В массовом убийстве в Сан-Бернардино и в парижских атаках, произошедших за несколько недель до этого (вдохновителем обоих терактов, похоже, был ИГИЛ), есть одна весьма тревожная общая черта. В обоих случаях эти преступления совершили не иммигранты, а их озлобленные, отчужденные и заблудшие дети. Убийцы были гражданами и уроженцами тех стран, в которых жили. То же самое можно сказать и о многих других нападениях последних лет, совершенных людьми, которые считают себя мусульманами. Это и взрывы в лондонском общественном транспорте в 2005 году, и убийство голландского кинематографиста Тео ван Гога (Theo van Gogh) в Амстердаме в 2004-м.
Кто эти разъяренные молодые мусульмане, и почему они так ненавидят свою родину? Как так получилось, что их родители, зачастую иммигранты в первом поколении, пытавшиеся просто выжить и заработать денег, не создавали никаких проблем и вели себя тихо, а их дети, живущие в целом намного лучше, попались на крючок самоубийственной идеологии, которая воздействует на них с расстояния в несколько тысяч километров?
Нам надо задумываться над этими проблемами сейчас, потому что политический климат в Европе и Америке губителен как никогда. В США воинствующий исламофоб Дональд Трамп в понедельник превзошел самого себя, призвав полностью запретить мусульманам въезд на территорию США. Трамп и прочие кандидаты в президенты от Республиканской партии типа Бена Карсона (Ben Carson) нагло оскорбляют и бранят мусульман за рубежом, а также ставят под сомнение патриотизм американских мусульман. Массовое убийство в Сан-Бернардино, произошедшее после июльского нападения в Чаттануге Мухаммада Юсуфа Абдулазиза (Muhammad Youssef Abdulazeez), который убил пятерых человек, подлило масла в огонь, и теперь правофланговые СМИ необузданно и вульгарно демонизируют всех американских мусульман подряд. И неважно, что по данным ФБР, большую часть террористических нападений совершают белые христиане-мужчины правого толка. Террористические атаки в Париже в январе и ноябре также углубили исламофобию во Франции, усилив влияние и наглость правых в целом и Национального фронта в частности. Сейчас налицо заметный сдвиг в негативную сторону в отношениях европейцев к мусульманским иммигрантам и их потомкам.
Американцы вполне оправданно гордятся тем, что им лучше удается ассимилировать мусульманских иммигрантов, чем европейским государствам. Хотя в крупных городах типа Дирборна, штат Мичиган, есть большие скопления мусульман, в целом мусульманские общины в Америке мобильны и являются неотъемлемой частью больших городов США и их пригородов. В Америке, в отличие от Франции, нет обветшавших и сегрегированных пригородов, где в старых многоквартирных домах живут арабы и африканцы. Доля мусульман с высшим образованием в США составляет 26 процентов, что практически не отличается от показателя населения в целом (28 процентов). Эти данные приводит исследовательский центр Pew. С уровнем доходов — примерно та же история. Доход среднестатистической мусульманской семьи равен 100 000 долларов в месяц, и это примерно столько же, сколько у остальных американцев (14 процентов мусульман и 16 процентов немусульман).
И тем не менее, иммунитета у Америки нет. Мы столкнулись с враждебностью и насилием молодого отца малолетней девочки Сайеда Ризвана Фарука (Syed Rizwan Farook), который расстрелял своих коллег в Сан-Бернардино — видимо, из-за недовольства политикой США на Ближнем Востоке и в Израиле. Мы столкнулись с военным врачом майором Нидалем Хасаном (Nidal Hasan), который в 2009 году расстрелял на базе Форт-Худ 13 человек. Мы также столкнулись с Джохаром Царнаевым, который хоть и не был уроженцем США, но казался полностью ассимилировавшимся человеком до того момента, пока не взорвал бомбы на Бостонском марафоне. И конечно, у нас был родившийся в Америке йеменский имам Анвар аль-Авлаки (Anwar al-Awlaki), который призывал к совершению терактов и стал первым гражданином США, уничтоженным в Йемене ракетой Hellfire, запущенной с американского беспилотника.
Проблемы Америки и Европы — внутреннего происхождения, даже если к насилию людей призывают сетевые экстремисты, находящиеся в тысячах километрах от наших стран. Иными словами, на Западе что-то очень сильно прогнило в деле интеграции, а пропагандисты из «Исламского государства» активно этим пользуются. Поэтому мы должны задать непростые вопросы о том, как нам жить вместе. Мусульманские общины в Америке и Европе должны также решить ряд сложных вопросов для самих себя, скажем, как найти баланс между интеграцией и культурной самобытностью, а также о характере своих религиозных убеждений, когда жесткий и непроницаемый ислам, который исповедуют сегодняшние радикальные экстремисты, противостоит гибкости и разнообразию, которые были присущи этой религии почти на всем протяжении ее истории.
Попросту говоря, если мы не найдем оптимальные и более подходящие способы совместного проживания и сосуществования, то перед лицом стремительно усиливающейся исламофобии даже то подавляющее большинство мусульман, которые хотят мирно жить в Америке и Европе, окажутся втянутыми проживающим среди них радикализованным меньшинством в масштабный конфликт. (В мировой истории не раз были такие случаи, когда экстремисты вовлекали в войну в целом мирное общество или нацию: достаточно вспомнить Северную Ирландию в ее неспокойные времена или большевиков в России.) Конечно, высшей формой этого кошмара станет устрашающее «столкновение цивилизаций», слухи о начале которого стал недавно распускать республиканский кандидат в президенты Марко Рубио (Marco Rubio). Именно этого столкновения давно уже пытаются избежать такие западные лидеры, как президент Барак Обама (а до него Джордж Буш), и именно к этому столкновению наш мир изо всех сил подталкивают ИГИЛ и «Аль-Каида».
***
Дважды за 10 месяцев кучка целеустремленных террористов парализовала две крупные европейские столицы Париж и Брюссель. Она превратила их улицы в городское поле сражения и тем самым обнажила мягкое подбрюшье современного светского демократического общества, на которое жестко воздействует новый штамм терроризма. Она также столкнула это общество еще глубже в неизведанные мрачные воды. Со времен Французской революции улицы Парижа видели всевозможные проявления политического террора, известного в современную эпоху: революционного, контрреволюционного, реакционного, националистического и анархистского, включая террор, порожденный конвульсиями французских колоний. На самом деле, тот террор, который «Исламское государство» развязало 13 ноября в Париже, стал самым страшным его проявлением со времен алжирской войны за независимость более чем полувековой давности. Парижские атаки поставили Францию на перепутье, где апокалиптический суннитский террор ИГИЛ, действующий со скоростью цифровых технологий, встречается с сетевым и глобализованным миром. Нерелигиозные анархисты конца 19-го — начала 20-го века, терроризировавшие все европейские столицы от Мадрида на западе до Москвы на востоке, даже мечтать не могли о такой силе и власти, которая позволила бы им держать в страхе целые общества. Но сегодня именно такой силой и властью обладают самозваные воины халифата, стремящиеся ускорить битву «конца времен» с неверными.
Некоторые аналитики отмечают, что 13 ноября французы столкнулись с собственным 11 сентября. Но здесь есть одно серьезное отличие. Молодые террористы, устроившие нападение 11 сентября, были не из Америки. Они приехали из-за рубежа, им были незнакомы наши обычаи и традиции, наши привычки и ценности. А парижские террористы, совершившие теракты 13 ноября и в январе, это заблудшие дети Франции, потомки иммигрантов, приехавших в метрополию десятки лет назад из многочисленных провинций французской колониальной империи, в основном из африканских стран Алжира, Марокко и Туниса. Они — граждане Франции, но некоторые из них не совсем из Франции, потому что по собственному желанию или по необходимости они решили заселить параллельное общество. А это значит, что их экономическая и культурная ассимиляция не завершена, либо они кажутся подозрительными, и французское общество в целом их не принимает, потому что они мусульмане, и потому что они живут в худших социально-экономических условиях. Здесь мы наблюдаем становление маргинального или чуждого гражданина, даже если он/она — гражданин Франции во втором или третьем поколении (но мусульманин).
Это ощущение, что ты чужой в стране, где родился, очень болезненно вышло на первый план сразу после парижских атак, когда президент Франсуа Олланд потребовал предоставить ему дополнительные полномочия для борьбы с терроризмом, в том числе, такие, которые явно являются посягательством на гражданские свободы, скажем, аннулирование французского или двойного гражданства, причем даже у уроженцев Франции, если они признаны виновными в совершении терактов. ИГИЛ как раз и рассчитывал на такое отчуждение мусульманской молодежи Франции. После атак начались дебаты о том, в какой степени социально-экономические условия и культурное отчуждение мусульман, населяющих сегрегированные пригороды, способствовали радикализации террористов, и в какой мере этому способствовало «апокалиптическое вдохновение» из Ракки, которая считается столицей ИГИЛ в Сирии. Некоторые участники дискуссии придерживаются мнения, что французские пригороды — это настоящие рассадники нового террора во Франции. В этом еще одно серьезное различие между атаками 11 сентября и парижскими терактами. Террористы в Америке даже мечтать не могли о том, чтобы создать раскол между мусульманскими общинами США и населением в целом.
Американские мусульмане — очень разные. В основном они принадлежат к среднему классу и к массовой культуре большинства. Они испытывают гораздо меньше отчуждения, чем европейские мусульмане, и некоторые из них решительно придерживаются американских взглядов и ценностей. Однако по данным исследовательского центра Pew, большинство американских мусульман говорят, что после терактов 11 сентября жить в Америке им стало труднее. Они убеждены, что правительство «выделяет мусульман», когда речь заходит о слежке. За 14 лет после сентябрьских атак американским мусульманам пришлось столкнуться с новой и весьма тревожной реальностью: родившиеся в США мусульмане начали выступать против своей родины и заниматься терактами против Америки в Америке.
У Франции — долгая и сложная история взаимоотношений с мусульманским миром, со своими иммигрантами, большинство которых составляют арабы-мусульмане, и с их потомками. Во Франции проживает самое большое количество мусульман в Европе — около пяти миллионов человек. В социальном и культурном плане они разнообразны. Но мусульмане Франции делятся на две категории. С одной стороны, это истинно верующие, которые сопротивляются навязанной, как им кажется, ассимиляции, и отвергают государственные попытки создать «национальный ислам», дабы защититься от негативного влияния транснациональной мусульманской уммы. С другой стороны, это те, кто признал и принял идеалы Франции, составляющие корневую основу ценностей и убеждений, включая уникальную концепцию секуляризма, или отделения церкви от государства, которую многие воспринимают как антиклерикальную и даже антирелигиозную идею, поскольку эта концепция строго запрещает духовенству и религии влиять на государственную и общественную жизнь. В этом смысле французский секуляризм отличается от американского, потому что он не просто отделяет церковь от государства, но и создает вражду между ними.
Интеграция разнородных мусульманских общин в европейском обществе — это очень сложный и проблематичный вопрос в тревожных дебатах на тему иммиграции в Западную Европу, которые идут в последние десятилетия. Есть совершенно очевидные социально-экономические препятствия. Например, во Франции уровень безработицы среди граждан-мусульман в два раза выше, чем среди населения страны в целом. У них также ниже уровень образования, особенно среди женщин. Другие препятствия на пути к интеграции связаны с культурными противоречиями, которые усиливаются из-за преувеличенных представлений о том, будто мусульманские общины не желают воспринимать национальную идентичность, не хотят придерживаться морально-этических норм своей новой родины, не могут смириться с запретом на открытое выражение религиозности. Это парадоксально, но большинство европейских мусульман, в том числе во Франции, совершенно справедливо убеждены в том, что являются частью своей страны жительства, а большинство немцев, французов, испанцев и британцев полагают, что живущие рядом с ними мусульмане сопротивляются интеграции и упорно ведут параллельное существование.
Сомнения в лояльности европейских мусульман, маргинализация и сегрегация некоторых мусульманских общин по необходимости или по выбору, а также все более частое отождествление ислама с терроризмом, особенно после атак 11 сентября, отчасти объясняет такое явление, как исламизация молодежи. Они ищут особую идентичность, которая отличает их от родителей-иммигрантов, пусть неуклюже и малозаметно, но стремившихся стать составной частью своей новой родины.
Их отцы были чужаками в чужой стране; большинство из них было вынуждено учить иностранный язык, познавать незнакомую политическую культуру, другие привычки, обычаи и традиции. Им приходилось вести себя тихо, и в целом они сторонились политики, занимаясь в основном повышением своего благосостояния и образованием детей. Как и все иммигранты, они стойко переносили дискриминацию и предрассудки, работали для того, чтобы выжить и найти признание. Но их подраставшие дети знали только тот мир, в котором они родились; и когда они сталкивались с систематическими затруднениями в обществе и культуре, мешавшими им стать полноправными гражданами в стране своего рождения, они либо начинали бунтовать, либо перемещались на обочину общества и начинали вести параллельную жизнь. Некоторые искали ответы и утешение в том мире, который их родители покинули. Из-за географической близости Европы к самому центру мусульманского мира на Ближнем Востоке и в Африке дети иммигрантов самым естественным образом восстанавливали связь с утраченным миром своих отцов через иммигрантов новых волн, которые оказались более политизированными и не хотели полностью расставаться с землями своих предков. Сделать это им было легко — ведь у них был интернет.
Эти молодые и недовольные мусульмане отвергают клеймо позора меньшинства, презирают страны, в которых родились (это явление мы наблюдаем на крайнем левом и правом флангах политического спектра в западных странах). Отчасти это вызвано тем, что их родители, восстанавливавшие Европу после Второй мировой войны и погибавшие в ее войнах, по-прежнему оставались на обочине общества. Некоторые из этих отказавшихся от политического и культурного молчания молодых мусульман легко могут подвергнуться радикализации со стороны имамов-подстрекателей, часть из которых прибыла из-за рубежа и превратила свои мечети в центры вербовки джихадистов.
Это роковое пересечение дорог, на котором странствующие имамы из-за рубежа (привозящие с собой судороги и потрясения своих обществ, включая недовольство реальными и воображаемыми прегрешениями Запада в прошлом и настоящем) встречаются с местными потенциальными радикалами. Многие европейцы как бы говорят: «Потомки отбросов империи, которые были колонизированы, которых держали за воротами, сегодня вошли внутрь, но они — по-прежнему чужие и злые. Поэтому мы не хотим видеть их, а они не хотят походить на нас». Это приводит в недоумение, однако отчуждение молодых европейских мусульман упорно сохраняется даже в тех обществах, где властвует мультикультурализм, скажем, в Нидерландах и Великобритании, и где они пользуются благами щедрых систем социального обеспечения. Есть какой-то болезненный парадокс в том, что убийца Тео ван Гога Мохаммед Буйери (Mohammed Bouyeri) в то время получал пособие по безработице. Большинство террористов, организовавших и осуществивших теракты в Европе и США после 11 сентября, могли испытывать отчужденность и быть маргиналами в политическом плане, но экономических лишений они не испытывали.
Большинство европейских обществ, в частности французское, все еще не могут понять и смириться с тем, что ислам — это очень важно для значительной части мусульман. Соответственно, они не в состоянии примирить ислам с основными ценностями однородных в основном национальных государств. Во Франции принципом отделения церкви от государства пытались оправдать знаковый закон от 2004 года, который запрещает открыто демонстрировать религиозные символы в государственных школах. Хотя этим законом по видимости также запрещены христианские и еврейские символы, многие увидели в нем попытку запретить мусульманским девочкам ношение хиджаба. Другие ограничения были введены во имя сохранения либеральных ценностей и норм европейских демократий, особенно тех, которые относятся к равенству полов. Во Франции и Бельгии запретили ношение в общественных местах бурки и никаба. Эта мера повлияла на жизнь крошечного меньшинства женщин. Иммигранты в Дании должны подписывать «контракт», обязывающий их с уважением относиться и соблюдать некоторые ключевые ценности страны, такие, как свобода личности и равенство полов. Большая часть этих мер нашла широкую народную поддержку, и таким образом способствовала усилению чувства отчуждения, существующего в Европе у многих мусульман.
***
У мусульман в Америке — совсем другая история. Американские мусульмане в большей степени ощущают себя как дома, нежели их европейские единоверцы. Это связано с американской историей, формой правления и демографией. Будучи разнородной, многообразной и большой нацией беженцев, Соединенные Штаты более радушно принимают у себя мусульманских иммигрантов, чем Европа. В отличие от Франции, по американской конституции невозможно наложить запрет на внешние проявления религиозности, такие, как ношение хиджаба. Большинство американцев не одобрят такой запрет. Президент Обама в своем обращении к мусульманскому миру в Каире в 2009 году раскритиковал те западные страны, которые препятствуют мусульманским гражданам исповедовать свою веру так, как они считают нужным, и которые диктуют мусульманским женщинам, что они должны носить. «Мы не можем маскировать враждебное отношение к любой религии отговорками о либерализме», — заявил он. Не знаю, будет ли Обама и теперь придерживаться такого экспансивного представления о политкорректности, зная о том, что Ташфин Малик (Tashfeen Malik), сопровождавшая своего мужа во время кровавой бойни в Сан-Бернардино, живя в США, год с лишним скрывала свое лицо и его выражение под никабом. Он был на ней и тогда, когда она нажимала на спусковой крючок. Европейцы утверждают, что бурку и никаб надо запретить из соображений безопасности. Американцы, пусть и несколько наивно, приветствуют это одеяние в духе религиозной свободы. И тем не менее, признаки опасности — налицо, и особенно они заметны в комментариях Трампа о том, что у толерантности есть свои пределы. Похоже, такими заявлениями он завоевывает все больше поддержки.
Подобно европейским мусульманам, американские мусульмане — относительные новички на своей новой родине. В любом случае, в их среде, наверное, больше разнообразия. Именно поэтому единого портрета американского мусульманина не существует. Во второй половине 19-го века десятки тысяч арабоязычных иммигрантов начали приезжать в Соединенные Штаты с Ближнего Востока в поисках новых экономических возможностей и в попытке избежать религиозной и политической дискриминации. Абсолютное большинство из них были христианами, но там было и незначительное число арабов-мусульман. В ходе последующих волн иммиграции количество арабов-мусульман стало возрастать. В 1960-е годы иммигранты-мусульмане стали в массовом порядке прибывать с Ближнего и Среднего Востока, из северной и центральной Африки, из Ирана и Южной Азии. Вот почему американские мусульмане сегодня — это в основном иммигранты, большая часть которых приехала из арабских стран Ближнего Востока и Северной Африки. По данным исследовательского центра Pew, они составляют 41 процент всех родившихся за границей американских мусульман.
Атаки 11 сентября, американское вторжение в Ирак и споры последних лет, скажем, выступления против строительства мечети в Нью-Йорке рядом со взорванным Всемирным торговым центром, усилили тревогу и страх у многих американских мусульман. Тем не менее, большинство из них говорят, что они довольны своей жизнью. Лишь небольшое меньшинство (16 процентов) заявляет, что общество в Америке недружелюбно по отношению к мусульманам. Большинство американских мусульман (56 процентов) говорят о своем желании принять американский образ жизни, и лишь 20 процентов заявляют, что мусульмане хотят отличаться от остального населения. Однако только 33 процента людей в американском обществе верят в то, что большинство мусульман в Америке хотят ассимилироваться. Почти половина мусульман в США (49 процентов) заявляют, что прежде всего они считают себя мусульманами, и лишь 26 процентов в первую очередь видят в себе американцев. На первый взгляд, это может показаться странным и неприятным, но у американских христиан — аналогичное отношение. 46 процентов из них говорят, что прежде всего они считают себя христианами, и такое же количество заявляет, что прежде всего они — американцы. Среди протестантов целых 70 процентов в первую очередь видят в себе христиан. Большинство американских мусульман (69 процентов) говорят, что их религия очень важна для них. Таким образом, они столь же религиозны, как и христианское население, 70 процентов которого также заявляет о важности религии в его жизни.
Американские мусульмане отвергают исламский экстремизм в гораздо больших количествах, чем мусульманские общины Европы. Но в США есть и другие, более тревожные и обескураживающие признаки. Мало кто из американских мусульман верит в искренность усилий США в борьбе с терроризмом. Еще тревожнее другое: многие из них не верят, что ответственность за теракты 11 сентября несут арабы. Молодые американские мусульмане чаще своих родителей говорят о том, что действия террористов-смертников, подрывающих себя в защиту ислама, порой являются оправданными. Это тоже данные центра Pew. Когда речь заходит о политике США на Ближнем Востоке, многие придерживаются конспирологических теорий, а также отрицают, что арабская/мусульманская элита виновата в удручающем состоянии дел в большинстве мусульманских стран.
После каждого трагического теракта, совершенного мусульманами, утверждающими, что свои кровавые злодеяния они совершают во имя ислама, или когда они заглушают плач своих жертв криками «Аллах акбар», усиливаются требования осудить мусульман и даже потребовать от них извинений. Мусульмане усугубляют ситуацию, когда после таких кровавых актов и их осуждений они пытаются возразить, «объяснить» эти отвратительные злодеяния либо рассмотреть события «в контексте», вспоминая все те преступления, которые Запад совершил против арабов и мусульман. Они говорят о крестоносцах и о европейском колониализме, об американской поддержке Израиля, мусульманских диктаторов и деспотов, о том, как убийцы были лишены политических и экономических прав. Но в мире полно бедных, бесправных и вытесненных на политическую обочину людей, которые, по словам Торо, «живут в состоянии тихого отчаяния», однако не начинают палить из пистолетов, выйдя на улицу. Отвергая исламофобию, мы должны также отвергать апологетов исламистов, особенно из числа тех, кто работает в научных кругах и в аналитических центрах, и в ходе своей работы пытается оправдать арабов и мусульман, причастных к преступлениям.
В стране конституционных законов типа США государство играет ограниченную роль в вопросах интеграции, занимаясь лишь проблемами дискриминации. Но с точки зрения морали президенту и лидерам конгресса в ходе политических дискуссий крайне важно выбирать правильную тональность, особенно в сложные моменты нарастания враждебности. Они должны сторониться политики страха, демонизации и запретов. Люди, формирующие общественное мнение и отношения — будь то представители СМИ, научных кругов или гражданского общества — обязаны призывать к ответу тех должностных лиц, кто публично занимается демагогией, откровенно лжет и прибегает к методам избирательного возмущения. Негодяев следует называть поименно. В Америке образца 2015 года многие публичные фигуры открыто разжигают ненависть по отношению к своим согражданам американцам. Им мы должны сказать: ваши слова ведут к кровопролитию.
Между тем, мусульмане должны принять и признать то, на что у христиан и иудеев ушло очень много времени: что их священные писания, их пророков и весь исторический опыт правоверных можно и нужно подвергать рациональной и критической проверке и анализу. Слишком многие мусульмане бездумно встают на защиту всего того, что имеет хоть какое-то отношение к мусульманству. Слишком многие из них даже понятия не имеют о том, что некоторые из их исторических предков, жившие в великих и просвещенных городах, открыто отвергали такие табу. Ни один мусульманский ученый, живущий в мусульманской стране, не может опубликовать точную и объективную биографию Пророка Мухаммеда; ни один не осмелится отнестись к нему справедливо и беспристрастно, как к прозорливому гению, как к сострадательному человеку, который боролся с собственными недостатками, слабостями и предрассудками, как к многомерному человеку и лидеру, не нуждающемуся в оправданиях.
Исторически становление и развитие ислама на Ближнем Востоке шло не так, как в испанской Андалусии, на юге Азии и в Африке. В каждом регионе ислам приспосабливался к местным обычаям, стилю и ритму жизни своих новых приверженцев. Вы просто представьте себе разнообразие архитектурных стилей мечетей от Марокко до Китая, и тогда вы сумеете оценить способность мусульманских общин во всем мире развиваться и приобретать новые местные и региональные черты. Ислам в Кордове — не такой, как ислам в Индии. Проблемы мусульманских общин в Европе и Америке похожи. Они не могут находится во Франции и не быть французскими; они не могут находится во Америке и не быть американскими. Американский ислам и французский ислам следует поощрять, его необходимо признавать и поддерживать. Есть такая категория арабских/мусульманских иммигрантов, которых я называю временными жителями. Эти люди как будто вечно странствуют по Америке в поисках своего дома, хотя Америка и есть их дом.
Они должны найти дорогу домой в тех странах, где решили жить, и которые до сих пор готовы их принимать. Чтобы мусульмане чувствовали себя как дома во Франции и в Америке, они должны развиваться и расти, постоянно изучая, осмысливая и истолковывая священные тексты, а также свой исторический опыт. Прежде всего, нужны неустанные попытки синтезировать ключевые ценности ислама с моральными идеалами тех стран, в которых они живут. Иначе эта война будет длиться вечно.
Хишам Мельхем — шеф вашингтонского бюро дубайского спутникового канала «Аль-Арабия». Он также корреспондент ведущей ливанской газеты «Аннахар».
