческой свободы, чем вассальная зависимость и божественное происхождение королевской власти. А Россия и Китай предлагают безопасность и, возможно, процветание, но не свободу. Вы отказываетесь от свободы в обмен на стабильность. Они считают, что демократии предлагают свободу без безопасности, что приводит к упадку, коррупции и событиям вроде 6 января.

Мы наблюдаем борьбу современных просвещения и феодализма. Мы верим, что демократическое самоуправление и права личности — лучший способ обеспечить процветание и счастье. Но сейчас имеет место глобальный демократический спад. Среди последних примеров — недавние победы самопровозглашенного анархо-капиталиста в Аргентине и ультраправого ненавистника иммигрантов в Голландии.

И борьба между демократией и авторитаризмом имеет место не только между странами, но и внутри них, включая Соединенные Штаты. У нас в стране есть значительное меньшинство, которое жаждет прихода к власти авторитарного лидера, который пренебрежительно отзывался о Конституции и демократии. Недавние опросы показывают, что американцы предпочтут “сильного человека”. На фоне существенной поддержки “демократии” наблюдается снижение поддержки демократических норм.

Наш 250-летний общественный договор заключается в том, что мы, народ, способны управлять собой, и что свобода приносит процветание и безопасность. Но остальному миру не очень-то и близки наши частые заявления о том, что демократия хрупка, а свобода, как сказал Рональд Рейган, “всегда находится на расстоянии не более одного поколения от исчезновения”. Наша собственная модель представляется неисправной. Мы — наименее мажоритарная демократия в мире. Попробуйте объяснить иностранцу, что такое коллегия выборщиков. Мы внушаем народу идею о важности голосования, но на деле это не так. И русские не оставляют попыток убедиться в том, что это правда.

В наши дни словосочетание “американская исключительность” стала чем-то вроде табу. Во время первой президентской кампании Барак Обама попал впросак, сказав, что каждая нация считает себя исключительной. Но мне это видится правдой. Мы разные отчасти ввиду способа создания нации. В отличие от большинства стран мира, Америка зиждется не на принципах общей крови, общей религии и общего происхождения, а на совокупности необычных идей (что все люди созданы равными с определенными неотъемлемыми правами, жизнью, свободой и стремлением к счастью). Мы считаем эти идеи не американскими, а универсальными — мол, речь о правах человека в целом. Идеи стары как мир, но реализовать их по-прежнему непросто.

Странам иногда приходится делать трудный выбор. Иногда наша лояльность союзникам вступает в противоречие с поддержкой свободы и самоопределения. Во внешней политике мы часто ставим права человека выше безопасности. Для большинства стран мира аргумент, который мы привели в пользу украинского суверенитета и прав человека, предполагает поддержку палестинцев, а не израильтян.

Нужно пытаться согласовывать ценности с политикой, а это не всегда легко. В ближайшие несколько лет нас будут скорее воспринимать как нацию мускулов и бомб, нежели изобретательности и инноваций. Наш выбор жесткой силы перевешивает преимущество в мягкой. С незаменимостью приходит ответственность, и иногда она вынуждает делать непопулярный выбор. Именно это мы сейчас и наблюдаем.