Материалы ИноСМИ содержат оценки исключительно зарубежных СМИ и не отражают позицию редакции ИноСМИ
Меркель, безусловно, права. Всегда существует тонкое равновесие между политикой сдерживания и дипломатией ведения диалога — когда вы решаете, в какой момент твердо стоять на своем, а когда сделать шаг навстречу. Это остается извечной проблемой для тех, кто обладает видением, умением и смелостью, чтобы вести переговоры на высшем уровне.
Тридцать лет назад Рональд Рейган и Михаил Горбачев попытались ликвидировать ядерный арсенал, но так и не смогли этого сделать. Тем не менее из этой неудачной попытки им удалось выстроить новый мировой порядок.
Обо всем случившемся красноречиво говорил язык тела: оба лидера вышли удрученные, разбитые, не в силах взглянуть друг другу в глаза. При вспышках фотокамер Рональд Рейган и Михаил Горбачев вечером 12 октября 1986 года покидают дом в Хёвди на севере Рейкьявика. Именно эти снимки разлетелись потом по всему миру. Журнал Time вынес на обложку заглавие «Сделка не удалась: саммит загубили „звездные войны“».
Так это событие и вошло в историю. Как огромная упущенная возможность. Шанс ликвидировать ядерное оружие выскользнул из рук потому, что лидеры решили не уступать друг другу по небольшому примечанию касательно «Стратегической оборонной инициативы» Рейгана (СОИ). Поразительный эпизод в целой череде встреч на высшем уровне с их взлетами и падениями, где большие надежды сталкиваются с суровой реальностью.
Тридцать лет спустя настало время пересмотреть отрицательный вердикт, вынесенный встрече в Рейкьявике. Теперь, когда нам доступны стенограммы заседаний и прочие документы из российских и американских архивов, мы можем узнать, что происходило за закрытыми дверями, и поразмышлять об исторической значимости саммита. У нас есть возможность воссоздать драму этих 36 часов, когда напряжение человеческих существ было доведено до физических и умственных пределов — и, в свете истории, показать, как «провалившаяся сделка» в итоге оказалась трамплином для одного из самых важных договоров по сокращению ядерных вооружений времен холодной войны, который был подписан уже год спустя в Вашингтоне, когда Рейган и Горбачев окончательно отказались от крылатых и баллистических ракет средней и малой дальности (Pershing II и ракет СС-20). Ввиду многолетних препирательств по поводу Брексит, из встречи в Рейкьявике можно также извлечь несколько уроков того, как — если воспользоваться выражением Уинстона Черчилля — правильно «договариваться на саммитах».
В период «новой холодной войны», начавшейся в 1980-е годы после того, как советское вторжение в Афганистан зимой 1979 года побудило президента Джимми Картера в 1980 году бойкотировать Олимпийские игры в Москве, подобного рода обсуждения были редким явлением. Весь переговорный процесс сверхдержав по контролю над вооружениями был временно свернут. В марте 1983 года непосредственный преемник Картера, Рональд Рейган, назвал СССР «империей зла» и изложил свое видение СОИ, которую Советы (и большая часть Западной Европы) восприняли как угрозу перевода гонки вооружений на новый виток технологической спирали с выходом в космическое пространство.
В Советском Союзе эти годы известны как «эпоха застоя», когда заседавшая в Москве когорта стариков уже давно исчерпала ресурсы и идей. Леонид Брежнев, на протяжении последних лет имевшие серьезные проблемы со здоровьем, скончался в ноябре 1982 года; его преемник, Юрий Андропов, умер в феврале 1984 года. Побывав на вторых за последние 15 месяцев советских государственных похоронах, вице-президент Джордж Буш в шутливой форме попрощался с сотрудниками американского посольства: «До встречи в следующем году в то же самое время». Буш ошибся — но только на один месяц. Константин Черненко (73 лет) издал свой последний хрип 10 марта 1985 года.
Тогда кремлевская геронтократия наконец поняла, в чем дело, и, перепрыгнув поколение, назначила на пост советского генерального секретаря энергичного пятидесятилетнего реформатора с высшим образованием. Михаил Горбачев уже успел обратить на себя внимание Запада, который распознал в нем новую породу советского аппаратчика — человека живого и ясно выражающего свои мысли, готового свободно рассуждать, а не утыкаться в заготовленные бумажки. Уже в декабре 1984 года Маргарет Тэтчер заявила, что они могли бы «вместе заниматься деловым сотрудничеством». Но Горбачев был, несомненно, продуктом системы. Он выступал за экономическую и социальную реформы, с тем чтобы в глобальном противостоянии Востока и Запада сделать СССР более конкурентоспособным. Его первый лозунг был за ускорение, вскоре за ним последовала перестройка.
Изначально в своем желании побеседовать с Рейганом Горбачев руководствовался утилитарными соображениями. Он хотел обуздать гонку вооружений, дабы облегчить советской экономике бремя военно-промышленного комплекса, что позволило бы ему сосредоточиться на внутренних реформах. Между тем на своем первом саммите в Женеве в конце 1985 года эти два человека, вопреки всему, обнаружили, что действительно способны найти общий язык. После нескольких откровенных, хотя и бурных, совещаний 19 ноября, они расстались в тот же вечер на стоянке, пожав друг другу руки, Горбачев назвал это «искрой взаимного доверия». Потом Рейган пробормотал своему начальнику штаба: «Этого парня вполне можно полюбить».
Несмотря на языковой и идеологический барьеры оба лидера хорошо поладили, особенно во время неформальной «беседы у камина» в доме на берегу озера. Они также обнаружили, что сходятся по вопросу ядерной политики. Каждый был убежден в том, что доктрина взаимного гарантированного уничтожения (mutual assured destruction) — часто сокращаемая до «Mad» — в буквальном смысле безумна и что ядерное оружие должно быть ликвидировано. Короче говоря, оба оказались отщепенцами холодной войны.
К январю 1986 года Горбачев призывал к 50-процентному сокращению ядерных арсеналов сверхдержав, и его ядерная фобия обрела всепоглощающий характер после апрельской катастрофы на Чернобыльской АЭС. Взрыв ядерного реактора на украинской электростанции стал самой серьезной гражданской ядерной аварией в период холодной войны, в результате которой было высвобождено в 400 раз больше радиоактивного материала, чем при взрыве сброшенной в 1945 году на Хиросиму бомбы. Радиоактивные выпадения распространились на большую часть Восточной Европы, от Балтики до Средиземноморья. «Один только выброс, — сказал Горбачев помрачневшему Политбюро, — и нам всем понятно, какой была бы ядерная война».
К сентябрю 1986 года Горбачев опасался, что женевская «искра» потухла. Он сказал Рейгану: «Я пришел к выводу, что переговорам нужен мощный импульс… Они ни к чему не приведут, пока вы и я не вмешаемся лично».
Советский лидер предложил провести «короткую приватную встречу» в Исландии или в Лондоне, чтобы «продемонстрировать политическую волю» и побудить к действию соответствующие бюрократические аппараты, чтобы соглашение было готово к подписанию уже во время запланированного визита Горбачева в США в 1987 году.
Рейган согласился, однако в своих ожиданиях стороны серьезно расходились. Из советских документов мы узнаем, что Горбачев дал указание своим сотрудникам разработать позицию с «потенциалом к прорыву», основанную на его предыдущем предложении 50-процентного сокращения. Между тем на американской стороне старший сотрудник Совета национальной безопасности заявил, что президенту придется вывести «простака» Горбачева на чистую воду, чтобы выяснить, чего именно он хочет. Тогдашний госсекретарь Джордж Шульц сказал Рейгану, что им следует избегать «впечатления того, что Рейкьявик сам по себе уже саммит», а не просто полезная подготовка для того, что он назвал саммитом II в США. Американцы не были готовы к буре, которая настигнет их в Исландии
Предполагаемый «базовый лагерь» для саммита США состоялся в Хёвди — в элегантном деревянном гостевом доме, расположенном на побережье и предназначенном для приема правительства. Хотя его расположение было вполне удаленным (примерно на одинаковом расстоянии от Москвы и Вашингтона), само здание оказалось для встречи непригодным. Лидеры двух стран проводили свои встречи тет-а-тет в маленькой комнате на нижнем этаже. Каждой из делегаций для работы были отведены комнаты наверху: американцы расположились в двух залах с ванной комнатой на одной половине дома, советская делегация таким же образом разместилась на другой половине, а соединяла их большая общая комната. Один из президентских брифингов американским сотрудникам пришлось провести в крошечной ванной, где трое старших помощников были вынуждены стоять в ванне. Зайдя внутрь, Рейган сказал: «Я займу трон», и расположился на крышке унитаза.
Оба лидера отклонили Лондон в качестве места встречи, поскольку, как заметил американский президент, «это слишком большой город, где слишком много отвлекающих факторов+. Рейган надеялся, что в Рейкьявике они смогут «обсудить все спокойно», вдали от всеобщего внимания. Тем не менее средства массовой информации устроили вокруг этого события возмутительный цирк: тысячи журналистов обрушились на небольшой город с населением в 90 тысяч человек (примерно такого же размера, как современный Бат) в отчаянных поисках новых перспектив для съемки и местного колорита, как бы надуманно это ни выглядело. В некоторых газетах плелись истории о том, что Хёвди якобы дом с привидениями; даже Washington Post выбрал соответствующий заголовок — «Сверхъестественный саммит». На фоне такого ажиотажа встреча в Рейкьявике отнюдь не обещала быть камерной беседой «не на высшем уровне», какой ее представлял себе Шульц.
К тому же необходимость выводить на чистую воду уклончивого советского лидера отпала уже после первого совещания, состоявшегося в субботу 11 октября в 10.40 утра. Рейган в степенной официальной манере начал излагать содержание бумаг, подготовленных на брифинге, но Горбачев — возбужденный событием и в гораздо более откровенной форме — не замедлил раскрыть свой всеобъемлющий план разоружения, включавший три пункта. Во-первых, он предлагал сократить на 50 процентов стратегический ядерный арсенал: иными словами, межконтинентальные ракеты. Во-вторых, ликвидировать все ядерные средства промежуточной дальности (INFs) в Европе, за исключением британских и французских «независимых» ядерных сил сдерживания — то, что он назвал «большой уступкой». Его третье предложение заключалось в том, чтобы продлить Договор по противоракетной обороне 1972 года еще на десять лет и ограничить любые испытания космического оружия тем, что он назвал «лабораторией». Горбачев настаивал на том, чтобы все три предложения были приняты как единый интегрированный пакет.
Договор по ПРО был самым чувствительным вопросом. Он служил для укрепления доктрины взаимного гарантированного уничтожения, ограничивая право какой-либо из сверхдержав строить оборонительные системы против ракет противника. Проект СОИ Рейгана угрожал нарушить это «равновесие страха» путем создания противоракетного щита в космосе — отсюда желание Советского Союза предотвратить тестирование подобного оборудования Соединенными Штатами. Подход Рейгана был диаметрально противоположным. Президент утверждал, что, раз оборонительные системы уже испытываются, он поделится этой технологией с Советским Союзом как защитой от «какого-нибудь маньяка наподобие Гитлера». Он сравнил это с упразднением отравляющих газов после Первой мировой войны, при котором противогазы сохранили «на случай непредвиденных ситуаций».
В 12.30 устроили обеденный перерыв, так чтобы США могли поразмыслить над тем, что Горбачев настойчиво называл «совершенно новым» предложением.
Когда в 15.30 лидеры продолжили встречу, ритм совещания остался прежним: Рейган вел себя неторопливо, а Горбачев, напротив, проявлял временами бурное нетерпение. «Вы прибыли в Европу со своими ракетами и не хотите отсюда уходить», — в определенный момент рявкнул он. Хотя Горбачев не желал срыва своему «пакету», опасаясь, что, если СССР сократит свои ракетные арсеналы, американцы получат преимущество в «космическом оружии», он согласился, что вечером группы экспертов с каждой стороны должны попытаться обсудить сложные вопросы в двух важных областях: контроль над вооружениями и права человека.
Незадолго до окончания встречи в 17.40 Рейган отложил свои записи, чтобы произнести пламенную речь о том, что «мы — две цивилизованные страны, два цивилизованные народа» и насколько стратегия взаимного «массового уничтожения» была «нецивилизованной ситуацией». Он заявил: «Я думаю, что мир станет гораздо более цивилизованным, если мы, две великие державы, продемонстрируем ему этот пример, создадим оборонительные системы и ликвидируем ужасное современное вооружение». В очередной раз он предложил поделиться СОИ с Советами. На этот раз вышел из себя Горбачев. «Прошу прощения, господин президент, но я не воспринимаю вашу идею обмена СОИ всерьез. Вы не хотите делиться даже нефтяным оборудованием, автоматическими станками или доильными аппаратами… Давайте будем реалистами».
В то время как лидеры двух стран отправились отдыхать, их делегации приступили к работе. Группа по правам человека разобралась со своей повесткой дня относительно быстро, закончив в два часа ночи. Тогда как группа по контролю над вооружениями трудилась всю ночь, с восьми вечера до 6.30 утра, а в полтретьего для срочных консультаций им даже пришлось разбудить двух министров иностранных дел. После такого ночного марафона к началу дня, вероятно, все уже были без сил.
Третье совещание началось 12 октября в 10 часов утра. На этом конференция должна была завершиться. Рассмотрев выводы, к которым пришли рабочие группы, лидеры довольно быстро договорились о переходе к 50-процентному сокращению стратегических ядерных арсеналов, а также обсудили «вариант нулевого уровня» для ядерных сил средней дальности в Европе. После дальнейшей уступки со стороны Горбачева они согласились ограничить численность советских INFs в Азии до ста и таким же количеством — американские ракеты на территории США. Все шло нормально.
Но потом, когда дело коснулось баланса между сдерживанием и обороной, дискуссия начала ходить по кругу. Горбачев был нацелен на то, чтобы в течение десяти лет уничтожить наступательные ядерные вооружения, все это время сохраняя в действии Договор по ПРО в качестве защиты Советского Союза против нового «космического оружия». Рейган, однако, продолжал отстаивать право на разработку оборонительного «щита» в космосе, утверждая, что это обеспечит всему человечеству долгосрочную защиту от государств-изгоев. Одержимость советского лидера Договором по ПРО теперь приводила американского президента в бешенство. «Черт возьми, — кричал он, — какое еще соглашение вы отстаиваете?… Наша защита сегодня представляет собой угрозу ответных ударов со стороны одного в случае нападения другого. В правильном смысле этого слова это и не защита вовсе».
Горбачева в равной степени злила навязчивая идея Рейгана о СОИ. «Мы сказали, что президент Рейган это человек, который не любит идти на уступки. Теперь я в этом убедился. Но, как гласит американская поговорка, для танго нужны двое. Так же нужны двое, чтобы контролировать вооружения, сокращать и ликвидировать ядерное оружие… Поэтому я приглашаю вас на мужское танго, господин президент».
Но Рейган не был готов танцевать с партнером, на которого, по собственным ощущениям, не мог рассчитывать. Ссылаясь на исторические примеры случаев, когда, как он утверждал, Советский Союз нарушал обещания по контролю над ядерными вооружениями, Рейган напомнил Горбачеву другую американскую поговорку: обжегшись на молоке, дуешь на воду. Основной проблемой было доверие. «Я понимаю, что вы не доверяете нам, — воскликнул Рейган, — так же, как мы не доверяем вам».
По мере того как нарастало напряжение, Горбачев вспомнил риторику президента об «империи зла» и его призывы к крестовому походу, дабы отправить социализм на свалку истории. Что это значит, спросил он: «Война?» «Нет», — горячо возразил Рейган. Затем американский президент обрушился с уничтожающей критикой в адрес советской коммунистической партии, обладающей «монополией на власть».
Оба легко могли бы обмениваться шпильками всю оставшуюся часть дня, но тут Горбачев сделал паузу и сказал: «Я убежден, что, если у нас с вами разные идеологические позиции, это не повод стрелять друг в друга. Напротив, я уверен, что в дополнение к политическим отношениям, между нами возможны и чисто человеческие отношения». Он пристально посмотрел на Рейгана: «Вернемся к тексту».
Оба министра иностранных дел, Шульц и его советский коллега Эдуард Шеварднадзе — отчаявшиеся достичь компромисса — пытались распутать три большие проблемы. Даже если вопрос СОИ останется нерешенным, они хотели по крайней мере уйти оттуда с соглашением о 50-процентном сокращении стратегических арсеналов и ликвидации большинства своих ядерных сил промежуточной дальности. Но Горбачев не соглашался ни на один из этих вариантов. «Я предложил конкретный пакет и просил бы рассмотривать его в целом», — сказал он. Переговоры зашли в тупик. Рейган воскликнул: «Как мы можем уйти отсюда ни с чем?» Горбачев хладнокровно возразил: «К сожалению, мы действительно можем».
Отступая от края пропасти, обе стороны взяли тайм-аут, чтобы перейти к выводам рабочей группы по гуманитарным вопросам. После быстрой пробежки по таким темам, как открытие консульства в Киеве и Нью-Йорке и взаимные визиты профсоюзов двух стран, Горбачев нажал на Рейгана еще раз: «Ну, господин президент, приближается критический момент. Как вы намерены поступить?»
Шульц, лихорадочно работавший над составлением примиряющего коммюнике, теперь зачитал его. «Для нас это не приемлемо», — сказал Горбачев. Он предложил взять перерыв на час или два, чтобы составить что-нибудь получше: «В конце концов, мы не хотим, чтобы все закончилось показухой». Он напомнил американцам о своей нижней строке: «Исключительно важно подтвердить Договор по ПРО. Тогда мы можем обосновать риск, который берем на себя в вопросах стратегических вооружений и ракет средней дальности».
Они ушли на обед в 13.35 и возобновили совещание в 15.25, а через час снова прервались, чтобы дать американцам возможность придумать компромиссную формулировку по исследованиям и разработкам программы противоракетной обороны. Но когда они вновь собрались в 17.30, Горбачев привязался к одному слову.
Он настаивал на том, чтобы все испытания были ограничены «лабораторией».
«Я не могу согласиться с ограничениями, которых вы требуете», — ответил Рейган.
«Это ваша окончательная позиция? Если да, то на этом мы можем закончить нашу встречу».
«Да».
Горбачев сделал глубокий вдох: «Вы должны меня понять. Для нас вопрос лабораторий не есть проявление неуступчивости или упрямства. Это не казуистика. Все слишком серьезно. Мы соглашаемся на обширные сокращения и, в конечном счете, уничтожение ядерного оружия. И в то же время американская сторона подталкивает нас согласиться предоставить им право создавать космическое оружие. Это неприемлемо для нас».
Он пытался сыграть на желании Рейгана занять место в истории — шанс остаться в народной памяти «великим президентом».
Рейган в свою очередь обратился к Горбачеву как к политическому собрату. «Позвольте сказать откровенно: если я дам вам то, что вы просите, дома мне точно не поздоровится». Он спросил: «Вы действительно готовы свести на нет историческую возможность договора из-за какого-то одного слова в тексте?»
Тут разгорячился Горбачев: «Но это не вопрос слова, это вопрос принципа… Если я вернусь в Москву и скажу, что, несмотря на наше соглашение о десятилетнем периоде, мы дали Соединенным Штатам право на проведение испытаний СОИ в космосе и что США готовы развернуть ее к концу этого периода, они назовут меня дураком и безответственным руководителем». Тогда Рейган начал умолять Горбачева оказать ему «личную услугу», учитывая отношения, которые сложились у них в Женеве.
Но Горбачев не сдвинулся с места: «Мы не можем согласиться с тем, что вы предлагаете. Если вы согласитесь на запрет испытаний в космосе, мы подпишем документ в две минуты. Что-то другое нас не устраивает. Мы уже договорились о том, о чем могли; это не наша вина. Несмотря на то, что наша встреча заканчивается так, моя совесть перед моим народом и перед вами чиста. Я сделал все, что мог».
«Ужасно, что нам придется на этом расстаться, — сказал Рейган. — Мы были так близки к соглашению. В любом случае, я думаю, вы не хотели достичь соглашения. Мне очень жаль».
«Мне тоже очень жаль, что все случилось именно так. Я стремился к соглашению и сделал все, что мог, если не больше».
«Я не знаю, будет ли у нас когда-нибудь еще один подобный шанс и встретимся ли мы в ближайшее время».
«Я тоже не знаю».
Двое мужчин, сердитые и усталые, побрели по ступенькам дома в Хёвди, в то время как фоторепортеры и телеоператоры запечатлевали их мрачные лица. Было ясно, что «сделка провалилась» — и не было даже даты для саммита II в Америке. Следящему за событием миру Рейкьявик представлялся полным провалом.
Но так ли это? Сразу после саммита Джек Мэтлок, один из ведущих советологов Рейгана, пересмотрел записи переводчика и понял, что степень согласия по ключевым пунктам была «беспрецедентной». Недаром он сказал: «Рейган и Горбачев решили больше проблем, чем кто-либо мог ожидать от встречи в Рейкьявике».
На пути в Москву Горбачев взглянул на саммит с той же точки зрения. Проблема, по его словам, никогда не состояла в том, «кто кого победил». Скорее требовалось выйти из постженевского «тупика» и добиться «большего прорыва». Эту задачу выполнить не удалось, зато был достигнут значительный прогресс. Оказалось, сказал Горбачев, «довольно просто достичь понимания» по стратегическому вооружению и ракетам средней дальности.
Что касается СОИ, он отметил следующее: «Вероятно, нам понадобится еще одна попытка, чтобы перешагнуть [границу], которая до сих пор нас разделяет». Отнюдь не считая встречу провалом, Горбачев оценивал саммит в Рейкьявике как «еще один шаг в сложном и трудном диалоге, нацеленном на поиск решений».
По возвращении в Вашингтон Рейган заявил то же самое публично в своем обращении к американскому народу. Несмотря на несколько замечаний о непримиримости Горбачева в отношении СОИ, речь президента прозвучала в приподнятом тоне. Рейган настаивал: «Сегодня мы как никогда близки к соглашению, которое могло бы привести к более безопасному миру без ядерного оружия».
Но как перейти от слов к делу? Кто-то должен был переменить позицию в споре. Горбачев сделал это первым. В конце октября он и Политбюро тайно договорились о готовности признать испытания СОИ не только в «лаборатории», но и везде, за исключением космоса. Ему нужно было добиться прогресса по вопросу сокращения вооружений ввиду масштабов советских военных расходов и растущего национального бюджетного кризиса.
Позиция Рейгана также изменилась. Третьего ноября в СМИ просочилось известие о секретной операции американского правительства по продаже оружия режиму аятоллы Хомейни в Иране, чтобы использовать вырученные средства на финансирование выступавших против коммунистов партизан в Никарагуа. На протяжении нескольких недель скандал с «Ирангейт» подтачивал силы администрации и запятнал даже «тефлонового президента». Не менее разрушительной оказалась победа демократов на выборах в Конгресс 4 ноября: теперь они контролировали обе палаты парламента. Так что у Рейгана не было ни малейшего шанса получать на Капитолийском холме финансирование, необходимое ему для поддержания СОИ в течение оставшихся двух лет своего пребывания в Белом доме. Находясь в политически слабой позиции и нервничая по поводу собственного наследия «президента-миротворца», он — как и Горбачев — нуждался в компромиссе.
Осведомленный о новой политической динамике в Вашингтоне, Горбачев решил «развязать» пакет по разоружению, на котором он так настаивал в Рейкьявике. Его помощник Александр Яковлев сообщил, что, хотя отдельные его элементы с точки зрения политики и пропаганды по-прежнему имеют смысл, «„пакет“ в его нынешнем виде только связывает нам руки». Горбачев не питал иллюзий. «Конкуренция» сверхдержав будет продолжаться, но он хотел «снять противостояние». Советский лидер посетовал: «Как ни трудно вести дела с Соединенными Штатами, мы обречены на это. У нас нет выбора».
Таким образом, обе стороны решили сосредоточиться на одном из вопросов, который они более или менее согласовали в Рейкьявике: INFs. Несмотря на сопротивление со стороны Пентагона и советских военных, в течение 1987 года Шульц и Шеварднадзе вырабатывали соглашение о «двойном глобальном нуле», чтобы ликвидировать все советские и американские ракеты средней и меньшей дальности в Европе и в Азии. Что не менее важно, они установили беспрецедентный режим взаимных инспекций на месте, благодаря чему рейгановская мантра «доверяй, но проверяй» наполнилась реальным содержанием.
Кроме того, они договорились, что в декабре Горбачев поедет в Вашингтон на подписание Договора о РСМД. Несмотря на уныние, которое в СМИ вызвал тот промозглый вечер за пределами дома в Хёвди, базовый лагерь подготовил почву для встречи на высшем уровне II.
В те лихорадочные выходные в октябре Рейган и Горбачев не просто помышляли о немыслимом, но осмеливались говорить о том, что долгое время никто не решался произнести вслух. Лицом к лицу, каждый из них активизировал в другом антиядерный радикализм. Это совещание лидеров носило положительный характер, побуждая их на совместные действия.
Переход от базового лагеря к саммиту также требовал готовности идти на компромисс. Лидеры должны были проявить желание, как выразился Горбачев, «танцевать танго», совместно добиваясь взаимовыгодных результатов. Творческая дипломатия не была — и не является — игрой с «нулевым результатом», в которой я выиграю, только если проиграешь ты. Этот односторонний подход к встречам на высшем уровне тем не менее заманчив для политических лидеров, которые ищут дешевой популярности у себя дома. В Великобритании, например, лидеры тори, начиная с Маргарет Тэтчер и заканчивая Дэвидом Кэмероном, одержимы осознанной необходимостью всегда возвращаться из Брюсселя со сделкой, в которой «мы» даем фору «Европе». На самом деле, именно так они и британские СМИ формулируют переговорный бизнес — в рамках концепции совещаний с «нулевым результатом», подобных тому, на которые сетовал Горбачев.
Терезе Мэй, которая во время кампании по проведению референдума действовала хитро, вполголоса защищая пребывание Великобритании в ЕС, будет трудно избежать соблазна сыграть на публику теперь, когда все внимание направлено на выработку новых отношений Великобритании с ЕС, которой она занимается. Необходимость на каждом шагу претендовать на победу идет вразрез с достижением долгосрочных компромиссов. Последние зависят от наличия кооперативного духа.
Саммиты, затрагивающие ключевые вопросы, имеют мало шансов на успех, если рассматриваются как серия столкновений, в которой одна сторона выигрывает, а другая терпит поражение. Как продемонстрировали своим путешествием из Женевы через Рейкьявик в Вашингтон Рейган и Горбачев, каждая встреча на высшем уровне теоретически есть составляющая процесса диалога. Ангела Меркель недавно напомнила об этом, подчеркнув необходимость поддерживать открытыми линии связи с Россией Владимира Путина в период возобновления напряженности между Востоком и Западом. Точно так же она настаивала на необходимости сохранения сильной обороны.
Меркель, безусловно, права. Всегда существует тонкое равновесие между политикой сдерживания и дипломатией ведения диалога — когда вы решаете, в какой момент твердо стоять на своем, а когда сделать шаг навстречу. Это остается извечной проблемой для тех, кто обладает видением, умением и смелостью, чтобы вести переговоры на высшем уровне.
«Transcending the Cold War» под редакцией Кристины Шпор и Дэвида Рейнольдса опубликована Oxford University Press.
