В апреле 1918 года 70-летний князь Владимир Михайлович Голицын, потомок одной из старейших фамилий царской России, размышлял в своем дневнике о прошедшем годе. Он видел свержение династии Романовых после более чем 300 лет самодержавного правления, краткую попытку установить парламентскую демократию, и приход к власти большевиков, настроенных на полное уничтожение старого режима. Князь Владимир лишился богатства и безопасности, его семья рассеялась, добывать даже минимальные средства к существованию становилось все труднее, десятки людей его круга были арестованы, убиты или казнены. При этом князь философски признавал, что этот катаклизм не был беспричинным: «Нельзя не видеть, что мы, люди нынешнего века, расплачиваемся за грехи предков наших, и прежде всего за крепостное состояние со всеми его ужасами и уродствами».
Книга «Бывшие люди: последние дни российской аристократии» («Former People: The Final Days of the Russian Aristocracy») Дугласа Смита (Douglas Smith) воздает должное князю и его классу. Автор отслеживает историю нескольких поколений двух характерных аристократических кланов - от перелома веков до Второй мировой войны. Эти два семейства - Голицыны, возглавлявшиеся князем Владимиром, либералом-западником, и Шереметьевы, патриархом которых был граф Сергей, консервативный монархист, - входили в число благороднейших фамилий России. Г-н Смит пишет, что родословное древо Голицыных, которые возводили свой род к жившему в 14 веке основателю Литвы, включало в себя к концу 19 века 16 ветвей.
Книга содержит немало трагического. От блеска и излишеств дореволюционной поры г-н Смит переходит к лишениям времен революционного «рождения нового социального порядка» и к ужасам «гибели старого порядка». Когда в 1892 году женился сын графа Сергея, чтобы доставить цветы для праздника, потребовался целый железнодорожный вагон. Однако, как писал позднее великий князь Александр, муж царской сестры, в это время уже «новая, враждебная Россия смотрела чрез громадные окна дворца». Вскоре аристократия потеряла все: не только красивые дома и поместья с сотнями слуг, бесценные коллекции произведений искусства, места у кормила власти и в верхушке общества, но и самые основы своих семейных структур. Многие дворяне также потеряли жизнь.
После революции многие из Голицыных и Шереметьевых отказались эмигрировать. У некоторых из них просто не было такой возможности, однако в основном их удерживал в стране неколебимый патриотизм. Граф Сергей, пишет г-н Смит, запретил своим домашним даже говорить об отъезде. Однако по мере того, как укреплялась советская власть, их верность отчизне, принявшей новую форму, подвергалась все новым и новым испытаниям. Государство никогда не переставало считать их «ядовитыми хамелеонами, пытающимися принять внешне советский вид». По мнению г-на Смита, уничижительные нападки на прежнюю элиту были частью государственной политики и использовались как «клапаны для сброса социальной напряженности». В 1929 году на воротах Голицыных было вывешено объявление о том, что они лишены избирательных прав. Членов семьи уволили с работы и заставили в двухнедельный срок покинуть Москву – город, которым князь Владимир некогда управлял. Другие аристократы неоднократно попадали в тюрьму, многие голодали – и это было еще не самое страшное из того, что с ними происходило. Даже если считать аристократию виновной в тяжкой участи крепостных или в падении режима, который помогал ей поддерживать ее несправедливо роскошный образ жизни, трудно не посочувствовать женщинам, мужей которых расстреливали, а детей отправляли в лагеря.
Тем не менее, эти бедствия бледнеют в сравнении с эпической и зачастую трагичной драмой кровавой российской революции и отчаянной модернизации первой половины 20 века. Повествование г-на Смита разворачивается на фоне основных этапов строительства нового советского государства - революции, гражданской войны, Новой экономической политики, пятилетних планов, Большого террора. Однако этот фон столь значим, что приковывает к себе намного больше внимания, чем те личные истории, которым посвящена книга.
Что еще хуже, г-н Смит, похоже, склонен считать страдания дворянства в стране рабочих и крестьян моральным эквивалентом страданий крестьянства под властью аристократов. Это неправильно в первую очередь потому, что при Сталине рабочие и крестьяне так же подвергались жестоким репрессиям. В конечном счете, режим воспринимал всех граждан как потенциальную угрозу. ГУЛАГ – система концентрационных и трудовых лагерей – работал на полную мощность. Несчастья дворянства были лишь малой частью тех бед, которые переживал русский народ в целом как при царях, так и при советской власти. И хотя, по мнению г-на Смита, именно великолепные дворцы аристократов воплощают в себе Россию, как мы ее себе представляем, именно narod с его традициями всегда был основой страны.
Г-н Смит написал увлекательную и захватывающую книгу. Хотя подробный рассказ о печальной участи бывших баловней судьбы не особенно расширяет наше понимание советской системы, он еще раз напоминает нам о некоторых из ее наиболее жутких аспектов. Однако не стоит забывать, что, в общем, судьба дворянства была лишь второстепенным элементом национального упадка, который оплакивал поэт и критик Борис Садовской. «Бывший граф и бывшие мужики, бывшие собственники, бывшие хозяева, бывшие люди, бывшая Россия», - писал он.
Согласно одной книге, изданной в 1895 году, принадлежать к аристократии значило «быть избранным, особым, не таким, как другие люди». Однако г-н Смит показывает, что эти мужчины и женщины были абсолютно такими же, как все. Хотя в «Бывших людях» они проявляют стоицизм, утонченность и прочие качества, ассоциирующиеся с понятием «дворянство», их не пощадили ни революция, ни гражданская война, ни репрессии тоталитарного режима. Оставшиеся в России благородные Шереметьевы, о которых пишет г-н Смит, не пережили советскую власть, в отличие от более многочисленных Голицыных. Как и все в советском полицейском государстве бывшие аристократы жили в состоянии вечной неуверенности. Родственница Голицыных Надежда Раевская заметила однажды, что тюрьма иногда могла показаться даже предпочтительнее того, что называлось свободой: «Мне там было спокойнее. Там ты знаешь, что они за тобой больше не придут, а здесь ты все время их ждешь».
Г-н Сигел – профессор истории из Университета штата Огайо.
