Только не говорите Владимиру Путину, что он — человек прошлого. Потому что в таком случае он найдет способ отправить вас на пару-тройку лет в Сибирь. Как бы то ни было, президент России не в силах оторвать взгляд от зеркала заднего вида. Но его сложно обвинить в сентиментальности. Все гораздо хуже. Бывший агент КГБ одержим хронической ностальгией. Словарь Larousse описывает ее как «состояние слабости и апатии» в связи с «навязчивой грустью» по чему-то чего больше не существует. В данном случае речь идет об СССР.
Если точнее, Владимир Путин с его бычьей шеей и поблекшими голубыми глазами вздыхает по временам советско-американского деления мира, считает сотрудник Национального центра научных исследований и парижского Института политических исследований Мари Мандра (Marie Mendras). Он не может оправиться от распада СССР. И льет слезы по холодной войне. Он хотел бы вернуться в прекрасные времена биполярного мира. Его поведение по сирийскому кризису выдает патологическую неспособность понять современный мир. Через призму Сирии дело Путина стоит рассматривать скорее с позиций психоанализа, а не политической науки.
Единственная страна, которой было по силам повлиять на развитие событий в Дамаске, это Россия. С начала 1970-х годов Москва стала союзником Сирии, если не сказать покровителем этого арабского государства, которое было одним из столпов советского блока на Ближнем Востоке. Кремль и клан Асада остались близки по сей день. Россия вооружает и тренирует сирийскую армию. В сирийском порту Тартус находится последняя база российского флота на Средиземном море. Сирия при Башаре Асаде (как и при его отце Хафезе) представляет собой образец государства, которое так ценят в Кремле: светское, полицейское, диктаторское, перешедшее от социализма к коррумпированному капитализму.
В самом начале мирного восстания Владимир Путин мог бы подтолкнуть Башара Асада к тому, чтобы начать переговоры с оппозицией. Когда в конфликте началось кровопролитие, Кремль мог бы заставить президента Сирии уйти, а потом, пока еще было время, сформировать временное правительство: в стране хватает достаточно близких к Москве генералов, которые могли бы сыграть первые роли.
Тем не менее, Кремль не посчитал нужным оказать на режим хоть какое-то давление. Наоборот, выделив Башару Асаду финансовую и военную помощь, Россия лишь укрепила его веру в то, что ему удастся утопить восстание в крови. «Путин находился в лучшей позиции, чтобы стать посредником», но все просьбы Запада оказались напрасны, продолжает Мари Мандра. Президент России отказался. Почему?
Здесь существует несколько возможных аргументов. В отсутствии других опорных пунктов на Ближнем Востоке, Россия держится за сирийско-иранский тандем, который оказался под угрозой из-за перспективы свержения Башара Асада. Она не может смириться с мыслью о смене режима в результате поддержанного из-за границы восстания. Она рассматривает арабскую весну только как источник хаоса. Она считает, что вмешательство западных армий на Ближнем Востоке в лучшем случае наивно и контрпродуктивно, а в худшем случае является проявлением неоимпериалистической политики. Наконец, в Кремле полагают, что сирийский режим, его иранские союзники и ливанская «Хезболла» формируют заслон на пути расширения вооруженного суннитского исламизма, который угрожает кавказским регионам Российской Федерации.
Сила страха
Но это еще не самое главное. Дело в том, что вклад Москвы в обострение ситуации в Сирии чреват для нее целым спектром рисков: растущая непопулярность в арабо-мусульманском мире, внутренние изменения в Иране, раздел Сирии на религиозно-этнические образования, который стал бы настоящим провалом для России. За исключением маловероятной военной победы режима у Кремля нет вариантов, чтобы выйти победителем из этой трагедии.
Как бы то ни было, Владимир Путин, который, по всей видимости, страдает от затянувшегося подросткового кризиса, считает, что может сыграть какую-то роль только в противовес остальным. В старых добрых советских традициях президент активно пользуется российским «нет», то есть правом вето в Совете безопасности ООН. Его главная сила — это способность ставить другим палки в колеса. Он существует лишь в условиях лобового столкновения с Западом, как по Сирии, так и иранской ядерной программе.
«Путин намертво увяз в прошлом и не в силах сформулировать некий стратегический проект, представить видение будущего страны», — полагает Мари Мандра. Во времена, когда мощь оценивалась количеством боеголовок (а не показателями ВВП, как сейчас), с СССР считались, потому что он нагонял на всех страх. «Позиция России по Сирии объясняется не только геополитикой», — написал в The Financial Times российский режиссер Андрей Некрасов. Она связана с ностальгией по советскому прошлому, в которое некоторые стремятся вернуться любой ценой.
Этим и объясняется российская дипломатия противостояния, начатая Путиным колоссальная программа перевооружения армии, а также его стремление очернить все западное и прежде всего американское. В конечном итоге такая пассеистская спираль приводит к ситуации, которая напоминает затяжные конфликты времен холодной войны: с одной стороны стоит режим, получивший поддержку Москвы и его региональных союзников, с другой стороны — восстание, которое по-тихому снабжают оружием США и компания. И радоваться тут нечему: ностальгия — неважный советчик.
