Обед с незнакомым человеком может быть официальным и неловким мероприятием, но за свою первую встречу с Максимом Венгеровым я мог не опасаться. Виртуоз-скрипач появляется за нашим столом точно в назначенное время. На его лице - улыбка, очаровывающая тысячные залы. В джинсах, дизайнерской рубашке и синем пиджаке он выглядит стильно и неформально.
Тот факт, что он выбрал Orrery, дорогой ресторан в центральном лондонском квартале Мерилебон, показывает, что он любит хорошо поесть. Впрочем, свою роль сыграли и соображения удобства. Прямо за углом находится Королевская академия музыки, в которой Венгеров сегодня преподает (недавно он стал профессором по классу скрипки). Судя по всему, русский скрипач не в первый раз посещает этот оплот французской кулинарии.
Быстро просмотрев меню, мы оба заказываем закуску из семги и жареную куропатку. От вина Венгеров отказывается, - у него еще занятия. Упоминание об алкоголе заставляет его вспомнить покойного русского виолончелиста Мстислава Ростроповича, своего наставника в юности, всегда пившего алкоголь за обедом. «Он говорил: “Выпей со мной”, как будто бы мы были приятелями, которых ничто не разделяло. Мне было неловко – я всегда обращался к нему “маэстро”. В русском, как и в немецком, есть разница между официальным “вы” и фамильярным “ты”. Там, откуда я родом, учитель – нечто среднее между святым и священной статуей».
У Венгерова очень напряженное расписание. Всего 12 часов назад он играл Брамса в Бухаресте. После трех дней репетиций и выступлений в Лондоне, он отбывает в Японию. Авсего пару лет назад, казалось, что вряд ли он снова будет играть – и уж точно не будет играть на том уровне, который превратил его в суперзвезду.
Когда Венгерову - "продукту" ускоренного музыкального образования позднесоветской эпохи – было чуть больше 20 лет, он прославился как один из самых выдающихся скрипачей своего поколения. Помимо потрясающей скорости и экспрессии, его выступления отличали личностное тепло, непринужденный блеск и обаяние. Это было совсем не похоже на сдержанность старой русской школы или на поверхностность большинства европейских современников. Его записи завоевывали премии, а его заработки взлетели, по слухам, до 40 тысяч за концерт, что было намного больше, чем у других музыкантов-солистов.
Но спустя десять лет, успешная карьера начала рушиться. В 2005 году Венгеров, опасаясь сгореть дотла, вырвался из «беличьего колеса», прекратил давать по 100 концертов в год и взял отпуск на шесть месяцев, во время которого повредил правое плечо, поднимая штангу. Он вернулся к работе в 2007 году, однако его обычные выступления утратили былой блеск, как будто травма плеча не осталась без последствий. В 2008 году, в возрасте 34 лет, он практически оставил карьеру солиста и предпочел переквалифицироваться в дирижеры.
Венгеров - не первая музыкальная знаменитость, столкнувшаяся с подобными проблемами. Покойный русский пианист-эмигрант Владимир Горовиц, регулярно отказывался от публичных выступлений на долгие сроки – каждый раз на несколько лет, когда его начинало мучить чувство собственного несовершенства. Американский пианист Ван Клиберн сошел с карьерной лестницы, когда ему было немногим за тридцать – он оказался неспособен соответствовать ожиданиям, порожденным его ранним сенсационным успехом на московском Конкурсе имени Чайковского в 1958 году.
Однако, когда в прошлом году Венгеров вернулся к сольной карьере, дав концерт сначала в Брюсселе, а потом в лондонском Уигмор-холле, он явно хотел показать, что эти примеры не имеют к нему отношения. Он включил в программу баховскую Партиту ре-минор и бетховенскую Крейцерову сонату, исполнив их с той же энергией и размахом, которые приводили публику в восторг. «Я опять чувствую себя очень молодым и обновленным», - заявил он тогда.
Судя по его теперешнему расписанию, это обновление, которое должен подтвердить концерт с Лондонским симфоническим оркестром на этой неделе, вполне реально. Параллельно Венгеров достиг стабильности и в частной жизни. Год назад он женился на Ольге, сестре знаменитого русского скрипача Ильи Грингольца. Их дочери сейчас девять месяцев.
. . .
Пробуя томатный гаспачо – комплимент от ресторана, - я прошу Венгерова проанализировать его карьерный срыв. Меня интересует, была ли проблема, скорее психологической, чем физической? Его ответ не выглядит ни агрессивным, ни однозначным. Он признает, что уход от публичности в возрасте, в котором ведущие музыканты обычно достигают своего пика, «не был приятным периодом». «Но я позитивный человек, - говорит он. – Я принимаю вещи такими, какие они есть. Спустя два года после перерыва, когда я понял, что, на самом деле, не могу играть, я сказал: “Ладно, перерыв. Займусь дирижированием”. Я не чувствовал себя угнетенным – я хорошо начал, дирижировал хорошими оркестрами. Затем, в ноябре 2009 году, я как-то раз проснулся утром и сказал: “Я снова хочу играть”».
Дух скрипача к этому стремился, но плоть была слаба. Рука Венгерова реагировала не так, как до травмы, «и никто не мог сказать, почему. Это были безнадежные четыре месяца, но потом я нашел специалиста, порекомендовавшего мне операцию [которая была предпринята в феврале 2010 года]. Однако даже после этого я не мог играть. Именно это время стало испытанием для моей воли. Хирург сказал мне, что проблема теперь стала психологической. Хотя меня грызли сомнения, стремление вернуться перевесило, и я объявил о концерте в Брюсселе. Сейчас моя правая рука лучше, чем когда-либо».
. . .
Венгеров, родившийся в Новосибирске в семье русских евреев, был с самого детства погружен в музыку. Его мать руководила детским хором из 500 голосов. Его отец был первым гобоем Новосибирского филармонического оркестра. Венгеров начал играть на скрипке в четыре года, впервые выступил на публике в пять лет и исполнил концерт Мендельсона – в семь. В 1984 году, выиграв престижный польский Конкурс имени Венявского в младшей группе, он начал регулярные публичные выступления. Шесть лет спустя, в 15-летнем возрасте, он победил на международном Конкурсе скрипачей имени Флеша в Лондоне, а на следующий год дал свой первый мастер-класс в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе.
Он уходит от моих попыток обсудить постоянное конкурентное давление, с которым сталкиваются юные музыканты. Он не хочет соотносить их амбиции со своим опытом и говорит просто, что он «не замечал, как давление нарастало. Я всегда считал себя приземленным, счастливым человеком. Когда струна порвалась, я не мог этому поверить - я натянул ее снова, она снова порвалась. Это о многом говорит. Поэтому я "очистил свой компьютер" и начал новую жизнь».
Пока Венгеров выдает эти противоречивые метафоры, нам приносят семгу, и она незаметно исчезает. Когда после изрядного интервала, появляется куропатка, я не могу удержаться и выражаю разочарование размерами порций. Венгеров, откровенно признающий себя бонвиваном, не соглашается со мной. «В ресторанах с мишленовскими звездами они еще меньше, и еда даже не похожа на еду. Это иллюзия, это искусство, это сплошное «творчество». 10 лет назад я повел своего деда в дорогой парижский ресторан. Официанты синхронно подняли четыре большие крышки, под которыми лежали крошечные порции. “Максим, просто дай мне тарелку картошки”, - сказал дед. С точки зрения русских, “еда должна выглядеть, как еда”».
Эта история отражает скромность той среды, из которой вышел Венгеров. Он застал последние годы коммунизма и, по его словам, хотя в Сибири бывали перебои с продуктами, «люди были счастливы – их жизнь была заполнена музыкой и друзьями. У них было больше времени. У меня было замечательное детство, я чувствовал, что мне действительно повезло. Я знал, что мне нужно упражняться по восемь часов в день, но я все равно делал все то же, что и другие дети: играл в футбол, в хоккей, только тратил на это меньше времени. Я был слишком мал, чтобы осознавать деспотическую сторону советской культуры».
Я спрашиваю его о русско-еврейской музыкальной традиции, процветавшей в советскую и до-советскую эпоху и давшей миру таких знаменитых скрипачей, как Яша Хейфец, Натан Мильштейн и Давид Ойстрах. Он оспаривает идею о том, что культурные традиции связаны с кровью и почвой. «Все об этом говорят, но возьмем, скажем, русскую школу. Она началась, когда в Москву и Санкт-Петербург приехал преподавать [польский скрипач-виртуоз XIX века Генрик] Венявский, учившийся в Париже. Таким образом, мы обязаны ею французам, а они – полякам».
«Центр тяжести в музыке перемещается с места на место – он не прикован к некоей географической точке. Если бы одна страна всегда была центром, остальные можно было бы только пожалеть. Мне повезло. Я вырос в стране, фокусировавшейся на музыкальном образовании. В России были лучшие из лучших учителей. Сейчас, когда все постоянно меняется, люди отправляются туда, где живут великие учителя – в Лозанну, в Лондон».
Куропатка, хоть и крошечная, оказалась вкусной и сочной, и Венгеров охотно поддерживает беседу. Он говорит, что «таланты есть везде. Не нужно быть евреем или русским, чтобы понимать русскую музыку или играть с особым талантом. Окружение важно только в том смысле, что оно заставляет тебя хотеть работать. Если бы я был лучшим в классе, а все остальные середняками, я бы работал меньше. Но я видел уровень остальных и понимал, что у меня есть с кем конкурировать. Это заставляло меня стараться и добиваться успехов».
С учетом того, что после падения коммунизма классическая музыка утратила привилегированное положение в системе российской культуры, не приводит ли Венгерова будущее российского музыкального образования в отчаяние? Скрипач, регулярно возвращающийся в Москву, чтобы давать концерты, замечает в ответ, что культура и творчество следуют за деньгами. «Среда там пока недружественна для культуры. Когда экономика вырастет до сравнимого с Западом уровня, культурные ценности восстановятся, учителя вернутся и студенты снова захотят учиться в Москве».
Венгеров, дирижировавший оркестрами в Гуанчжоу и в Шанхае, видит в Китае образец того, как укрепляется классическая музыка. «Они могут играть. В их глазах можно увидеть стремление учиться, даже если их исполнение пока не отличается глубиной. Примерно так же было три века назад в России, когда Петр Великий импортировал западные традиции. В конечном итоге из всей этой массы появится пара гениев».
Но, возражаю я, это не объясняет, почему некоторые выдающиеся молодые музыканты играют Моцарта с такой мудростью и красотой, как будто они намного старше. Может быть, это генетическое? «Однажды мы получим объяснение, - загадочно отвечает Венгеров. – Это как с реинкарнацией – думаю, еще при нашей жизни она будет научно доказана. Многие вещи будут объяснены, и после этого человечество начнет развиваться в более духовном направлении. Музыка может в этом помочь, ведь она - высочайшее выражение человеческого духа. Когда люди приходят в храм музыки, все политические, религиозные и этнические разногласия отпадают».
Аминь. Наиболее привлекательно в десертном меню выглядит ревень – это единственное блюдо без затейливого описания. В результате я получаю нечто из слоев мусса, желе и сорбета и моментально это съедаю, оставляя время, чтобы быстро выпить кофе. Оплачивая счет, я не удерживаюсь и спрашиваю Венгерова, как сказался перерыв в карьере на его финансах: платят ли ему теперь меньше за концерт? Он делает долгую, наигранную паузу, затем снова улыбается и говорит иронически-доверительным тоном: «Больше».
Когда я выражаю легкое удивление, он охотно объясняет, в чем дело, на примере инструмента, на котором он играет: «Хейфец продал созданную Страдивари в 1727 году «Скрипку Крейцера» в 1956 году за 24 тысячи долларов, и за три концерта в Нью-Йоркской филармонии он зарабатывал 8 тысяч долларов. Он мог позволить себе мою скрипку. За полвека ее цена почти дошла до миллиона долларов. Жизнь сейчас стала дороже».
Это означает, что, как бы дорого не стоил Венгеров, заработки знаменитого солиста растут медленнее, чем рыночная цена знаменитой скрипки. Но у нас нет времени обсуждать этот парадокс. Венгеров, со столь же ясным взглядом, как и в начале обеда, встает и уходит преподавать.
Эндрю Кларк – главный музыкальный критик FINANCIAL TIMES.
