Граффити – это настолько же американское явление, как и яблочный пирог, однако его гораздо легче экспортировать.
Худший момент в истории граффити наступил во времена, известные как его расцвет – в 1980-ые годы в Нью-Йорке. Именно тогда массовая культура признала граффити в некотором роде «искусством». Инструмент контркультуры, который, по крайней мере, в течение некоторого времени был средством самовыражения и раскрепощения, стали оценивать с точки зрения клише высокой культуры. Теперь в отношении граффити стали применяться такие категории как «личный стиль», «эстетическая инновация» и «художественное самовыражение», оно должно было выглядеть приятно и привлекать внимание, заговорили даже о стилистическом влиянии и создании визуальной традиции. Все это позволило массовой культуре потребительского общества с легкостью поглотить граффити. Можно сказать, что великие образцы искусства граффити, известные среди их создателей как «шедевры» - еще одно приевшееся клише – служили в некотором роде для заполнения пустого места, оставшегося после рекламных щитов нижнего белья марки Calvin Klein. Только по счастливой случайности эти рисунки не продавали никаких товаров, поскольку художники все еще понимали, что могут продавать себя, точно также как это делал тот самый эксклюзивный товар, называемый искусством.
Теперь подумаем о граффити в том его виде, в каком оно предстает перед нами в настоящее время по всему миру, в местах, где рисунки на стенах превращаются в способ высказать властям правду. События арабской весны сопровождались множественными надписями язвительного содержания, а хаос на Гаити привел к появлению на стенах бурной неразборчивой мазни. Суровые меры против граффити против режима в сирийском городе Дараа лишь еще больше разожгли огонь сопротивления. В большинстве этих случаев художественная ценность рисунков отходит на второй план по сравнению с тем посланием, которое художник пытается донести. «Свобода – Убирайся, Хамад» - гласит надпись в Бахрейне. Во время восстаний в Ливии надпись на стене «Свобода=Аль-Джазира» ясно отражает значение свободной прессы, а нарисованных следов от пуль автомата Калашникова на другой стене достаточно, чтобы полностью передать дух сопротивления. В столице Гватемалы портреты «пропавших» во время длительной гражданской войны с подписью на испанском «Где они?» становятся красноречивым свидетельством того, что тревожит жителей страны. (Стиль, в котором написаны портреты, восходит к стилю британского уличного художника Бэнкси).
Смотреть: Ливийская революция в граффити
Во всех этих случаях граффити служит настоящим инструментом коммуникации, а не просто средством эстетического обмена. Эти каракули 21 века восходят к предыстории граффити, когда настенная роспись в основном служила средством публичного выражения запретных мыслей. Они также восходят к раннему периоду граффити в Нью-Йорке, когда некоторые представители низших слоев общества обозначали свое неоспоримое присутствие, «помечая» каждый квадратный дюйм города, нарушая при этом границы своего класса и расы. Как писал об этом немецкий ученый Дитрих Дидериксен, «граффити было формой культурных и художественных произведений, которые были непонятны с точки зрения господствующей культуры». Однако когда некоторые из тех представителей низших слоев поняли, что они способны создавать «шедевры», которые могут считаться своего рода «искусством», они быстро восприняли ценности мейнстрима, против которых когда-то выступали.
К настоящему моменту великие образцы граффити уже давно исчерпали себя, по крайней мере, в контексте художественной среды запада. Однако в остальной части планеты статичный язык американских «шедевров» получил вторую жизнь в качестве лингва франка истинно политических речей. Самые искусные образы из Египта, Ливии и Гаити сегодня очень напоминают рисунки на вагонах метро или фасадах магазинов в Нью-Йорке 1980-ых годов, однако они не столько представляют собой объекты искусства, сколько являются носителями общественного мнения. В Манагуа округлыми буквами, изобретенными художниками граффити Нью-Йорка, написаны инициалы партии сандинистов. На Западном берегу Палестины облаченная в куфию фигура с большими глазами, которую вы скорее ожидали бы увидеть на стене где-нибудь в Лос-Анджелесе, провозглашает стремление к «свободной Палестине», как говорится в надписи ниже, сделанной на английском.
Не совсем понятно, является ли повсеместное использование английского языка в настенных рисунках попыткой обратиться к западу или же английский, пусть даже в его местной разновидности, просто стал общепринятым языком политического протеста. (Очень возможно, что эти две причины представляют собой две стороны одной монеты). Однако всем ясно, что стилистические клише граффити – огромные округлые буквы, преувеличенные тени, отбрасываемые словами – стали международным языком, понятным практически во всем мире, для выражения того содержания, которые эти клише передают. Посмотрите на буквы граффити в стиле нью-йоркской уличной живописи, гласящие «Освободим Ливию» на стене в Бенгази или провозглашающие «революцию» на площади Тахрир: художники не стремятся к достижению нового эстетического эффекта, они просто пользуются преимуществами старого, настолько всем примелькавшегося, что мы уже едва его замечаем.
То, что на западе называют «искусством», в мире за его пределами является инсайдерской игрой, захватывающей, но при этом не слишком многообещающей в плане выигрыша. Нам следует взглянуть на те государства, которые находятся сейчас в состоянии глубокого кризиса, чтобы вспомнить, что образы – даже те, которые мы порой считали «искусством» - можно использовать не только в играх. По странному стечению обстоятельств, чем больше граффити обесценивается на западе, тем лучше оно способно удовлетворять потребности народов других стран, которые охотно пользуются им, чтобы выразить свои самые тяжелые переживания. Это похоже на то, как если бы кока-кола, распространившаяся по всему миру, вдруг стала бы отличным питательным напитком.
