Редакция ИноСМИ благодарит Алексея Ковалева за предоставленный перевод.
Вообще-то главный герой этой истории – это стодолларовая бумажка. Вернее, целая котлета таких бумажек. Первое мое знакомство с этими замечательными банковскими знаками произошло в конце собеседования на должность преподавателя английского в Американском университете Ирака – Сулеймания (АУИС). Выслушав меня, ректор Джошуа Митчелл поинтересовался суммой моих расходов на дорогу, затем вытащил из кармана увесистую пачку стодолларовых банкнот, отслюнил одиннадцать – столько стоил мой билет – и смачно шлепнул ими о стол, гордо рыкнув: "Вот как у меня дела делаются!"
У большинства американских служителей науки дела делаются совсем не так. Американцы вообще приходят в ужас от вида больших сумм наличности, а уж американские ученые, славящиеся своей щепетильностью, никогда в жизни бы не метнули такую кучу денег на стол безо всяких расписок и прочих формальностей. Не могу не признать, что этот широкий жест произвел на меня впечатление. Когда ожидаешь встретить сверхосторожного педанта, а натыкаешься вместо этого на откровенно бандитские замашки, в этом есть некая ивзращенная привлекательность – особенно когда бандит сует тебе пачку наличных.
Последние сомнения насчет этой работы рассеялись вместе с остатками наших накоплений. Я и моя жена Кэтрин за последние годы обнищали во вполне буквальном смысле – нас выкинули на улицу, мы побирались на пунктах раздачи продпайков, все дела. Я даже написал статью-руководство для тех, кто впервые перешел реальную границу бедности.
Мы поехали в Ирак зарабатывать деньги, а вовсе не потому, что мы верили в эту неоконсерваторскую чушь про воспитание будущих лидеров Ирака в духе великих идеалов Запада. И когда мы познакомились со своими коллегами по АУИС, то поняли, что практически у всего факультета схожая мотивация. То есть они, конечно, выучили все правильные речи – демократия, Великие Книги, перевоспитание авторитарной культуры – но приехали в Ирак исключительно ради денег. Ради денег и бухла. На самом деле, когда все начинали пить – а к этому неизбежно скатывалось любое факультетское заседание – то вся эта чушь про луч света демократии в темном царстве тирании после первого же стакана забывалась, и все, не стесняясь, начинали хвастаться своими будущими джипами и загородными особняками.
АУИС цвел в пустыне на севере Ирака – весьма искусственное насаждение, подпитываемое долларами из карманов американских налогоплательщиков. Как-то вечером, во время очередной факультетской пьянки, бывалые преподаватели поделились с нами таинственной историей создания этого славного учебного заведения. Они утверждали, что АУИС обязан своим существованием Джону Агресто, ученому правых взглядов и вассалу клана Чейни, который пересек турецкую границу с полумиллионом долларов наличностью на своем теле. В этой байке есть что-то гротескное, потому что Агресто весьма тучен телосложением, и при упоминании его "упакованного" вояжа сразу начинаешь представлять себе, как пухлые пачки денег наползают на прочие его выпуклости, как опарыши на тушу вомбата.
А ведь как бы дико не звучала эта история, она скорее всего не так далека от истины. За время американской оккупации Ирака происходили и куда более странные вещи с участием гораздо более солидных сумм бюджетной наличности – а Агресто явно пользовался достаточных политическим влиянием в этих кругах, чтобы зачерпнуть от этого потока денег. На первых стадиях американской оккупации Ирака после вторжения 2003 года Агресто получил задание "реформировать" иракскую систему образования в духе достойных республиканских ценностей. Надо отдать ему должное - он описал это в достаточно честных мемуарах под названием "Ограблен действительностью". Хотя никакого ограбления так и не произошло. Агресто вернулся к своим правым корням, стараясь держаться от этого отвратительного бандита по имени Действительность как можно дальше.
У Агресто весьма типичная биография правого политика, в основе которой лежат глубокая обида и мучительно долгие планы мести научной среде, которая его так унизила. В середине 80-х Рейган назначил его в Национальный фонд пожертвований на гуманитарные науки (NEH), где Агресто вместе со своим наставником, Биллом Беннетом, трудился над масштабным проектом финансового разоружения левых. Однако затем его выдвинули на замруководителя этого фонда, а эта должность уже должна была быть утверждена Конгрессом. И вот тут-то Агресто капитально опозорился. Ассоциация американских исследователей раскритиковала его как "посредственность и политического назначенца", а еще дюжина научных организаций выступила с заявлением, резко осуждающим его "репутацию откровенного фанатика". Много вопросов вызвал и тот факт, что защитник Агресто на процедуре рассмотрения его кандидатуры ранее получил по личному указанию самого Агресто солидный грант. После всех этих шокирующих откровений его кандидатуру сняли.
Унижение сопровождало Агресто на протяжении всей его карьеры в "большом" мире за пределами узкого круга теоретиков неоконсерватизма. Даже его идеологические соратники постоянно пинали его. Агресто как-то отозвался о Линн Чейни, его начальнице по NEH как о "грубой мужланке". А потом добавил с настоящей ненавистью в голосе: "Грубая... она очень груба".
Вся эта злость, все эти пачки бюджетных денег воплотились в создании АУИС. Как рассказали нам, свежим факультетским кадрам, изначально планировалась система из трех академгородков, с филиалами в Багдаде и на юге Ирака. Но негодяйка Действительность безжалостно разрушила эти планы: любая попытка нести свет науки в любой области Ирака за пределами Курдистана на самом севере неизбежно закончилась бы практическим уроком полевой баллистики на примере самодельной мины.
Агресто отвез деньги в Сулейманию, в курдской области северного Ирака, и основал АУИС с собой в качестве ректора. Судя по всему, он выбрал именно Курдистан только потому, что Багдад, наиболее очевидный выбор места для американского университета в Ираке, и без того представлял для американцев слишком большую опасность. Поэтому АУИС обосновался в Сулеймании, тихом курдском городишке на границе с Ираном с солидной репутацией рассадника сепаратизма и антиарабского сопротивления. Сам Саддам признавал наличие воинственного стремления к независимости и как-то упомянул, что "голова змеи находится в Сулеймании".
"Сули", как мы, экспаты, ласково называли это местечко – это тихий захолустный городишко. Когда самолет заходит на посадку в аэропорту Сулеймании, самого города сверху практически не заметно. Любимый строительный материал здесь – бетон, и выгоревшие бежевые коробки домов совершенно теряются на фоне пыльных холмов. Летом здесь жарко, зимой холодно и сыро, и делать совершенно нечего. Один из моих коллег сравнил пребывание здесь с сенсорной депривацией.
Я прибыл вместе с группой свежих кадров в сентябре 2009 года. Мы прилетели на одном самолете и разъехались по гостиницам на одном автобусе. Большинство из нас первое время изрядно трусило, однако мы быстро уяснили, что тут нет никаких не то что террористов, а даже карманников. Бойцы Пешмерги, курдского ополчения, которое занимается вопросами безопасности, строго следят за порядком, а вообще курды вежливый и довольно флегматичный народ. Вскоре стало ясно, что единственная опасность в Сули подстерегает нас при переходе улицы. Любой, кто добился в Сули хоть какого-то успеха, тут же покупает джип – Kia Sportage для среднего класса, Toyota Landcruiser для богатых – при этом водить не умеет никто. Однако иностранцев никто не трогает, по крайней мере, я ни о чем таком не слышал. Мы даже привыкли спать под грохот автоматных очередей, которыми тут принято отмечать свадьбу, день выборов или просто вечер пятницы. Единственный раз у меня действительно душа ушла в пятки, когда прямо над крышей нашей гостиницы раздался мощнейший раскат грома с яркой вспышкой молнии. И то, хотя я решил, что это бомба, первым чувством был не страх за свою жизнь. Я лихорадочно думал: "Ну вот, они пошлют нас всех обратно и не видать мне больше этих денежек".
На самом деле я хочу заметить, что искренне восхищаюсь жителями Сулеймании, особенно моими студентами. Особенно было приятно с ними общаться после забитых, молчаливых детей, которых мне приходилось учить в Северной Америке. У большинства студентов АУИС были родственники, которых пытали или казнили при и Саддаме, и во время жестокой гражданской войны в Курдистане в середине 90-х, плюс почти всем им приходилось слушать лекции на языке, достойно выучить который у них никогда не было возможности. При этом они обладали острым умом и чувством собственного достоинства.
Основные проблемы возникали как раз с моими собратьями-американцами. Я как-то спросил у коллеги по АУИС, не приходилось ли ей сталкиваться с неуважением со стороны курдских студентов-мужчин. Она посмотрела на меня как на психа и сказала: "Нет, конечно. Ты откуда упал? Проблемы у нас не со студентами, а с мудаками из Главного Здания".
Главное Здание (ГЗ) гордо стояло в самом центре университетского городка. На самом деле весь городок был разделен на две части, как довоенная плантация: в центре барская усадьба, а вокруг нее – хижины прислуги. В роли хижин выступали аляповатые блочные домики из белой листовой стали, которая раскалялась на солнцепеке. Домики были расположены в стиле военного гарнизона, окруженного противовзрывной стеной. В этих домиках проходили занятия и находились кабинеты преподавателей, а в ГЗ, крупном каменном строении помпезного советского стиля, обосновались бесчисленные офисы администрации.
Вот так и выглядел университетский городок – совсем не так, как мы себе его представляли по картинкам на сайте. Это был первый шок, который мы испытали сразу после прибытия: роскошный комплекс АУИС – на сайте университета можно было совершить "виртуальную экскурсию" по просторным, вымощенным плиткой коридорам, которыми соединялись величественные здания с подписями "Ректорат" и "Общежития" - попросту не существовал.
Ну то есть где-то на отшибе города, на склоне пыльного холма была и стройка. И на протяжении нескольких лет АУИС на своем сайте без тени стыда показывал, как должен был бы выглядеть академгородок, если бы его когда-нибудь достроили. Может, и не достроят никогда: университет уже несколько раз нанимал и разрывал контракт с местной фирмой-подрядчиком, которая сорвала все возможные сроки. В конце концов за строительство взялась турецкая компания, внеся свой вклад в экономическое завоевание иракского Курдистана турками.
Когда кто-нибудь из штата АУИС скромно интересовался, не пора ли прекратить обманывать посетителей сайта с "виртуальной экскурсией", у Митчелла и Агресто всегда был готов ответ: "Мы же только начинаем работу!". Это напомнило мне об одной шутке: "Я постараюсь как можно дольше продержаться на этой должности новичком". Но в целом все старались помалкивать насчет несуществующего академгородка. Причина этому была очень простая: когда нас встретили в аэропорту Сули, нам тут же вручили пакет, в котором были мобильный телефон и пять тысяч долларов наличными "на обустройство".
На следующий день нас отвезли в настоящий кампус и расселили по пресловутым белым домикам. Тут же стало ясно, что эти самые домики – почти такая же долбаная выдумка, как и мифический академгородок на сайте университета. Построены они были так небрежно, что с почти каждого домика за время моего пребывания в АУИС поотваливались дверные ручки. Моя решила распрощаться с дверью в наименее благоприятный момент – как-то утром я проверял ученические работы, выпив слишком много кофе, и содержимое моего изношенного мочевого пузыря наконец настойчиво попросилось на волю. Я торопливо подбежал к двери, схватился за ручку – хрясь! В руке у меня остался сувенир, который я теперь ношу вместо брелка.
Тут-то меня и выручила дрянная постройка: чтобы привлечь к себе внимание, нужно было всего лишь постучать в дверь, которая отделяла мою комнату от коллеги-профессора, жившего в другой половине дома. Он сразу понял, что нужно делать – похожий казус приключился с ним неделей ранее. Эти мелкие бытовые неурядицы помогали укрепить товарищеский дух в команде, но усиливали ощущение, что мы живем и преподаем среди декораций на съемочной площадке.
Все заявления, сделанные ректоратом АУИС, отдавали тем же фальшивым, идиотским духом, хвастливым абсурдом, который неизменно сопровождал любые американские начинания в Ираке. Обязательства, взятые на себя университетом, были смехотворны: нам предстояло перевоспитать иракскую культуру и ее будущих лидеров в духе новых, демократических идеалов. При этом во всем университете обучалось не более двух сотен студентов. Трудно представить себе, как такая малочисленная группа сможет преобразовать страну с населением более 26 миллионов.
Когда я начал читать лекции, сразу же стало понятно, что студенты категорически не готовы воспринимать англоязычный материал университетского уровня. Нам сообщили - и это, разумеется, оказалось очередной ложью – что абитуриенты бегло говорят и читают по-английски. Полная чушь. Если бы я ставил оценки как в американском университете – еще одна официальная ложь – то две трети студентов вылетели бы на первой же сессии. Наверное, преподаватель с более устойчивыми моральными ориентирами проявил бы в этом вопросе принципиальность. Мне же очень нравились стодолларовые купюры, поэтому я продолжал щедро ставить тройки и четверки с минусом.
Полное надувательство: вот как все это выглядит для меня сейчас. Например, мы якобы должны были преодолеть великие этнические противоречия Ирака. В первом семестре я читал лекции по композиции для группы, которую я называл "стеной курдов" и "стеной арабов". Класс почти целиком состоял из молодых людей, которых, казалось, от поножовщины удерживает только авторитет учебного заведения. В одном углу сидело полдюжины крепких парней из курдской глубинки, едва говоривших по-английски, а в другом – столько же арабов из Багдада, по-городскому лощеных, но запуганных и постоянно вздрагивавших. Арабы гораздо лучше владели письменным и устным английским – результаты льгот, которые Саддам оказывал столице – а курды искренне ненавидели каждое предложение, которое их бывшим мучителям удавалось написать или произнести правильно.
В глазах обеих групп я был не более чем мелким недоразумением – что для меня оказалось большим сюрпризом, ведь Агресто убеждал меня на собеседовании, что мы станем самым большим событием в жизни этих ребят, дрожжами в свежем хлебе нового Ирака. В АУИС, говорил он мне (и всем остальным преподавателям) мы встретим небывалый научный энтузиазм, которого нам так не хватало в американских студентах.
Ничего подобного не произошло. Я увидел несколько сотен бодрых, неглупых юнцов, которые впервые в жизни оказались вдали от своих семей, активно знакомились с представителями противоположного пола, примеряли для себя социальные роли. Самая обычная картина взросления. Иногда, в хорошую погоду, галдящие стайки студентов на ступеньках ГЗ было не отличить от персонажей любой подростковой комедии: дети из больших семей, которые всю жизнь были чьими-нибудь сыновьями, дочерьми или племянниками, вдруг оказались в мире "Беверли-Хиллс 90210".
Но перед нашей благородной целью стояло еще одно, куда более серьезное препятствие: сам факультет. Нас никак не назовешь светилами науки. В АУИС были и достойные преподаватели – я их называть не буду, потому что похвала из моих уст означает автоматическое увольнение – но им удалось выжить только за счет того, что они не высовывались.
Каждый умный и способный преподаватель оказался в ситуации, когда все руководящие должности заняты крикливыми болванами, правыми консерваторами из глубинки. В каком-то смысле АУИС представлял собой идеальный срез всей американской политической системы, породившей его: самым достойным катастрофически не хватало твердости духа, а худшие гребли деньги лопатой и несли чушь.
Успешные профессора: отребье из деревенских штатов бес дипломаф
Чтобы добиться успеха в АУИС, нужно было соответствовать простой, четкой формуле: будь белым мужчиной из южных штатов, членом Республиканской партии, виртуозно владей техникой вылизывания начальственных задниц. Научные звания и степени, как и опыт преподавания в университете, не обязательны. Некоторые преподаватели были настолько бездарны, что это замечали даже студенты, по умолчанию глядевшие с восторгом на любого авторитетного иностранца.
На должность преподавателя американской истории Агресто назначил просто-таки хрестоматийный экземпляр, совмещавший в себе все недостатки АУИС. Первым признаком его, прямо скажем, своеобразного подхода к научной объективности стал выбор учебника: чудовищный пасквиль под названием "Америка: последняя надежда мира" под авторством Уильяма Беннетта. Да-да, того самого Уильяма Беннетта, рейгановского министра образования. Этот надутый хмырь много лет разглагольствовал о пользе добродетели, пока карточные долги не перевесили даже его собственную напыщенность. Однажды он прилюдно отчитал мальчишку за футболку с Бартом Симпсоном.
Название книги идеально отражает ее суть: Америка впролне буквально и однозначно является последней и единственной надеждой человечества. Обломись, Китай – или Бирма, или Эквадор, вообще все остальные страны мира – будущее за нами, мы альфа и омега. Это классический реакционный тезис: "Я не могу представить, что существует страна, равная по величию Америке, следовательно, такая страна существовать не может". Нехватка воображения – любимый аргумент противников эволюции, как биологической, так и исторической.
Студенты иногда оставляли эту книгу на своих партах во время перемен, и я как-то взял ее полистать. Я, конечно, подозревал, что она ужасна, но что настолько... Беннетт довел бы до слез даже самого прожженого апологета империализма. Если хотите почитать бред в том же духе, но хотя бы качественный, возьмите лучше Хитченса или Пола Джонстона, британского историка неоимпериалистских взглядов из тэтчеровской эпохи. Беннетт, который едва способен складывать слова в предложения и ни разу в жизни не занимался никакими серьезными исследованиями, дискредитирует даже самых поганых представителей этой шайки.
Один студент, сын видных курдских борцов за независимость, искренне веривший в вещи типа интеллектуальной свободы, сразу раскусил Беннетта и набрался смелости пожаловаться на выбор учебника. Преподаватель ответил: "Вообще-то это консервативный университет, и моя задача – познакомить вас с соответствующей точкой зрения". Честный ответ звучал бы как "Слушай, парень, меня пристроил на работу Джон Агресто, большой приятель Уильяма Беннетта, и моя непомерно огромная зарплата зависит от того, сколько этой мути мне удастся вам впихнуть". Я помню, какую гримасу отвращения скорчил этот студент, когда пересказывал мне эту историю. Да, он познакомился с "западным научным подходом" - правда, совсем не тем, на который мы рассчитывали.
К счастью для студентов, изучавших американскую историю, большинство лекций заключалось в просмотре фильмов про войну, а не чтении беннетовских сказок. Поскольку моя аудитория была отделена от его всего лишь тоненькой железной стенкой, за семестр я прослушал целый набор плохих фильмов про Вторую мировую. Три длинных месяца я пытался внушить своим подопечным необходимость использовать в сочинениях простое настоящее время вместо настоящего длительного, перекрикивая идиотские реплики за стеной: "Сержант, я ранен! Бросайте меня, идите дальше!" Дальше обычно шел звук взрыва, и хлипкая стена тряслась от грозной мести Сержанта за своего товарища Гиппера.
Главным его критерием отбора было отсутсвие "непристойностей". Он отметал все фильмы, в которых присутствовало хоть одно крепкое словцо (исключив все до единого мало-мальски достойные образцы военных киноэпопей). Таким образом он пытался избавиться от всех моральных сомнений, связаных с преподаванием по методу Уильяма Беннетта и Джона Уэйна.
И за это ему платили пятнадцать тысяч долларов в месяц. Я узнал об этом именно потому, что он был страшным хвастунишкой. Нам как раз выдали первую зарплату – все наличностью, разумеется – и он с гордым видом расхаживал по кампусу, приговаривая "А у меня в кармане пятнадцать штук баксов!".
Разумеется, зарплата его никак не соответствовала его научному статусу – тем более что таковой вообще отсутствовал. Даже PhD у него не было (хотя потом он хвастался, что купил диплом на каком-то сайте). У него не было ни опыта преподавания, ни публикаций в научных изданиях. Даже по либеральным стандартам АУИС разница между его зарплатой вызывала много вопросов на факультете.
Истинное положение вещей выяснилось, опять-таки, благодаря его неуемному хвастовству. Ближе к зимним каникулам он начал рассказывать всем, как поедет домой выбивать большой грант для АУИС у приятеля, Саксби Шамблисса, сенатора от своего родного штата Джорджия. Больше всего он любил поразглагольствовать в мужской уборной, которая в жару пахла как хлев. Стоя у писсуара, он доставал любого несчастного, которого угораздило опорожнить мочевой пузырь рядом с ним, рассказами о том, что его жена – одна из богатейших женщин штата и хорошая знакомая сенатора. Конечно же, ему ничего не стоит получить аудиенцию у Шамблисса.
Короче, эти пятнадцать тысяч в месяц он лишь номинально получал за преподавание. На самом деле он был лоббистом со связями с самыми богатыми и коррумпированными политиками из южной правоконсервативной элиты. Когда он упомянул свое знакомство с Шамблиссом, я не поленился и поинтересовался подробностями личной жизни доброго сенатора, заодно получив невольный урок на тему того, какие насквозь фальшивые идеалы породили на свет АУИС. Саксби Шамблисс избрался в сенат в 2002 году единственно за счет листовок, на которых его предшественник Макс Клеланд изображался рядом с фотографиями Осамы бен Ладена. Даже Джон Маккейн отозвался об этих фотошопных поделках "с осуждением". И это еще не все: Клеланд, патриотизм которого Шамблисс подвергал сомнению, потерял три конечности в результате взрыва гранаты во Вьетнаме. Саксби Шамблисс откосил от службы, якобы из-за больного колена. Которое, разумеется, магическим образом исцелилось сразу после того, как старина Саксби вышел из призывного возраста.
Но на преподавателя истории злиться времени не было, потому что когда вести о его не самой удачной попытке выбить денег дошли до университета, мы уже боролись с последствиями полового психоза, еще одной классической патологии правых консерваторов. Этот срыв особенно больно ударил по репутации университета, потому что в нем участвовал преподаватель-американец, который унизил и оскорбил женщину. Это никак не соответствовало нашей миссии – научить курдов уважать свободных, независимых женщин.
Американец, с которым случился срыв, был странным парнем – пучеглазый фанатик, кальвинист в десятом поколении из тех, что вечно суют свой нос в чужие дела. Больше всего на свете он ненавидел, разумеется, свободных и независимых женщин.
Героиня его одержимости была на голову выше его, что ему особенно не нравилось. Еще он никак не мог примириться с тем, что она преподает в Ираке, а ее муж сидит дома. Что еще хуже, эта женщина завела привычку обедать с неким молодым человеком из богатой семьи, долговязым преподавателем. Он, понятное дело, не был ее мужем, чем доводил нашего карлика до исступления. Он начал наступление с того, что несколько недель подряд буровил ее взглядом при каждой встрече – знаете это типичное выражение лица правых консерваторов, помесь затаенной похоти и трусливой злобы? И в какой-то момент он решил, что Господь подвиг его на активные действия. Для начала он прочитал нотацию туповатому дылде, с которым обедала эта женщина. Он заявил, что, поедая фалафель в компании с замужней женщиной, тот посягает на святость брачных уз и толкает несчастную на грех.
Дылда не нашелся, что возразить. Он и сам представлял собой прекрасный пример тупиковой ветви развития американской нации: высокий, спортивного телосложения, но не отличающийся большим умом. Я как-то слышал, как он спьяну хвастался на вечеринке, что собирается открыть в Сулеймании "Макдональдс". Якобы его папаша недавно получил грант на 16 миллионов, и ему ничего не стоит отсыпать своему сыночку каких-то девятьсот штук на новую макдачницу ддя Курдистана.
Короче, наорав на дубину-препода, карлик-кальвинист нагнал американку, истинный источник всех зол, и принялся поучать ее. Как ни странно, ей это не понравилось, и она даже посмела протестовать против его морализаторства. Тут у бедного коротышки совсем сорвало колпак, и он, брызгая слюной, заорал на нее: "Да ты просто шлюха! Тупая похотливая шлюха, поняла?!"
Женщина нажаловалась Агресто, а тот вызвал карлика в свой кабинет и неспешно отчитал. Интересно, что Агресто счел этот всплеск эмоций не более чем легким недоразумением. В настоящем американском университете буйного коротышку бы уволили или, по крайней мере, отправили в вынужденный отпуск по состоянию душевного здоровья. Но ведь он защищал нравственность, поэтому его выходку списали на излишнее рвение. Он до сих пор преподает в АУИС, обожаем администрацией и презираем студентами.
Вообще в АУИС действовали совсем другие правила. Первый удар поддых случился в Иордании, где у нас, свежих кадров, была пересадка перед отправкой в университет. В столовой гостиницы директор по кадрам АУИС Лара Дизайи сообщила: "Если ты еврей, то лучше держи это при себе". Я ждал, что небеса обрушатся на наши головы. Такое нельзя сказать вслух. Я был уверен, что это незаконно. Но все промолчали. Руководители АУИС ожидали этой трусости и наслаждались ею. Им явно нравилось запугивать сотрудников. После каждого инцидента Джошуа Митчелл, наш "временно исполняющий обязанности ректора", собирал всех на заседание. И мы шли – взрослые люди с кучей почетных научных званий, шушукающиеся, как восьмиклассники. Митчелл садился перед нами по центру, при никогда не смотря нам в глаза, выдерживал драматическую паузу и начинал вещать своим нудным визгливым голосом.
После нескольких таких заседаний мы поняли, что все выступления Митчелла, в принципе, про одно и то же: случилась очередная неприятность, и, как всегда, в этом виноваты сотрудники факультета.
Первый раз нам запомнился особенно: одну из преподавательниц английского изнасиловали двое местных, предложивших ее подвезти. Новость дошла до нас только по слухам. От ГЗ несколько дней не было ни слова, и лишь значительно позже Митчелл упомянул некий "инцидент" - по-другому он об этом происшествии не отзывался. На собрании по поводу этого несчастного случая мы и познакомились с митчелловским методом доклада о кризисной ситуации: длинное, крайне путаное и многословное вступление, которым оратор намеревался смягчить собственно дурную весть. Когда он закончил, о сути произошедшего мы знали еще меньше, чем до его выступления, но твердо уяснили, что что бы ни случилось, виноваты в этом мы сами.
Такое неясное обвинение не удовлетворило декана по студенческим вопросам Дениз Натали. Она вскочила и начала визжать, что "инцидент" - это целиком и полностью наша вина, в частности, сотрудниц-американок. В данном случае главным виновником были... кофточки без рукавов! Вот что привело к изнасилованию! Натали завелась с полоборота и долго вопила, повторяя свое обвинение: "По факультету бродят полуголые женщины в тоненьких кофточках! Топиках! Чему ж тут удивляться?"
Все оглянулись и внимательно изучили наряд соседа. Никаких топиков, обтягивающих футболок или купальников обнаружено не было. Если уж на то пошло, студентки одевались гораздо более вызывающе, чем сотрудницы факультета. Судя по всему в Сули действовал такой дамский дресс-код: главное, чтобы была прикрыта кожа, а там уж рядись во что угодно, хоть в леопардовые лосины. Не обнаружив никаких следов преступного оголения, Натали еще раз повторила свой тезис: мы сами виноваты!
Я снова не поверил своим ушам, как после того раза, когда зампокадрам заявила, чтобы евреи молчали в тряпочку. Неужели Натали и вправду только что заявила, что изнасилование – это целиком и полностью вина жертвы, и любая нескромно одетая женщина заслуживает того же? Как такое может происходить? Я рос в Беркли, где подобное заявление могло привести к концу света. Но вот она, стоит передо мной, и повторяет эту чудовищную ересь своим омерзительно визгливым голосом. Самое ужасное, что все собравшиеся слушают это совершенно всерьез, или, по крайней мере, притворяются.
Никаких связных подробностей "инцидента" мы так и не получили, пока наш начальник по безопасности, курд, не зашел несколькими неделями позже на разъяснительную беседу. Он вел себя так, как, по его мнению, должны вести себя американцы: спокойный, вежливый, расслабленный, полная противоположность Митчелла и Натали. Когда его попросили объяснить, как именно произошло изнасилование, он сказал просто: "В общем, курдская молодежь пить не умеет. На вашем месте я бы не ходил туда, где выпивают молодые курды". Как всегда, курды полностью опровергли все представления о них, которые пытались внушить нам наши консервативные начальники. И в очередной раз курды оказались куда лучшими американцами, чем собственно представители этого славного народа, которые пытались руководить университетом.
Продолжение следует
