Die Welt: Вы договорились с министром нефти Саудовской Аравии об ограничении добычи нефти. Рынок отреагировал на результаты ваших переговоров сначала разочарованно, и цены на нефть продолжили падать. Что, вообще, дает эта договоренность?
Александр Новак: Думаю, наша встреча с коллегами из Саудовской Аравии, Катара и Венесуэлы была очень продуктивной. Главным результатом стала предварительная договоренность об ограничении добычи нефти в 2016 году на уровне января этого года. Окончательное решение будет принято, когда к этой инициативе присоединится большинство других производителей нефти. По нашему мнению, этот подход позволит постепенно свести на нет переизбыток предложения и стабилизировать цены на уровне, который обеспечит стабильность этой отрасли в долгосрочной перспективе.
— Предположим, что другие будут согласны с этим. Вместе с тем, специалисты считают, что для стабилизации цен нужна не просто заморозка, а сокращение нефтедобычи.
— Такие предложения периодически поступают. Но нам кажется, что это вскоре может привести к искусственному росту цен. Потому что рост цен повлечет за собой приток спекулятивных денег в капиталоемкие проекты, например, в добычу сланцевой нефти, что, в свою очередь, приведет к росту предложения и очередному снижению цен. Решающее значение имеет то, при каких ценах на нефть добыча сланцевой нефти станет нерентабельной. Если цена будет выше, то мы вновь столкнемся с этим эффектом по стремительному падению цен. Именно поэтому нам и нужны консультации, чтобы понять, кто как оценивает нынешнюю ситуацию.
— Но снижение цен в последние 18 месяцев давно уже оказывает серьезное влияние на производителей, имеющих большие издержки.
— Да хотя и медленнее, чем ожидалось. В этом заключается отличие от предыдущих циклов, когда страны, добывающие нефть, влияли на рынок одним лишь сокращением добычи. Но после изобретения технологии по добыче сланцевого газа в 2009 году ситуация изменилась.
— То есть вы согласны с Международным энергетическим агентством, считающим, что в 2016 году, вопреки ожиданиям, цены на нефть не стабилизируются?
— В общем и целом согласен. Потому что когда в середине 2014 года началось снижение, многие думали, что скоро сократится добыча. Однако этого не произошло. Мы видим, что цена на уровне около 100 долларов за баррель была слишком высокой, и что нефтяные компании вполне выдержали падение цен и продолжают добычу. Спрос и предложение росли в равной степени, и «вилка» между ними не стала меньше. Поэтому сейчас все корректируют свои прогнозы относительно окончания нынешнего цикла. Ограниченный доступ к финансовым средствам и задержка реализации проектов сыграют свою роль в выравнивании положения на рынке и в том, что добыча вне рамок ОПЕК, в первую очередь, в Северной Америке, сократится. Там, в США, количество буровых вышек уже сократилось на две трети.
— Не только в США. Все ведущие нефтяные концерны сократили свои инвестиционные программы на 10-35%. Какого сокращения можно ожидать в 2016 году?
— С учетом ценовой конъюнктуры мы ожидаем в 2016 году дальнейшего сокращения на 15-40%. Таким образом, в этом году инвестиции 30-ти крупнейших предприятий мира могут оказаться на 200 миллиардов долларов меньше, чем было запланировано ранее. В то же время мы видим удорожание кредитов для нефтедобытчиков в США, что затрудняет им доступ к финансовым источникам.
— Каковы могут быть последствия сокращения инвестиций в обозримом будущем?
— В мировом масштабе в краткосрочной перспективе эти последствия будут минимальны. Однако в средне- и долгосрочной перспективе они будут заметны, потому что многие проекты, важные для стабильности и безопасности, с точки зрения обеспечения глобального спроса, были отложены или заморожены. Так что вполне можно предположить, что после 2020 года стабильное обеспечение нефтью окажется под угрозой. В этой связи Россия стремится надолго остаться стабильным поставщиком нефти в глобальном масштабе.
— Может ли Россия в интересах стабилизации цен «продавить» идею по сокращению объема добычи?
— Мы не занимались точными расчетами. Для России это трудный вопрос с учетом технологий, нынешнего состояния проектов и климатических условий. Смотрите сами: у России — больше 170 тысяч скважин, и сократить их количество очень трудно. А на Ближнем Востоке намного меньше скважин: Саудовская Аравия добывает то же количество нефти, что и мы, всего из 3500 скважин. Кроме того, наши нефтяные компании — самостоятельные акционерные общества, которые сами планируют собственное производство.
— Глава второй по величине российской нефтяной компании Лукойл Вагит Алекперов сказал недавно, что российский нефтяной сектор больше всего боится, что государство изменит правила налогообложения для него.
— Я разделяю мнение главы концерна, что необходима стабильная система налогообложения. Цены на нефть, а вместе с ними и рубль и так упали, а к этому добавились еще и проблемы с финансированием. Если бы в таких условиях изменились еще и правила налогообложения, то стало бы невозможно ничего прогнозировать, и компании смогли бы планировать свою деятельность максимум на год. Мы в последние два года как раз добились некоторых налоговых послаблений, которые должны стимулировать добычу на новых месторождениях в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке. Их эффект уже заметен: в 2015 году мы добыли там 60 миллионов тонн.
— А в арктической области?
— Производство там откладывается по причине дороговизны. Зато инвестиции в добычу Охотском и Каспийском морях выросли, потому что они привлекательны с точки зрения налогообложения. В долгосрочной перспективе нам — независимо от динамики цен на нефть — придется изменить систему налогообложения. Совместно с министерством финансов мы выработаем в течение этого года соответствующие предложения.
— Россия, как известно, борется со снижением добычи на нынешних месторождениях. Если инвестиции все же сократятся, не получится ли так, что в 2017 году удержать нынешний уровень добычи не удастся?
— Многое будет зависеть от ситуации с нефтяными ценами и с курсом рубля. Все наши концерны подтверждают, что сумеют удержать добычу на нынешних месторождениях на нынешнем уровне. Однако при нынешних ценах на нефть инвестиций в новые проекты практически не будет. Таким образом, инвестиции сократятся — пусть не на 100%, но на 20-30%.
— В средне- и долгосрочной перспективе дополнительной нагрузкой на нетрадиционные и дорогостоящие проекты лягут и западные санкции. Насколько заметен эффект от них уже сейчас?
— Влияние на общую добычу крайне мало. В последние два года мы добыли из таких «трудных» месторождений по 18 миллионов тонн, что составило около 3% от нашей общей добычи. Рост их доли является вопросом будущего.
— Однако без западных технологий добиться его будет тяжело.
— Но есть и обратный эффект. Поскольку наши компании в этой области не могут сотрудничать с западными, им пришлось заняться этой работой самостоятельно и заняться созданием новых технологий в России.
— Давайте скажем прямо: в течение ближайших лет ликвидировать этот гандикап не получится.
— По крайней мере, мы достигаем наших целей. За три года мы серьезно модернизировали наши нынешние технологии. Специалисты, научная и практическая база — все это у нас есть. Многие концерны работают над этим.
— Что касается газового сектора, то Европейская комиссия стремится получить доступ ко всем газовым контрактам. О чем это, по-вашему, свидетельствует?
— Мне трудно это комментировать. Мы исходим из того, что коммерческие контракты являются делом двух компаний.
— Вас не беспокоит поведение ЕС?
— Некоторые представители ЕС хотят, чтобы контракты о поставках координировались Европейской комиссией. Однако многие страны не согласны с этим. Многое будет зависеть от них.
— Разногласия между ЕС и Газпромом имеют давние традиции. Долгое время Газпром высказывался в адрес ЕС агрессивно и неуважительно. Сейчас его тон стал помягче. Как вы оцениваете двусторонние отношения в настоящий момент?
— Мы исходим из того, что Россия является надежным поставщиком, и что отношения выгодны для обеих сторон. Поэтому и была создана вся нынешняя инфраструктура. Теперь же предстоит ее расширение — с учетом того, что добыча в Европе сократится, а спрос возрастет.
— Но разногласия остаются. Можно ли назвать политику Европы конструктивной?
— Политика берет верх над экономическим аспектом поставок газа и нефти. Так, по политическим мотивам был заблокирован проект «Южный поток». По политическим же мотивам предпринимаются попытки помешать расширению «Северного потока». Ведь очевидно, что строительству первых двух веток «Северного потока» никто не мешал, и что они соответствовали европейским правовым нормам. Однако отношение к двум новым веткам — иное. Кроме того, мы видим, что в новой энергетической стратегии ЕС никак н упоминаются отношения с Россией. Как такое может быть с учетом факта, что она является главным поставщиком энергоносителей? Мы надеемся, однако, что прагматизм возьмет верх. Нам нужно развивать отношения на основе учета обоюдных интересов, гарантий и долгосрочной перспективы.
— Могу предположить, что вы рассчитываете на поддержку Германии при расширении «Северного потока».
— Мы исходим из того, что речь идет, в первую очередь, об экономическом проекте. Крупные энергетические концерны Европы заинтересованы в нем. Потому что это долгосрочный проект. И мы будем конкурировать с другими поставщиками природного и сжиженного газа, на которых делается ставка сейчас.
— То есть либо «Северный поток», либо дальнейший транзит газа через Украину?
— Мы не исключаем, что часть поставок будет и дальше осуществляться через Украину. Вопрос в другом: целесообразны ли с экономической точки зрения поставки исключительно через нынешнюю трубопроводную систему? Альтернативные газопроводы составят нынешним конкуренцию и удешевят транспортировку газа, в частности, и для европейских потребителей. Когда некая страна имеет монополию на транзит, это влияет на цену транспортировки и создает определенные риски. А Украина уже объявила о многократном повышении цены на транзит.
— То есть мы находимся на перепутье?
— В любом случае будут и нынешние, и новые маршруты поставок. Мы исходим из того, что нужна конкуренция в этой области. Европа ведь тоже говорит о диверсификации поставок и поддерживает другие — нероссийские — проекты вроде TAP или TANAP. Однако когда говорится, что некий газопровод выгоден, а другой строить не нужно, имеет место чисто политический подход.
