В «поздних» эпохах есть что-то меланхолическое; они как бы предчувствуют свой неизбежный конец, но продолжают длиться. Отсюда некоторый «маньеризм», который их отличает, в них повторяются способы мышления, все еще удерживающиеся на сцене и добивающиеся консенсуса, но жизненный импульс уже отсутствует. Поздняя современность, которую мы переживаем, кажется, обостряет это чувство меланхолии. Она уже тридцать лет провозглашает себя «постмодернистской», следовательно, изжитой, умершей, и в то же время представляет сама себя в качестве «незавершенного или даже необратимого проекта». От великой мечты, которая лежала в его основе, то есть от прогресса, свободы, справедливости, науки и преодоления любых предрассудков остается на деле очень мало; разве что тревожащая власть научно-технологического аппарата, все более освобождающегося от гуманитарных проектов и сознания, еще не очень распространенного, что многое из того хорошего, что содержалось в этом плане, отныне могло бы быть использовано только в другом культурном контексте. И, тем не менее, эта современность сопротивляется, не хочет смириться со своим концом. Почему?
Кое-кто может ограничиться замечанием, что процесс отмирания всегда труден, но он еще более затрудняется, когда в течение длительного времени ощущаешь себя бессмертным. Конечно, это объясняет упорное сопротивление культуры, которая может быть, по философским, научным или политическим причинам триумфально восприняла себя как «завершение» человеческой истории, которая сегодня, однако, подошла к своему пределу. Однако, надо заметить, что кризис «замечательной судьбы прогресса», желания раз и навсегда обеспечить будущее, превратить историю в исключительно «гуманитарное» дело, контролируемое людьми благодаря мощи науки, техники и политики, этот кризис имеет более чем столетний возраст. Недвусмысленно провозгласил его еще Ницше, потом великая война, так называемая «культура кризиса», а позднее тоталитаризм. Следовательно, нужно найти другой ответ для объяснения упорного продолжения существования нашей пусть и «поздней» современности.
Наиболее очевидным ответом могла бы быть упорная техническая мощь нашей эпохи. Но я склоняюсь к другому объяснению: наша современность не сходит со сцены, потому что та основная форма, которую она приняла, препятствует унаследованию и реализации таких ценностей как свобода, достоинство, плюрализм, терпимость, которые являются такими же непреходящими, как так называемый «классический» мир. Ее удерживает на плаву именно это наследие, а не ее мощь, которая, как мы уже сказали, лишена всякого жизненного импульса. Следовательно, если мы не хотим остаться жертвами позднейших проявлений этой эпохи (можно перечислить технологии человеческой жизни, политику, ужасающий кризис чувств, которые зажали всю Европу как в тисках), то мы должны смотреть на ее лучшее наследие и попытаться совместить его с греческими и иудейско-христианскими корнями, которые по большей части и создали это наследие. Но как напомнил Бенедикт XVI в своей речи в университете в Регенсбурге, «это абсолютно не означает, что сегодня нужно вернуться назад, в период до эпохи Просвещения, отторгнув убеждения современности; скорее нужно безоговорочно признать все то ценное, что было выработано в результате современного развития духа».
А так как мы не можем добиться этого великого «согласия», то сегодня наша современность проявляется в основном через свои болезни. Вместо того, чтобы ценить плюрализм, существование различных мнений, открытость и менее враждебное отношение к традициям, особенно религиозным, у нас образовался какой-то монолит, в котором еще раздаются такие важные слова как свобода, самоопределение, индивидуальные права, но они все более оказываются в плену экономической и биотехнологической власти и все более далеки от действительности. Пришло время создавать другое просвещение, другую современность.
Обобщая, я хочу сказать, что сегодня нам хорошо известна не только антирелигиозная современность; связь между секуляризацией и приватизацией морали и религии не подразумевается безоговорочно; разрыв единства между религиозным, гражданским и моральным законами, который царил в античные времена, не означает обязательное снижение каждой из этих ветвей закона до чистого «решения», что бы ни говорили Вебер, Хайдеггер и Карл Шмитт; плюрализм, чтобы привести еще один пример, не обязательно должен сливаться с релятивизмом. Шотландские просветители с Юмом во главе, а также Вико, Токвиль, Розмини или лорд Актон «современны»; современна также и религиозная свобода; современны и устройство либерал-демократического государства и растущая важность человеческой личности на всех уровнях; современно, наконец, страстное желание правды и реальности, представляющее собой настоящее противоядие любому предрссудку, а в особенности самому опасному из всех: релятивизму. Что касается традиции, то поддержка, которую она может дать той другой искомой нами современности, кроется в теориях Платона и Аристотеля об ограниченной власти и «смешанном режиме», о важности образования для достижения совершенства, о таком восприятии природы и человека, которое может ограничить огромную власть, которую приобрел человек благодаря развитию техники.
К сожалению, нельзя сказать, что наша поздняя современность знает о преимуществах, которые она могла бы извлечь из этой поддержки. Наоборот, она их постоянно подрывает на основе своей идеологической базы, часто разделяемой как наиболее радикальными светскими людьми, так и клерикалами. Но эта теория обречена. Возьмем, к примеру, плюрализм. Я действительно не верю, в отличие от того, как думают многие клерикалы, что он представляет собой опасность для стабильности жизни индивидуума, для социальных отношений, для политических и религиозных институтов. Конечно, он может таким стать, и, кажется, таким становится. Но это случается из-за неправильного понимания, основанного на предполагаемой субъективности всех ценностей и на наиболее радикальном релятивизме. Это все равно, что сказать, что свобода и терпимость должны сожалеть об оцепенении античных общественных связей, где личность жила как в тюрьме. Однако, это не так. Терпимость, дух правды, глубокие убеждения — это не противоположные концепции, но дополняющие друг друга. В этом слиянии встречаются и взаимно обогащают друг друга лучшие современные и античные традиции, от чего выигрывает мысль. Объяснюсь.
Некоторый философский и религиозный плюрализм более или менее всегда существовал в нашем западном мире. Современная эпоха его, безусловно, усилила, вынудив философию и религию выйти из догматической скорлупы. Мы можем выразить ту же концепцию, сказав, что в современную эпоху сравнение с другим становится чем-то вроде необходимости. Стабильность собственного я, социальных отношений, религиозных и политических институтов зависит все больше от способности подвергать анализу собственные убеждения, собственную личность, то есть размышлять о себе самом, видеть себя со стороны. Но доминирующая современность, которая сегодня переживает тяжелый кризис, интерпретирует все это в релятивистском смысле, как будто бы все убеждения надо рассматривать в одной плоскости. Именно в этом заключается некоторая ошибка, которая, с одной стороны, ведет к нигилизму, а с другой, выдвигает на первый план христианство в качестве перспективы, способной воспрепятствовать этому разброду. Плюрализм получает высокую оценку, так как он, если так можно выразиться, друг реальности и истины
Ни один христианин не поставит под вопрос в споре с другим человеком то, что Христос - наш «путь, истина и жизнь». Но он не может и утверждать, что этот другой человек неправ, если он думает по-другому. Наоборот. Сам Христос предлагает ему искать то «хорошее», что, конечно, есть в другом человеке и ценить его. Сам Христос подталкивает к этой операции понимания, которая расширяет и углубляет сознание христианина. В общем, другой человек может дать хорошую возможность не отвергнуть себя и ослабить собственное «я», но укрепить его, сделать более осмысленным. Эта структурная концепция постоянно отражается в словах того, кто составил этот «Словарь». Можно сказать, что она представляет собой каркас, путеводную нить, которая сплачивает все, превращая в настоящую речь. Это именно «Словарь для позднейшей современности».
