Автор статьи принадлежит к поколению, чьи родители в полной мере прошли через тяготы Второй мировой войны, а их близкие почти все погибли на фронте или во время ленинградской блокады. Естественно, что в доме часто вспоминали о войне. Довольно рано я заметил, что рассказы участников событий сильно отличаются от того, говорится в исторических книгах, фильмах и телевизионных передачах.
Позднее, по прочтении книг, изданных в других странах, открылась еще одна, третья, картина. Три истории противоречили друг другу во всем, кроме оценки преступной природы нацистского режима. Ее не отрицали даже бывшие гитлеровские генералы. Вопреки распространенному в России мнению, итоги II Мировой войны нигде в мире вслух не оспариваются. Если не считать маргинальных неонацистких сайтов в Интернете, на эту тему публично высказывают неудовольствие разве что в Индии и некоторых арабских странах.
Практически все западные источники согласны в одном: то, что происходило в Европе и на зависимых от нее территориях в 1914 - 1945 годах, было общим несчастьем, тридцатилетним противоестественным отклонением от нормального хода истории. Трагической кульминацией этой катастрофы стала II Мировая война. 'Все становилось лучше и лучше. В таком мире я был рожден. Внезапно и неожиданно, в одно утро 1914 года, все пришло к концу', - вспоминал бывший британский премьер-министр Гарольд Макмиллан. О том же писал и первый канцлер ФРГ Конрад Аденауэр: '...до 1914 года на этой земле были мир, покой и безопасность... С 1914 года из жизни людей исчезли и безопасность, и спокойствие'.
Европа бесконечно дорожит столь дорого доставшимся ее народам пониманием того, что высшей абсолютной ценностью является не державное величие и не государственные интересы, а каждая отдельно взятая человеческая жизнь. Единственный способ жить дальше по осмыслению итогов II Мировой войны жителям демократических стран видится в невосприимчивости к оборонному сознанию, имперской идеологии как таковой. Собственно, ради этого возник Европейский Союз. Его появление, наконец, сделало обе мировые войны предметом внимания историков, а не политиков.
Четверть века назад казалось, что к пониманию того же идет и наша страна. 'Человечество начинает осознавать, что оно отвоевалось', - заявил тогда в Вашингтоне Михаил Горбачев. Казалось бы, и у нас интерес к событиям почти семидесятилетней давности должен постепенно смещаться в сторону протокольного возложения венков к памятникам и научных изысканий. Но для этого требуется общественный консенсус по отношению к общему прошлому и будущему. Такое согласие имеется в европейских странах, включая даже Польшу, где война коснулась буквально каждой семьи и оставила воспоминания о себе ничуть не менее тяжелые, чем в России. В нашей стране подобного консенсуса нет. Поэтому события войны у нас являются объектом не только исторических исследований, но и политической публицистики, в которой события и человеческие поступки минувшей исторической эпохи поневоле оцениваются с позиций сегодняшнего дня.
Те, кто бывает по западную сторону российской границы, видят идеальную сохранность почти никем не посещаемых военных монументов и мемориальных захоронений. В России безобразное состояние таких памятников сочетается с регулярным проведением вокруг них многолюдных экзальтированных мероприятий. Чем дальше уходит война, тем помпезнее и фальшивее становятся церемонии по поводу ее годовщин. Чуть ли не единственное важное связанное с этим государственное дело - принятие пакета законов о повышенном пенсионном обеспечении участников войны, было сделано в первую половину трудных 1990-х. А вот апофеоз юбилейной помпезности и фальши наступил в куда как более благополучные 2000-е. К счастью, среди живых участников событий это нравится далеко не всем.
Записки сержанта
Вынесенная в подзаголовок цитата заимствована из воспоминаний члена-корреспондента Академии Художеств Н.Никулина. Автор книги, призванный на фронт прямо со школьной скамьи, сразу же оказался в самом пекле кровавых боев на Волховском фронте, возле станции Погостье. Там, примерно в одних и тех же местах, он воевал с конца 1941 по начало 1944 года, а потом с боями дошел до Берлина, получив четыре ранения и несколько боевых орденов.
Очень редко бывает так, что произведение, изначально не предназначенное автором для печати, приобретает общественную значимость. Фронтовые воспоминания отставного сержанта ранее публиковались лишь отрывками на страницах газет. Тем не менее, 30-летняя самостоятельная жизнь рукописи сделала ее достаточно широко известной. По словам директора музея Михаила Пиотровского, 'тихий и утонченный профессор выступает как жесткий и жестокий мемуарист. Он написал книгу о Войне. Книгу суровую и страшную. Читать ее больно. Больно потому, что в ней очень неприятная, правда'.
Солдатские воспоминания - нетипичный вид исторической литературы: 'Обычно войны затевали те, кому они меньше всего угрожали: феодалы, короли, министры, политики, финансисты и генералы. В тиши кабинетов они строили планы, а потом, когда все заканчивалось, писали воспоминания, прославляя свои доблести и оправдывая неудачи. Большинство военных мемуаров восхваляют саму идею войны и тем самым создают предпосылки для новых военных замыслов. Тот же, кто расплачивается за все, гибнет под пулями, реализуя замыслы генералов, тот, кому война абсолютно не нужна, обычно мемуаров не пишет'.
Большинство новобранцев верило Сталину несопоставимо больше, чем сейчас их сверстники верят руководству России. Они были убеждены в боеспособности армии и профессионализме ее командиров. Что же их ожидало?
Неподготовленная к войне, потерявшая в предвоенном терроре более 40 тысяч офицеров и генералов, Красная армия расплачивалась тем, чего в России никто никогда не берег: 'Солдаты всегда были навозом. Особенно в нашей великой державе и особенно при социализме. [...] Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое предательство, и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они не достигли бы того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат'.
Замечено, что самые нелицеприятные воспоминания о войне сохранили те ветераны, у которых, подобно Н.Никулину потом состоялись успешные 'гражданские' биографии. Многие из них искренне хотели бы отделаться от призрака войны, которая, как заметил на склоне лет бывший морской пехотинец и известный поэт Григорий Поженян, 'и живым, и мертвым надоела'. Но для миллионов других наших соотечественников пережитый в юности кровавый кошмар так и остался единственным ярким воспоминанием за всю их безрадостную жизнь.
Бывший сержант Никулин - человек высокой культуры и художественного вкуса. 'Хранитель прекрасного и знаток высоких ценностей, - пишет в предисловии Михаил Пиотровский, - он особо остро и точно воспринимает ужасы и глупости войны. И рассказывает о них с точки зрения мировой культуры'. Эта книга - не о героических подвигах, а о том, как отвратительна любая война. Даже если ее называют Великой Отечественной: '...Я обратился к бумаге, - пишет автор, - чтобы выскрести из закоулков памяти глубоко засевшую там мерзость, муть и свинство, чтобы освободиться от угнетавших меня воспоминаний'.
Проза Н.Никулина образна, точна и безжалостна: 'Война - самое большое свинство, которое когда-либо изобрел род человеческий, [...] война всегда была подлостью, а армия, инструмент убийства - орудием зла. Нет, и не было войн справедливых, все они, как бы их ни оправдывали - античеловечны'. По уровню воздействия на читателя эта книга стоит в ряду с лучшими антивоенными произведениями мировой литературы. Заслуженное место таких книг - в школьных программах и хрестоматиях. Тогда всем станет ясно, что воспитание подрастающего поколения бывает военным, а бывает - патриотическим, но эти слова ни в коем случае не следует писать через дефис.
Нериятная правда
Политическая эксплуатация военной темы началась далеко не сразу. В 1965 г., после отставки крайне непопулярного в армии Никиты Хрущева, новые правители прагматично решили использовать празднование 20-летия Победы как пропагандистскую патриотическую 'подпорку' для самих себя. Известны документы о распределении задач в этой, поначалу заурядной и 'проходной', идеологической кампании между аппаратом ВЛКСМ, армейскими политорганами и КГБ.
Неожиданно для самих функционеров 'проект' получил перспективу на долгие годы. Как точно заметил американский историк, войну, в конце концов, цинично превратили 'из национальной травмы в пропагандистский миф о победе социализма над капитализмом, культ со своими святыми, сакральными реликвиями и специальным туризмом'. Его составной частью стала осторожная, 'ползучая' реабилитация Сталина, преувеличение и приукрашивание его роли в разгроме Германии.
Отправление подобного культа было бы политически беспроигрышным делом, если бы время от времени не появлялись книги, которые продолжают традиции исторических трудов Михаила Геллера и Александра Некрича, художественной прозы фронтовиков Виктора Астафьева, Василя Быкова, Виктора Некрасова. Их авторы показывают войну тем, чем она была прежде всего - величайшим несчастьем и национальной трагедией.
'Война, которая велась методами концлагерей и коллективизации, не способствовала развитию человечности, - пишет Н.Никулин. - Солдатские жизни ни во что не ставились. А по выдуманной политработниками концепции, наша армия - лучшая в мире, воюет без потерь. Миллионы людей, полегшие на полях сражений, не соответствовали этой схеме. [...] Их сваливали, как падаль, в ямы и присыпали землей похоронные команды, либо просто гнили они там, где погибли'.
Помню, как подростком, летом 1966 г. я отдыхал с родителями в пансионате 'Дюны', в каком-нибудь получасе езды от питерского Финляндского вокзала. Не в забытых Богом болотах, а на кухонных задворках приморской здравницы, в редком и ровном сосновом лесу, тут и там все еще валялись кости вперемежку с лохмотьями красноармейского обмундирования - следы чуть ли не единственного за всю войну кровопролитного боя, случившегося в тех местах летом 1944 года. Даже тогда, после успешного советского наступления никто не удосужился подобрать и по-человечески похоронить тела погибших. Просто участок местности огородили, объявили военным полигоном и никого туда не пускали до тех пор, пока не придумали строить пансионат на берегу Финского залива.
Трудный разговор
В моем кабинете на полке стоят приобретенные по случаю немецкие каминные часы фирмы Haid. Такими недорогими и практичными часами до сих пор завалены мастерские и комиссионные магазины на всей территории бывшего СССР. Когда понадобилась реставрация, выяснился поразительный факт: подобные изделия никогда не поставлялись в Советский Союз ни по импорту, ни по репарациям. Все они прибыли сюда после войны в чемоданах, посылках и вещевых мешках, будучи предварительно добыты посредством обыкновенного грабежа.
В 1945 году для многих фронтовиков стали тяжелой травмой безобразные сцены повального, поощряемого командованием, насилия над мирным населением и мародерства на территории оккупированной Германии. Глава, посвященная данной теме, в воспоминаниях Н.Никулина, озаглавлена: 'Мое поражение во II Мировой войне'.
О том же - страшные воспоминания отставного лейтенанта, поэта и художника Леонида Рабичева [Л.Рабичев. Война все спишет. 'Знамя' 2005, ?2; 'Аввалон' М.2008. 560 с.]: 'Три больших комнаты, две мертвые женщины и три мертвые девочки, юбки у всех задраны, а между ног донышками наружу торчат пустые бутылки. Я иду вдоль стены дома, вторая дверь, коридор, дверь и еще две смежные комнаты, на каждой из кроватей, а их три, лежат мертвые женщины с раздвинутыми ногами и бутылками, и так в каждом доме. [...] Наши танкисты, пехотинцы, артиллеристы, связисты, [...] позабыв о долге, чести и отступающих без боя немецких подразделениях, тысячами набросились на женщин и девочек. [...]
Женщины, матери и их дочери, лежат справа и слева вдоль шоссе, и перед каждой стоит гогочущая ватага мужиков со спущенными штанами. Обливающихся кровью и теряющих сознание оттаскивают в сторону, бросающихся на помощь им детей расстреливают. Гогот, рычание, смех, крики и стоны. А их командиры, их майоры и полковники стоят на шоссе, кто посмеивается, а кто и дирижирует - нет, скорее, регулирует. Потрясенный, я сидел в кабине полуторки, шофер мой стоял в очереди, и я понимал, что война далеко не все спишет. А полковник, тот, что только что дирижировал, не выдерживает и сам занимает очередь, а майор отстреливает свидетелей, бьющихся в истерике детей и стариков. [...] Я был командиром взвода, меня тошнило, я смотрел как бы со стороны, но мои солдаты стояли в этих жутких преступных очередях, смеялись, когда надо было сгорать от стыда, и по существу совершали преступления против человечества'.
Происходили ли сопоставимые эксцессы во время наступления германской армии? Происходили многократно, и это хорошо известно. Но они получили должную оценку и были осуждены даже теми рядовыми военнослужащими, которые принимали в них участие. Тем более, никому не приходит в голову их замалчивать или отрицать. В войсках антигитлеровской коалиции с побежденными не церемонились нигде, но на Западе описанным выше образом вели себя разве что полудикие марокканские 'спаги' - арабские и берберские наемники, которые прошлись по Италии в составе французской армии.
За единичные подобные эпизоды персонально отвечают отдельные военнослужащие. Но когда подобное приобретает массовый характер, вина ложится на верховное командование и персонально на руководителей государства. Говорят, что когда о насилиях и грабежах доложили Сталину, он ответил: 'Пусть ребята погуляют'. При этом, если конкретные советские военачальники думали иначе, большую часть безобразий им удавалось пресечь. Тот же Л.Рабичев вспоминает: В апреле месяце моя 31-я армия была переброшена на Первый Украинский фронт в Силезию [...]. На второй день по приказу маршала Конева было перед строем расстреляно сорок советских солдат и офицеров, и ни одного случая изнасилования и убийства мирного населения больше в Силезии не было'.
Насилия сопровождались мародерством. Рядовые солдаты и офицеры грабили простых обывателей. Объекты генеральского интереса были более основательными. Ими становились, например, произведения искусства - от живописи и фарфора до скульптуры с городских площадей. Не отставало и государство. 'Перемещенные ценности' из германских государственных музеев (большую часть которых в 1950-е годы вернули в ГДР) еще можно было с некоторой натяжкой считать военными трофеями. Но как назвать вывоз в СССР, например, ценнейшей коллекции французской живописи - собственности семьи погибшего в гестапо антифашиста графа Й.фон Вартенбурга,? [Костеневич А. Неведомые шедевры. Харри Н.Абрамс Инк. NY-СПб, 1995, 292 с.].
Увы, сержант Никулин и лейтенант Рабичев не имели возможности даже попытаться повлиять на все это. А вот офицеры рангом постарше - армейский переводчик, писатель Лев Копелев, а также известный ученый-генетик Владимир Эфроимсон, служивший в разведке, обратились по команде с рапортами о мародерстве, изнасилованиях и убийствах мирных жителей (В.Эфроимсон докладывал, например, о тысячах женщин, изнасилованных в Берлине советскими солдатами и покончивших после этого самоубийством). 'Неуместная' впечатлительность стоила обоим офицерам лишения боевых орденов и отбытия десятилетних лагерных сроков: одному - за 'пропаганду буржуазного гуманизма и сочувствие к противнику' (так в обвинительном заключении), а другому - за 'клевету на Советскую Армию'.
Окончилась война, и люди, одержавшие победу, но обремененные ее тяжелейшими нравственными издержками, вернулись к мирной жизни. В отличие от побежденных немцев, у них не было комплекса вины. Потом они построили страну, в которой мы живем. Такую, какая она есть. И воспитали детей, то есть нас. Таких, какие мы есть. Это, увы, объясняет многие неприглядные особенности современной российской жизни.
Нацистская Германия потерпела поражение, преступления гитлеровцев были осуждены, а многие виновные заслуженно наказаны вплоть до смертной казни. Но ни преступный характер нацистского режима, ни победа над ним индульгенциями не являются. Чудовищность нацизма - не основание оправдывать бесчинства своих соотечественников или сваливать на немцев абсолютно все преступления, совершенные в годы II Мировой войны. Это поняли, кажется, везде, кроме Российской Федерации.
Все знают, например, что германские оккупационные власти осуществляли геноцид евреев. Но это - не повод отрицать, что инициаторами и исполнителями резни в Львове и Даугавпилсе, массовых расстрелов в киевском Бабьем Яре, каунасских фортах, Змиевской балке возле Ростова-на-Дону, на юге Орловской области и у южных окраин Ленинграда были не пришлые германские нацисты, а их местные пособники. Да и случились перечисленные эксцессы задолго до того, как сами нацисты затеяли 'окончательное решение еврейского вопроса'.
Данная статья - не историческое исследование: перечисленные факты широко известны. На Украине, в Латвии и Литве сразу после получения независимости власти честно признали и осудили участие своих стран в Холокосте. Недавно с аналогичным заявлением выступило руководство Франции, принимая ответственность за действия петеновских коллаборационистов.
В России многие любят поговорить об общем с Украиной и даже Латвией историческом пути в чем угодно, но только не в ответственности за подобные преступления. Более чем сдержанное постановление на эту тему было с безобразным скандалом провалено Государственной Думой. Это лишний раз показывает, что в 1945 году Красная Армия сокрушила германскую военную машину, но, увы, не нацизм. И сейчас на территории России обитает куда больше убежденных нацистов, чем 70 лет назад - в гитлеровской Германии. Н.Никулин как в воду глядел, когда в 1970-х годах писал свои мемуары: 'Шло бессмысленное убийство наших солдат. Надо думать, эта селекция русского народа - бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных'.
