Политика влияет на спорт. Недавно я писал о предложении спортивного истеблишмента США к Международному олимпийскому комитету отменить запрет на политическую, религиозную и расовую пропаганду и разрешить «мирные демонстрации в поддержку расовой и социальной справедливости». Это типичная попытка «прикрыть один глаз» и расширить критерии для продвижения определенного мировоззрения. Однако в случае России о мировоззрении речи не идет — речь идет о жестких критериях допинга. Лаборатория не выносит вердикт о приемлемости того или иного политического жеста. Зато она точно знает, кто из спортсменов употреблял допинг. В случае России это делалось неоднократно, систематически и с ведома руководства. Конечно, причастность руководства нельзя подтвердить в лаборатории. Но история с Россией продолжается уже шесть лет, и когда в декабре 2016 года директор российского антидопингового агентства призналась, что в стране существовала координируемая государством допинговая программа, появился сильный аргумент.
Поголовное наказание редко бывает абсолютно справедливым. Логичнее и прозрачнее оно было в случае апартеидной Южной Африки. Ее руководство прямо говорило, что не отправит на Олимпиаду смешанную по расовому составу команду. После этого начался бойкот, и страну исключили из МОК. Официально Москва не признает государственную программу допинга. Кроме того, на руку ей то, что российские спортсмены смогут принимать участие в международных первенствах в индивидуальном порядке, но позволят это только тем, кто не замешан в системном допинге. Нет ли тут презумпции виновности? Как кто-нибудь доказывал бы, что, скажем, не напился?
Ситуация России куда хуже, чем Южной Африки. Ей достаточно было отменить сегрегационный закон. Но убедить мир, что с употреблением допинга покончено, сложнее. Тем не менее для всех, кто считает все это примером недопустимой политизации, остается сильный контраргумент: решающую роль играют результаты, полученные лабораторией.
