Любопытная история Фрэнсиса Фукуямы

Одна из тем, к которой я обращаюсь чаще всего, это аналогия между американской элитой и монархией Бурбонов, которые ничему не учатся и ничего не забывают. Я сосредоточился на ограниченности и антиинтеллектуализме американских творцов политики не просто потому, что  мне нравится набирать очки в легкой борьбе или слушать самого себя, а из-за того, что эти черты ведут к весьма существенным и очень пагубным последствиям в реальном мире. Американская элита с удвоенными усилиями проводит свою губительную политику, вторгаясь в Ирак, восстанавливая против себя Россию и вводя санкции против Ирана, не просто из-за собственного цинизма (хотя это определенно играет свою роль), а потому что  многие ее представители искренне верят, что беспрепятственное применение американской силы это самая благотворная и необычайно щедрая стратегия для человечества. Такая уверенность вряд ли уникальна для неоконсервативного мышления. Но и «либеральные ястребы», такие как пресс-агент администрации Обамы Энн-Мэри Слотер (Anne-Marie Slaughter), придумавшая пресловутую «обязанность защищать», также весьма благосклонно относятся к использованию американской военной мощи. Просто неоконы в своей уверенности намного более агрессивны, бескомпромиссны и воинственны.

В свое время Фрэнсис Фукуяма был старейшиной неоконсервативного движения. Он тогда написал свои самые знаменитые трактаты, включая «The End of History and The Last Man» (Конец истории и последний человек). Эта книга стала, пожалуй, самым знаменитым вкладом в направление политической философии под названием «демократия превыше всего». В ней утверждается, что злобные идеологические баталии 19-го и 20-го веков уже завершились убедительной победой демократии, и теперь это лишь вопрос времени, прежде чем демократия победит во всем мире. Таким образом, «конец истории» из названия книги Фукуямы это конец идеологической борьбы. Действуя в типичных для неоконов традициях, Фукуяма ставит с ног на голову марксизм и утверждает, что мир постепенно, но неумолимо движется в более демократическом («позитивном») направлении, и что хотя на этом пути могут время от времени случаться трудности местного значения, общий разворот в обратном направлении невозможен.

Следовательно, Фукуяма это неокон из неоконов – один из наиболее красноречивых и настойчивых сторонников насильственной демократизации. Но оказавшись практически в одиночестве среди своих коллег по внешнеполитическому истэблишменту из числа консервативной элиты, Фукуяма взглянул на неизбежные результаты неоконсервативной внешней политики, а именно, на безумно опрометчивое и пропитанное кровью вторжение в Ирак, и начал часто моргать. Надо отдать ему должное: похоже, Фукуяму вразумила страшная кровавая бойня, развязанная Америкой после 11 сентября, и он дошел до того, что заявил на страницах New York Times, что неоконсерватизм это нелепая и «фарсовая» версия ленинизма.

Я пишу о Фукуяме не потому, что он выступил против политики экспорта демократии на штыках, которая проводится в жизнь по меньшей мере лет пять или шесть, а потому что он недавно проделал поистине выдающуюся работу на тему медленной эрозии среднего класса в развитых странах, возможного появления «американской плутократии» и достоинств демократии по сравнению с авторитаризмом.

Все три направления его исследования примечательны, потому что благодаря им Фукуяма, ранее обитавший в святая святых консерватизма, выступил резко против традиционного мировоззрения своих бывших идеологических единомышленников. По мнению типичного американского консерватора, по крайней мере, из числа тех, кто хотя бы поверхностно знаком с идеологией собственного движения, никакой эрозии среднего класса нет (застой с ростом средней заработной платы не имеет значения, потому что Wal-Mart сегодня продает свой ширпотреб дешевле); плутократия в Америке существовать не может (Америка это уникальное бесклассовое общество, поэтому только левые радикалы могут изобрести эту концепцию «плутократии»); а сама идея сравнения демократии и автократии неприятна и бестактна (потому что в ней налицо явное презрение к первому и недостаточное отвращение ко второму).

Из-за такого беспристрастного сравнения демократии с авторитаризмом Фукуяму могут пинком вышвырнуть из приличного общества. Помните, как Майкл Макфол, настолько прочно придерживающийся общепринятых и господствующих взглядов, что он стал абсолютно приемлемой фигурой для «либеральной» администрации Обамы, написал как-то статью в библии американской элиты, журнале Foreign Affairs, которая называлась «Миф авторитарной модели»? В ней он открыто утверждал, что демократические государства всегда и везде обгоняют и берут верх над авторитарными. В Америке не надо далеко ходить направо, чтобы найти людей, буквально неспособных себе представить эффективное авторитарное государство. Для них это терминологический оксюморон, явное противоречие в понятиях, как сухая вода, холодный огонь или горячий лед.

Есть и другие ученые представители американской элиты, которых немного отрезвили бесчисленные катастрофы прошлого десятилетия. Черт побери, даже Томас Фридман сегодня действует более осторожно, чем прежде. Но Фукуяма не боится высказываться прямо и откровенно; он не дрожит от страха из-за того, что бывшие товарищи подвергнут его критике, или кто-то вдруг наклеит на него ярлык недостаточно активного борца за свободу. Возьмите в качестве примера следующий отрывок из его эссе годичной давности под названием «Left Out»:

Кризис наглядно показал, что гипотеза эффективного рынка не соответствует действительности: изобретательные и предприимчивые финансисты получали баснословные прибыли, но в своем алчном стремлении создавать новые, более сложные финансовые инструменты и продукты они не созидали, а разрушали богатство в обществе.

Вы можете пролистать все до единого американские политические журналы левого толка в поисках более точной и адекватной оценки провалов этой оргии дерегулирования 1980-х, 1990-х и начала 2000-х годов, но поиски ваши будут напрасны. Возможно, Мэтт Тайбби (Matt Taibbi) или Гленн Гринвальд (Glenn Greenwald), которых я люблю, но которые пишут в довольно маргинальных и «несерьезных» изданиях, могли представить столь же острые и бескомпромиссные аргументы. Однако подавляющее большинство американских «либералов» никогда бы не написало столь проникновенные строки, потому что они страшно боятся получить клеймо «левых» (они предпочитают звание «центристов» или иногда «прогрессистов»).

Я думаю, Фукуяма может писать столь прямо и откровенно из-за того, что он десятилетиями анализировал американскую политику с явно консервативных позиций, и поэтому может не опасаться критики и обвинений в эксцентричности, чужеродности и бессмысленной ненависти к Америке. А может, он понимает, насколько слаб авторитет законодателей тенденций.

Я говорю обо всем этом потому, что еще остается какая-то надежда. В частности, последняя статья Фукуямы это одна из наиболее смелых работ, вышедших из-под пера представителей мейнстрима. Это лобовая атака на утомительный, скучный и страшно идеологизированный дискурс, который всецело владеет американской политологией на протяжении трех последних десятилетий. Преображение Фукуямы ценно еще и потому, что оно напоминает о необходимости  анализировать идеи и теории на основе их собственных достоинств, но не по достоинствам их создателей. Теория Фукуямы о «конце истории» была неразумной, потому что в ней не было доказательств и основательности, а не потому, что ее создал Фукуяма. А вот его более поздний анализ гораздо лучше, потому что он обоснован данными и аргументами, но не потому, что Фукуяма стал «серьезнее». Это ценный урок, ибо вполне человеческая реакция заключается в том, чтобы прицепиться к своему идеологическому аватару – а потом пусть он сам ведет свои идеологические сражения.