Literární Noviny: Что заставило такого успешного оперного режиссера как вы снять фильм, тем более на такую противоречивую тему, как атомная энергия?
Василий Бархатов: Любопытство. Картина в первую очередь о людях и об их отношениях. Главный герой – невероятно талантливый ядерный физик, но его достали другие физики-ядерщики, и он пытается сбежать из своего атомного городка и от атомной физики как можно дальше. Я хотел показать, как в России эта профессия переходит по наследству от отца к сыну, от поколения к поколению. Это такая маленькая монархия внутри государства. Лично я атомной энергией интересовался с детства. Знаете, это была такая детская страсть к футуристическим вещам: космические корабли, неземные цивилизации и атомные электростанции. Вещи недоступные, таинственные. Из другого измерения.
- Атомная энергетика у нас, наверное, самая болезненная тема. Любое упоминание об атоме неизбежно сопровождается страхом перед новым Чернобылем. После аварии в Фукусиме все больше говорят о том, что риски от атома сильнее, чем польза. Назвать фильм «Атомный Иван», так же, как американцы во время холодной войны называли крупнейшую русскую ядерную бомбу, - это довольно сильно в свете последних событий, вам так не кажется?
- Я не боюсь черного юмора. Я родился в 1983 году, так что, когда взорвался Чернобыль, мне было три года. Это тот возраст, когда человек начинает впитывать в себя все, что происходит вокруг: атмосферу, отрывки новостей по радио или по телевизору. Я чувствовал тот ужас и страх, хотя глупые советские чиновники долго делали вид, что ничего не случилось. Они хотели засыпать все песком и забыть обо всем. Когда в прошлом году во время съемок фильма я впервые вошел в зал с реактором на атомной электростанции, я сразу вспомнил те детские ощущения. У меня с детства был необъяснимый страх – страх заболеть раком или СПИДом, страх перед тем, что тихо убивает людей. До этого я никогда не хотел и не пытался заниматься этим вопросом, я научился жить с этим страхом, но, когда представилась возможность снять об этом фильм, я ухватился за эту идею, потому что вдруг у меня появился шанс посмотреть на свой страх с другой стороны.
- Вы стали первыми режиссером, кто получил разрешение снимать непосредственно во время работы реакторов на двух АЭС. Какое это было чувство?
- Сильное. Мы пытались показать АЭС с другой стороны, не со стороны возможных катастроф. Такой вариант трактовки, понятно, приходит в голову первым. И при этом, конечно, нельзя было закрывать глаза на то, что случилось. Отец главного героя, например, был одним из ликвидаторов катастрофы в Чернобыле. За это он заплатил своей жизнью. Но нельзя поддаваться стереотипам, что на атомной электростанции работают исключительно полубезумные ученые, которые носят плутоний в карманах, потому что они выбрали свою профессию как наиболее приемлемый способ самоубийства.
- В Вашей атомной комедии сотрудники электростанции в рамках празднования годовщины начала работы АЭС пытаются поставить театральную гротескную постановку о ядерном апокалипсисе. Но когда сценарий попадает в руки руководства электростанции, разгорается скандал. У Вас были подобные проблемы с «Росатомом», финансировавшим Ваш проект?
- Знаете, да. В картине это показано на абсурдном, преувеличенном уровне, но в остальном можно сказать, что проблемы, возникающие у режиссера любительского спектакля с сюрреалистическими атомными грибами – это метафора проблем, которые во время съемок были у нас с «Росатомом». Сценарий рождался в ходе наших переговоров о форме фильма. И это позволило нам отразить тему конфликта представителя искусства с заказчиком его произведения. И позиции «Росатома» я не удивляюсь: это серьезная государственная корпорация, которая выделила на фильм значительную сумму. Меценаты всегда были нужны искусству. И мы экспериментировали с тем, насколько творческий человек в таких условиях может сохранить творческую свободу и индивидуальный взгляд на вещи.
- Может сохранить?
- Я был удивлен, на что они в итоге согласились пойти. Моментов, которые, с точки зрения «Росатома», как минимум, спорные, мне кажется в фильме достаточно. С этой точки зрения в целом получилась довольно резкая комедия. Для меня главное, что была отражена суть фильма – гротескное изображение жизни обычных людей и их отношений на фоне одного атомного городка, который является частью современного мира и в то же время отчасти гоголевской метафорой этого мира.
- Городок Удомля, где выросла атомная электростанция, на которой Вы снимали, - знаковое место для русской культуры. Чехов здесь писал «Чайку», спасался от депрессий и желания покончить с собой Левитан. Выбор этого места был неслучайным?
- Нет, мы потом узнали об этом. Эти прекрасные, огромные озера, вдохновлявшие Левитана и Чехова, подошли проектировщикам для охлаждения реакторов. Этот парадокс, конечно, нас сильно удивил.
- Герои пьес Чехова часто с надеждой мечтают о том, что будет через 100-200 лет. Наверное, они удивились бы, увидев на месте девственной природы атомную электростанцию…
- Да, это немного абсурдная связь прошлого и будущего. Богу не чужд черный юмор.
- В Вашем атомном городе есть две доминанты – церковь и АЭС. Как православие и атомная энергия соседствуют друг с другом? Одно другого не исключает?
- Я тоже раньше думал, что ядерная физика – это бастион атеизма. Но потом от физиков-атомщиков я узнал, что второй закон термодинамики, определяющий естественное направление, по которому идут природные процессы, - для них де-факто доказательство существования Бога. Если представить, что есть большое количество частиц, или, например, кирпичей, есть и сила, которая в состоянии все эти частицы соединить. Так говорят физики-атомщики. Когда вместе с ними входишь в зал с реактором, пульт управления со всеми его цветными лампочками и кнопочками напоминает алтарь. За пультом сидят три эксперта, они все контролируют, за ними сидит четвертый человек – он контролирует этих троих. А рядом с лампами, соединенными с самыми современными технологиями, стоят иконы. На меня это произвело сильное впечатление.
- Остается только надеяться, что Бог не прикажет использовать атом против Фомы неверующего… Давайте лучше вернемся к более веселым темам. Что вас в атомный век привело к в некотором роде старой светской профессии оперного режиссера?
- Я родился в Москве, в семье журналистов. Все вокруг меня были журналистами, отец, кстати, какое-то время был главным редактором российской «Литературной газеты». Я под влиянием юношеского максимализма хотел быть кем угодно, только не журналистом. Я мечтал стать программистом, придумывать компьютерные игры и мультимедийные программы. Но потом отец на каком-то банкете встретил профессора московского театрального факультета и рассказал ей, что у него есть непослушный сын. А она сказала ему: а он не хочет заниматься театром? Когда отец пересказал мне этот разговор, моя реакция была такой: Что? Театр? Я сумасшедший что ли какой-то? Та профессор, тем не менее, пригласила меня на встречу, я выучил наизусть одно стихотворение…
- Что это было за стихотворение?
- Помню, у меня была такая готическая программа: я цитировал наполовину запрещенного в России Шарля Бодлера - «Вампира» из «Цветов зла».
- «Когда от страшного кумира / Мы разум твой освободим,/ Ты жизнь в холодный труп вампира / Вдохнешь лобзанием своим…?
- Да. Сильно! И к этому еще была басня Крылова «Крестьянин и смерть». С каменным лицом я все это прочитал профессору, а она отвечает: ой, такой милый мальчик, такой хороший, нежный, тонкий, беленький, с ним надо хорошенько поговорить. И она предложила мне учиться на оперного режиссера. Я ей – ведь в опере же ничего не происходит?! Там только певцы ходят по сцене в ужасных костюмах. Пару раз, правда, к тому времени я уже был в Большом театре. Знал, что существует какой-то Моцарт и Чайковский, подозревал, что есть и другие… Но в этом я был не вполне уверен… Короче говоря, я был совершенно к этому не готов. Но мне надо было выбирать - или режиссировать оперу, или идти в армию.
- И Вы выбрали меньшее зло…
- Да. И стал открывать новый мир. Как в бреду я глотал всю историю оперы, читал, слушал, учил ноты. Так что через четыре месяца на вступительных экзаменах я был немногим хуже тех, кто с детства мечтал изучать эту специальность… Меня взяли. Первые полтора года я учился как-то по инерции, но потом меня все это поглотило.
- Как на Вас повлияла стажировка в одном из самых прогрессивных европейских оперных театров – в Берлинской комической опере?
- Я попал к прекрасному режиссеру Петеру Конвичному (Peter Konwitschny), журнал Operwelt пять раз объявлял его оперным режиссером года. Благодаря его подходу, мудрости, неистовости и независимому взгляду я до безумия влюбился в оперу. Дело было даже не в самой практике. Я вдруг увидел вокруг себя такое количество свободных, независимых и одержимых искусством людей, столько красоты! До меня дошло, что в опере можно абсолютно все и что это именно то, чем я хочу заниматься.
- Как Ваша любовь к опере уживается с дружбой с лидером запрещенной группы «Ленинград», дерзким преемником российских бардов Сергеем Шнуровым?
- Лирический герой Шнур, извергающий своим хриплым голосом серу во все стороны и довольствующийся словарем зэков – это только вершина айсберга. На самом деле Сережа интеллигентнее, умнее, мудрее и начитаннее большинства людей, которых я знаю. Когда в Мариинском театре в Петербурге я ставил оперу Берлиоза «Бенвенуто Челлини» о просвещенном скульпторе и художнике, мне нужно было, чтобы на сцене он не был просто искусственным героем оперы. И я взял его мемуары и позвал Сережу, чтобы он читал отрывки из них в перерывах между музыкальными номерами. Это должен был делать кто-то, кто является человеком эпохи Возрождения и имеет богатые творческие интересы. Он способен воздействовать на публику, убедительно цитировать отрывки из Канта, а потом так же убедительно разбить кому-то губу. Челлини был известен тем, что мог дать в морду любому, кто нелестно отзывался о его скульптурах или стихах. Фанаты Шнурова, те, кто пришел на оперу, были разочарованы, потому что от своего кумира, дерзкого бунтаря, они впервые не услышали ни одного матерного слова.
- Шнуров, который, кстати, написал музыку к фильму «Атомный Иван», известен и своим резко критическим отношением к политической ситуации в России. Например, его новая песня «Москва, по ком звонят твои колокола?», в которой с ироничной усмешкой петербургского патриота он рассказывает о том, что ему приснился прекрасный сон, что сгорела вся Москва: Pussy Riot, Собчак и Путин, центральная избирательная комиссия, митингующие на Болотной, полицейские с дубинками, просто абсолютно все…
- В России сегодня такая политическая ситуация, что лучше всего ее в свое время описал Шекспир: «Чума на оба ваши дома!». Это отражает и суть упомянутой песни: вся напыщенная Москва сгорела, и все москвичи тоже. Но вдалеке уже другие россияне ждут, когда остынут кирпичи, чтобы построить из них что-то хорошее, что-то, что будет иметь большее значение, чем сегодняшняя Москва с ее бесполезным политическим шумом, пустыми идеологическими конфликтами, клубами и салонами для снобов, митингующими и сотрудниками спецподразделений и, конечно, с Путиным и всем Кремлем.
- Что Вы можете сказать о шумихе вокруг панк-молебна Pussy Riot? Не кажутся ли Вам, акции Pussy Riot немного поверхностными, по сравнению с акциями многих российских эпатажных и настроенных критически деятелей искусства, остающихся в их тени этой группы?
- Однозначно. О настоящих творческих людях, которые обращают внимание на болезненные для общества проблемы, говорят мало. Лично я, например, уважаю то, что делает группа «Война». Это настоящее искусство, продуманное, провокационное, смешное, выходящее за рамки. С зарядом энергетики. К тому же, по-своему раздирающе красивое искусство.
- Например, их пенис под носом у ФСБ, который они нарисовали на одном из петербургских разводных мостов?
- Это было здорово, сильно, смело, вдохновляюще. И мне понравилась их акция «Е…сь за наследника Медвежонка!». Это было массовое совокупление пар в биологическом музее в честь прихода Медведева в Кремль. Эти девушки из Pussy Riot начинали в «Войне», но потом они отсоединились и стали заниматься этим панк-феминизмом. Что касается их панк-молебна (кстати, на их видеозаписи акция значительно приукрашена и подкорректирована – в реальности она не была ни так красиво сыграна, ни так политически ориентирована), я согласен, что это достаточно глупая, поверхностная акция, которая, скорее, дискредитирует настоящее независимое искусство. С другой стороны, то, что с ними происходит, нелепость. Процесс инсценирован, и репрессии против этих несчастных девушек неадекватны. Они не имеют права делать из них предателей родины. Этот суд – чудовище, мутировавшее из смеси испанской инквизиции и советской юстиции. Это идиотизм от начала и до конца, с одной и с другой стороны.
- Есть вообще какая-то надежда, что ситуация в российском правосудии и политике может измениться?
- Надежда есть всегда, она же умирает последней. Как в том анекдоте: террористы захватывают заложников, и среди них есть одна девочка, и у нее уже не выдерживают нервы. Террористы спрашивают, как ее зовут. Она только вздыхает: «Надежда». Террористы в ответ: «Спокойно, ты умрешь последней!».
Примерно так я представляю нынешнюю политическую ситуацию в России. Здесь есть только один рецепт выживания. Его предлагает писатель Виктор Пелевин в одной из своих книг, описывая разные уровни сознания у буддистов и отупение от телевизора. Начинающий буддист смотрит на картинку и слушает звук, следующий уровень – следить за картинкой с выключенным звуком, еще на уровень выше – следить за звуком без картинки, и последний уровень, это уже совершенный способ просмотра телевизора для настоящих мастеров – следить за выключенным телевизором.
- У меня к Вам как к режиссеру есть один принципиальный вопрос. Он касается русского национального напитка – водки. В чешских постановках русских пьес распитие водки используется как универсальный сценический стереотип, шарж, дешевый гэг. Можете рассказать, в чем заключается очарование употребления водки и каково место этого напитка в русской культурной и общественной традиции?
- Ожидаемый вопрос. С радостью отвечу. Водка, конечно, для русских почти святое. Ее очарование и сила заключается в том, что она – носитель информации и энергии. Водка – сегмент жизни, необходимый нашим людям для нормального функционирования и ориентации в пространстве и времени. Я говорю это не как человек, который систематически напивается. Лично у меня нет проблем с алкоголем. Но водку я люблю.
- Носитель информации и энергии… Не могли бы Вы объяснить?
- Была одна такая марка водки, у которой был логотип, точно такой же, как у Nokia. И на этикетке было написано тем типичным, даже противно знакомым шрифтом - Vodka connecting people. И в этом что-то есть. Это не просто какой-то национальный напиток, который обязательно надо попробовать. Это нежная вещь, с которой надо обращаться осторожно и с покорностью. Чувствовать ее силу. Я, например, могу сразу же сказать, хочу ли я с кем-то выпить бутылку водки, или лучше выпить вина или что-то еще.
- Тогда какой должна быть правильная атмосфера для потребления водки?
- Правильный ответ звучит не «когда», а «с кем». Водку нельзя пить с кем угодно. Если вы с кем-то договариваетесь, что идете пить водку, это означает, что вы чувствуете определенное доверие к этому человеку, потому что во время этого ритуала открывается ваш внутренний мир и вы вдруг становитесь искренним и ранимым. Вино или пиво можно пить и с незнакомыми людьми, вы пьете бокал или кружку, и все. А бутылку надо покорно допить.
- Я не хочу портить священный момент, но как узнать, когда надо пить дальше, а когда уже просто соблазняет демон-алкоголь?
- Это не имеет ничего общего с опьянением, это открытие души. Водке надо верить, она имеет благотворное действие. И пусть постоянно твердят, что водка не согревает, что человеку, выпившему ее, становится только хуже, а то, что он чувствует себя после водки лучше, - это обман. Это же абсурдно. Это то же самое, что анализировать химические свойства святой воды. Водка может очистить и в то же время наполнить. Очистить от неважного и наполнить важным. Это призма, сквозь которую человек приближается к сути, теряет возможность приспосабливаться и таким образом становится искреннее. Конечно, человек освобождается после употребления любого алкоголя, но с водкой все немного иначе, потому что она несет в себе какую-то часть нашей культурной традиции. Человек потом оказывается и перед самим собой и перед другими прекрасно безоружным, потому что водка прозрачна и очищающа.
- Это правда, что водка несколько столетий была мутной, и прозрачная она только благодаря открытию гения Менделеева?
- Да, до этого догадался только Менделеев, поэтому он так прославился, не из-за какой-то таблицы элементов. Мы благодарны ему за нынешнюю прозрачность водки, которая чиста, как слеза ребенка.
- Красивая история! Но я все же никак не пойму, в каком смысле водка является носителем информации? На основании собственного опыта у меня, скорее, сложилось впечатление, что водка – это ликвидатор информации…
- Одно другого ни в коем случае не исключает. Правильно пить водку - это не пьянство, это ритуал. Выпить бутылку водки – это то же самое, что прочитать целый раздел университетской библиотеки. Это как с русской баней: там жарко, мокро, опасно, вас там побьют березовыми вениками, но тот, кто не испытал этого, никогда не поймет Россию. То же самое и с водкой. Это особый вид спиритизма: люди собираются за одним столом, на стол ставят бутылку. А начинают вызывать духов предков…
Василий Бархатов. Родился в 1983 году в Москве. Российский оперный и телевизионный режиссер, кинорежиссер. В 2006 году окончит престижный российский университет театрального искусства ГИТИС, факультет музыкального театра, кафедра режиссуры и мастерства актера музыкального театра. После более десятка успешных оперных постановок в Мариинском театре в Петербурге, скандальной постановке «Летучей мыши» Штрауса в Большом театре в Москве Бархатов решил попытать счастье как режиссер телепрограмм об опере и других экспериментальных работ. В 2011 он снял комедию абсурда «Атомный Иван» и впервые представил ее в рамках Летней киношколы в Угерске-Градиште. Женат, есть дочь.
