Оценка революций в ожидании оных

Одной из жертв восстаний на Ближнем Востоке стали профессионалы, которые не смогли предсказать их наступление. Международный валютный фонд принял на себя удар за свой отчет от апреля 2010 года по Египту, в котором организация похвалила «устойчивые и широкомасштабные реформы, осуществленные с 2004 года», отметив, что они сделали экономику более прочной и менее подверженной внешним воздействиям. Тот же директор ЦРУ Леон Панетта пережил личный позор, видя, как его публичные прогнозы, сделанные для конгресса США, оказались неверными буквально через несколько часов после того, как были сделаны.

Для любого, кто видел коллапс Советского Союза или финансовый кризис 2008 года, в этих неудачах экспертов есть что-то очень знакомое. Это было что-то вроде быстрой, масштабной смены парадигмы, изменения системы воззрений – и неважно, представляли ли они собой лопнувший финансовый пузырь, надувавшийся долгие годы, или народное восстание против политического режима, который отличался стабильностью десятилетиями, - в любом случае оказывается, что нам сложно эти события предвидеть.

Исследования поведенческих экономистов, таких как Дэн Ариэли из университета Дьюка в Северной Калифорнии, предполагают, что частью проблемы может являться тот факт, что когда у нас имеется обоснованная и давняя заинтересованность в статус-кво, наши мозги автоматически воспринимают ситуацию как хорошую и стабильную. В своей работе доктор Ариэли сконцентрировался на когнитивных шорах, которые накладывают наши собственные финансовые интересы. Но аналогичные смещения могут влиять и на взгляды политических экспертов, которые могут в конечном итоге привести к развитию «чувства собственности» в отношении национальных элит, которые они изучают, и это чувство может оказаться таким же мощным, какое было у банкиров в отношении создаваемых ими кредитных деривативов.

В практически наделенной даром предвидения книге о демократии и авторитаризме, написанной до того, как он начал работать в Белом доме, политолог Майкл Макфол утверждал, что предположения относительно стабильности режима всегда доминируют, и в тех случаях, когда эти режимы авторитарные, эти предположения всегда неверны. Г-н Макфол усиленно не соглашался с распространенным мнением, заявляя: «Предполагать, что нынешняя конфигурация автократического режима просуществует хотя бы пятьдесят лет, - значительно более наивно, чем верить в то, что некоторые из этих режимов могут преуспеть на пути осуществления перехода к демократии».

Убежденность г-на Макфола вполне неплохо выглядит сегодня. Но даже если мы сможем преодолеть наше психологическое сопротивление самому понятию смены режима, предсказать с большой степенью точности, когда именно диктаторы будут свергнуты, невозможно. «По самой своей природе эти поворотные точки непредсказуемы», - отмечает Дарон Асемоглу, профессор экономики в Массачусетском технологическом институте (Massachusetts Institute of Technology).

Лучшим вариантом для размышления о том, выживет тот или иной режим или нет, была бы попытка понять, каков в этом режиме потенциал для восстания, с учетом правильного катализатора. «Большую часть времени он в спящем состоянии, и следовательно, ни о какой предсказуемости восстаний говорить не приходится», - отмечает он. «Но когда мы вступаем в критический период, как вот например сейчас, этот латентный фактор начинает иметь вполне предсказуемую силу».

В этом духе мой коллега Питер Рудегейер и я провели ориентировочные расчеты для определения стран с высоким латентным потенциалом для восстания. Мы учитывали четыре фактора – политическую свободу (на том основании, что демократические режимы обычно не требуют народных восстаний для достижения цели смены режима), уровень коррупции, уязвимость к ценовым шокам в секторе продуктов питания, и степень проникновения интернета. Наша таблица использовала общедоступные варианты измерения этих четырех факторов, и в итоге мы получили список из 25 наиболее уязвимых для народных восстаний стран. Ливия, Алжир и Египет попали в топ-10. Возможно, более любопытным является тот факт, что в первую десятку попала и Россия. А также Узбекистан, Азербайджан и Венесуэла.

По данным веб-сайта журнала Wired, американские военные и разведывательные агентства потратили более 125 миллионов долларов за последние три года на компьютерные модели, которые пытаются предсказать волнения и восстания. Смиренно имея это в виду, скажем, что эти быстрые и грязные расчеты скорее предназначены для того, чтобы спровоцировать споры, нежели для того, чтобы указать следующую горячую точку.

Доктор Асемоглу предполагает, что одним из способом усовершенствовать этот вариант расчетов может быть вариант рассмотреть пути, которыми взаимодействуют между собой различные факторы, делающие режим уязвимым для революции: «Например, высокий уровень коррупции без проникновения интернета или высокий уровень распространения интернета без коррупции не создадут никакого давления, способствующего росту протестных настроений, но когда присутствуют оба этих фактора, это уже будет совсем другая игра».

Лукан Уэй, профессор в области политических наук в Университете Торонто, говорит, что другим фактором, определяющим степень хрупкости режима, который неплохо бы подвернуть более сложному анализу (можете попробовать это сделать дома!) является то, представляет ли собой само авторитарное правительство продукт недавней революционной борьбы. Диктатуры, управляемые идеологически единой революционной партией – как, например, в Иране, и в меньшей степени в Китае – являются, по мнению доктора Уэя, более прочными, чем те, чьи лидеры опираются только на силу оружия и покровительство.

Потрясения, связанные с ценами на продукты питания, часто являются эдаким катализатором, который для режима со скрытыми уязвимостями оборачивается восстанием и выходом людей на улицы: так развивалась ситуация в Тунисе, это положение было верным еще для большевистской революции. Еще кое-что, что может сдвинуть с места общество со скрытым потенциалом к восстанию, и сподвигнуть его к действию, это демонстрационный эффект, который доктор Асемоглу называет «заразой», феномен, знакомый каждому, кого застало распространение глобального финансового кризиса в 2008 году.

В обоих случаях неожиданная вера в то, что предыдущий стабильный статус-кво может измениться, имела достаточно силы, чтобы изменить действительность. Такое взаимодействие между восприятием и фактами – это то, что Джордж Сорос, эксперт в области смены парадигм, изменения системы воззрений, будь то в применении к рынкам или к странам, называет рефлексивностью или возвратностью.

Даже некоторые из самых сильных авторитарных режимов мира, кажется, чувствуют озабоченность в связи с опасностью распространения огня революции. Достаточно взглянуть на попытки Китая блокировать доступ к информации по электронным сетям и к обсуждению восстаний на Ближнем Востоке. У Кремля, возможно, есть еще больше поводов для беспокойства: российские опросы общественного мнения свидетельствуют, что треть респондентов полагают, что в России «египетский сценарий» массовых протестов вполне возможен. Этот тот образ мышления, который обладает потенциалом для превращения мятежа в революцию.