«Тогда пусть сажают меня в тюрьму. Я не боюсь нисколько. Я там и нескольких дней не протяну. Откровенно говоря, я в таком возрасте, что могу умереть еще до того, как меня упрячут за решетку», - непринужденно заявила мне в ноябре 85-летняя Людмила Алексеева. Эта женщина, которую называют бабушкой российского правозащитного движения, возглавляет Московскую Хельсинкскую группу, старейшую в России организацию гражданского общества, которая была основана в 1970-е годы вместе с другими диссидентскими группами.
«Я жила в настоящем тоталитарном государстве, и это было страшно, - сказала она. – Но сейчас страна - другая, и люди - другие. Просто нет никакого сравнения. В 1976 году МХГ была единственной независимой организацией в СССР. Сейчас просто другая ситуация».
Безусловно, ситуация сегодня другая, но Алексеева, похоже, сталкивается с той же дилеммой, которая стояла перед ней все эти годы: или ты прекращаешь свою работу, или дорогой ценой расплачиваешься за нее. В советское время Алексеевой повезло, поскольку ей предложили высылку из страны в качестве альтернативы тюремному заключению (она прожила в США почти 20 лет, а после распада Советского Союза вернулась в Москву). Сейчас она тоже считает, что ей повезло, так как из-за своего преклонного возраста долго просидеть за решеткой она не сможет.
Читайте также: Задержания активистов в России - маховик репрессий или ветряная мельница?
Хотя сегодняшнюю Россию нельзя сравнивать с Советским Союзом, она определенно движется в этом направлении. За первые семь месяцев нового президентского срока Владимира Путина эхо прежних времен зазвучало громко и тревожно. Настолько громко, что самая выдающаяся правозащитница страны серьезно задумывается о перспективе оказаться за решеткой уже в ближайшее время. Это особо мучительная мысль, поскольку всего год назад, когда после декабрьских выборов в парламент в Москве начались массовые протесты, Алексеева и другие правозащитники радовались пробуждению российского общества и надеялись на позитивные перемены.
Но, видимо, эти надежды оказались преждевременными. За 20 лет работы в постсоветской России организация Human Rights Watch, следящая за соблюдением прав человека на местах, не видела таких суровых мер политического преследования, какие применяются сегодня. Предзнаменованием такого закручивания гаек стали события в преддверии официального вступления Путина в должность, которое состоялось 7 мая. Тогда власти в некоторых городах систематически избивали людей, государственные чиновники выступали с угрозами, проводились аресты, самоуправно устраивались судебные процессы, а также использовались многие другие методы запугиваний и преследований политических и общественных активистов, и осуществлялось активное вмешательство в деятельность средств массовой информации, критиковавших власть. Государственные СМИ, в том числе - проправительственные вебсайты, делали все возможное для дискредитации критиков Кремля, развязывая против них злобные и зачастую грязные кампании лжи и очернительства.
Кремль закрутил гайки, как только Путин вернулся к власти. Возможно, это был ответ на унижение и на ту угрозу, которое представляло усиливающееся протестное движение. Похоже, что государство стремится вернуться к концу 2007 года, когда Путин заканчивал свой второй президентский срок, а Кремль полностью и безраздельно господствовал в общественной и политической жизни.
Также по теме: НКО и оппозиции придется жить лишь на пожертвования граждан
Парламент оказался исключительно полезным инструментом в путинской кампании по восстановлению мощной авторитарной власти. С мая месяца он принял целую серию законов, устанавливающих массу новых и очень серьезных ограничений на свободу слова, свободу собраний и союзов, а также создал мощные механизмы давления на активистов гражданского общества. Один из таких законодательных актов, получивший название «закона об иностранных агентах», требует, чтобы все некоммерческие организации, получающие финансирование из-за рубежа, регистрировались в Министерстве юстиции и публично называли себя «иностранными агентами», что, конечно же, является дискредитацией в глазах общества, которое начинает считать их зарубежными шпионами. Организации обязаны регистрироваться в таком качестве добровольно, а если они этого не сделают, их деятельность может быть приостановлена, и они могут быть привлечены к суду. Если какая-то некоммерческая организация отказывается регистрироваться, против ее руководителя могут применить уголовные санкции, отправив его за решетку на срок до двух лет. А если организация зарегистрируется в качестве «иностранного агента», она обязана два раза в год представлять отчеты о своей деятельности и ежегодно проводить финансовый аудит. Она также должна публиковать сведения об «агенте», получающем средства, и о «принципале», который эти средства выделяет. Тем самым, подается недвусмысленный сигнал: если ты получаешь деньги из-за рубежа, то твои доноры являются твоими хозяевами.
Ведущие правозащитные организации отказываются выполнять эти требования не из страха перед обременительной бюрократией. Это вопрос принципа. Поскольку они работают в интересах российских граждан и представляют российское гражданское общество, они просто не могут регистрироваться в качестве того, кем не являются. Организации, работающие в правозащитной и иных резонансных сферах, и получающие недостаточно средств из внутренних источников, вынуждены сегодня делать просто невыносимый выбор: подвергнуть себя угрозе уголовного преследования, унизить себя клеймом «иностранного агента» или серьезно сократить масштабы своей деятельности. После того, как закон вступил в силу 21 ноября, большинство известных российских правозащитников, включая Людмилу Алексееву и ее МХГ, заявили, что не позволят наклеить на себя ярлык «иностранных агентов», каковы бы ни были последствия. Из-за такой позиции Алексеева живет в ожидании уголовного преследования, не исключая возможность того, что закончит свою жизнь за решеткой. Пока власти никак не отреагировали на такие действия.
Читайте также: Оппозиционеры протестуют против репрессий
Похоже, что закон об иностранных агентах имеет также целью заставить правозащитников пересмотреть стандартный метод правозащитной работы, применяемый повсюду: добиваться улучшений, заступаясь и защищая. Это особенно верно, если закон об иностранных агентах связан с другой драматичной правовой инновацией – новым законом об измене, который «весьма удачно» вступил в силу за неделю до закона об НКО.
Новое, расширенное толкование измены теперь включает «оказание финансовой, материально-технической, консультационной или иной помощи иностранному государству, международной либо иностранной организации … в деятельности, направленной против безопасности Российской Федерации». Это чрезмерно широкое и расплывчатое определение специально изложено таким образом, чтобы активисты дважды подумали, прежде чем заняться международной правозащитной деятельностью, и чтобы рядовые граждане задумались над тем, стоит ли им обращаться в международные правозащитные организации. В той политической атмосфере, которая существует сегодня в России, нет никаких сомнений, что власти установят очень низкий порог в толковании того, что «направлено против безопасности Российской Федерации». Обвиненному в измене грозит тюремный срок от 12 до 20 лет.
Внося законопроект об измене, Федеральная служба безопасности (преемница КГБ) сопроводила его пояснительной запиской, в которой поправки были обоснованы ссылками на то, что «зарубежные спецслужбы активно используют» иностранные организации – как правительственные, так и неправительственные – для нанесения ущерба безопасности России. ФСБ заявила: «Утверждения о возможном всплеске шпиономании в связи с принятием закона являются необоснованными и базируются исключительно на эмоциях». Совершенно очевидно, что правоохранительные органы и спецслужбы смогут использовать этот закон как основание для установления слежки за активистами и некоммерческими организациями под предлогом ведения расследования, или как повод для открытия уголовного дела по обвинению в измене, дабы остановить критика или политического оппонента.
Также по теме: Российские НКО в панике из-за предлагаемого закона о государственной измене
Рассказывая про закон об измене и его разрушительный потенциал, я не могу не думать о том, что те брифинги о ситуации с российскими правозащитниками, с которыми я выступала в середине октября во французском Страсбурге перед членами Совета Европы, российские власти могут теперь расценить как уголовно наказуемые. Точно так же, представление специальному докладчику ООН о насилии над женщинами, соавтором которого я стала в начале ноября, а также мои показания в американском Конгрессе во время слушаний в комиссии Лантоса по правам человека в России 15 ноября, могут стать причиной уголовного преследования, если кто-то в Кремле придет к выводу, что публичное разоблачение проблем, с которым я выступала, «направлено против безопасности Российской Федерации».
Более того, даже название моей должности уже может стать причиной для моего ареста. Моя работа исследователя организации Human Rights Watch как раз и состоит в том, чтобы «оказывать помощь международной организации». А те проблемы, которыми я занимаюсь, могут оказаться секретными с точки зрения национальной безопасности, так как они относятся, например, к правонарушениям спецслужб и правоохранительных органов во время контртеррористических операций на Северном Кавказе. Сколько там было? От 12 до 20 лет лишения свободы? Действительно, манящая перспектива. И в отличие от Алексеевой, у меня нет такой привилегии, как преклонный возраст, чтобы примириться с этой возможностью.
Безусловно, пока непонятно, как будет применяться закон об измене, и будет ли он применяться вообще. Но дело даже не в этом. Ведь Белоруссия в прошлом году приняла очень похожий закон, но пока не применила его ни разу. Однако он дамокловым мечом висит над активистами и правозащитниками, которых власти продолжают травить, используя другие средства.
Читайте также: Синдром Андропова
Последствия новой политической атмосферы в России вполне понятны и очень пагубны. Так, за несколько недель до вступления в силу закона об измене Евросоюз организовал в Брюсселе научную конференцию. Human Rights Watch выяснила, что известная ученая-социолог из российского региона планировала представить там свою работу. Но за несколько дней до отъезда женщине позвонил ректор ее университета и откровенно объяснил, почему ей не следует ехать на конференцию, если она дорожит своей работой и хочет и дальше ездить за границу. Вскоре она узнала, что ее коллега из другого университета также решил отказаться от участия в конференции по аналогичным причинам. В обоих случая ректоры сослались на «предупреждения важных людей» из Москвы и на «напряженный политический климат».
Закон об иностранных агентах также оказывает заметное воздействие на страну, и я ощутила это на собственном опыте в августе, когда поехала в командировку с исследовательскими целями в далекую российскую провинцию, где проводила собеседования с медиками по вопросам доступности медицины. Даже самому бдительному чиновнику было бы сложно назвать данную тему «политизированной». Уже на второй день моей командировки местные чиновники забросали меня вопросами: «Кто вас сюда пригласил?» «Кто оплачивает вам расходы и командировочные?» «Где ваша штаб-квартира?» «Кто финансирует вашу организацию?» «Кто из местных организует ваши встречи?» «Где ваше разрешение от федеральных властей на поездку?» «Где доказательства, что вы работаете в России на законных основаниях?» Они также связались с работниками местных органов здравоохранения, предупредив их, чтобы те держались подальше от Human Rights Watch и проявляли особую осторожность в отношении «иностранных» визитеров.
Также по теме: Похищение российского оппозиционера
Озадаченная таким отношением, я вернулась в Москву, где обнаружила поразительный документ для служебного пользования из другого региона, который разместили в социальных сетях. Это было письмо от 9 августа 2012 года, напечатанное на бланке главы администрации Республики Марий Эл, в российском Поволжье. Оно было адресовано главам местных государственных органов и служб. В письме выражалась растущая обеспокоенность «активизацией иностранных и местных некоммерческих организаций» и излагалось требование к руководителям сделать так, чтобы их сотрудники на всех уровнях «свели до минимума участие в программах и социально-политических мероприятиях, финансируемых иностранными и российскими некоммерческими организациями». Иными словами, сигнал был таков: полностью прекратить сотрудничество с этими объединениями.
Позднее, когда 21 ноября вступил в силу закон об иностранных агентах, активисты из правозащитной организации «Мемориал» и российского движения «За права человека», придя на работу, увидели, что стены их офисных зданий исписаны надписями «Иностранный агент» и «Люблю США!» Наклейки с надписью «Иностранный агент» также были обнаружены на стенах здания, где размещается Московская Хельсинкская группа.
О Московской Хельсинкской группе и об истории советского инакомыслия я узнала в середине 1990-х, когда пришла работать в архив Андрея Сахарова, будучи аспиранткой Бостонского университета. Спустя несколько лет, как раз перед приходом Путина к власти, эта запись в моем резюме привела меня на работу в возрожденную Московскую Хельсинкскую группу, которую возглавила Алексеева. Работа вместе с некоторыми людьми, которые были поистине героическими личностями, и досье на которых я изучала в архивах, давала поистине пьянящие ощущения.
Но если бы кто-то спросил меня тогда, в конце 1998 года, придется ли мне когда-нибудь столкнуться с тем же выбором, что стоял перед советскими диссидентами, я бы просто засмеялась. «Ни в коем случае, все это - в прошлом, - ответила бы я тогда. – Советский Союз больше не существует, и какой бы трудной ни была правозащитная работа в России, за нее не могут посадить в тюрьму».
Хотелось бы мне повторить эту фразу сейчас, на седьмом месяце третьего президентского срока Путина.
