Россия на протяжении десятилетий страдала от суровой диктатуры, и вдруг к власти там пришел новый правитель. Несколько лет в стране шла политическая либерализация, и большинству иностранных обозревателей казалось, что Россия наконец превращается в «нормальное» государство западного образца. Но когда в России вновь утвердился авторитарный правящий режим, ее гражданские свободы были опять и еще суровее ограничены.
Что мы можем понять из этого неспокойного периода в истории России? Если вас интересует эпоха Горбачева-Ельцина-Путина, то очень многие талантливые «историки момента» (удачное название, которое Альбер Камю (Albert Camus) дал авторам журналистских расследований) смогут объяснить, как Россия за последние 20 лет от гласности и перестройки дошла до гангстеризма и Pussy Riot. Но есть и более ранняя, царская версия таких же событий с их суровыми политическими репрессиями, за которыми следовал луч надежды, а потом снова возврат к репрессиям. Начался тот период с самовластного правления Николая I, который скончался в 1855 году. Его трон унаследовал сын Николая Александр II. Если правление Николая было одним из наиболее мрачных периодов российского самовластия в 19-м веке, то Александр II дал свободу крепостным и провел ряд важных избирательных и юридических реформ. Но потом он утратил свой юношеский энтузиазм после трех неудачных покушений на него. Четвертая попытка, осуществленная в 1881 году, оказалась успешной. По стопам Александра II последовал его сын Александр III, который по своей любви к авторитарным мерзостям почти не уступал Николаю.
Если вы хотите подробнее познакомиться с этим ранним периодом, то консультироваться вам стоит только с одним автором журналистских расследований и возмутителем спокойствия: Александром Герценом. К счастью, недавно появился просто исключительный сборник журналистских произведений Герцена. Эту книгу под названием «A Herzen Reader» (Записки Герцена) перевела с русского, отредактировала и снабдила аннотациями Кэтлин Парте (Kathleen Parthé), преодолевшая широкую культурно-языковую реку, отделяющую нас от эпохи и места Герцена. Она благоразумно снабдила статьи Герцена информативными примечаниями и сносками, а также предисловиями, дав в них комментарии о той исторической обстановке, в которой была написана каждая из статей. Но важнее другое. Величайшей похвалы Парте заслуживает за то, что перевела произведения Герцена на понятный современный английский язык, в котором сохранена актуальность, серьезность и ирония его прозы.
Кем был Александр Герцен? Слависты обычно недооценивают его журналистскую работу и называют этого человека основателем народничества - этой отчетливо русской версии социализма, основанной на крестьянской общине, которая создала основу для значительной части революционной деятельности в России, приведшей в конечном итоге к свержению монархии в 1917 году. Но замечательная жизнь Герцена включала гораздо больше достижений, нежели построение революционных теорий.
Александр Герцен родился в Москве в апреле 1812 года незадолго до нашествия Наполеона. Он был сыном богатого помещика Ивана Яковлева и молодой немки, которая жила с Яковлевым, но не была за ним замужем. Полученная им фамилия Герцен означает «сын сердца» (от немецкого Herz) и указывает на его незаконнорожденность, а также на жесткие общественные нормы, существовавшие в царской России в его детстве и юности. Как и все образованные россияне после событий 1812 года, Герцен был патриотом. Но реагируя на общественное осуждение своего статуса внебрачного ребенка, он с ранних лет начал считать себя революционером. Юный Герцен присутствовал в 1825 году на коронации Николая I, за которой последовала казнь декабристов – группы российских армейских офицеров, выступивших против царя. Тогда он дал клятву отомстить за погибших и посвятить свою жизнь борьбе с троном и со всем тем, за что выступал царизм.
В 1829 году Герцен поступил в Московский университет, где он возглавил выступления против непопулярного преподавателя. В университете у Герцена возникла пламенная дружба с другими серьезно настроенными студентами, которые небольшими группами вели дискуссии, посвященные исследованию прогрессивных политических и социальных тем. Эти молодые люди и девушки, образованные дети аристократической российской знати, страстно верили в силу идей. Для них была оскорбительна абсурдная, отсталая и ограничивающая человека природа старого режима. Они считали, что будучи интеллектуалами, несут священную обязанность спорить с величайшими мыслителями, применяя на практике свои теории усовершенствования мира. Герцена дважды арестовывали и признали виновным в агитации против царя. В 1834 году его приговорили к пяти годам ссылки в Сибири, а в 1840-м его сослали снова, на сей раз, на год.
В 1846 году умер отец Герцена, и он получил большое наследство, позволившее ему покинуть в 1847 году Россию и отправиться в путешествие по Западной Европе. Герцен стал свидетелем революции 1848 года в Париже и начал задумываться об эмиграции в Соединенные Штаты Америки. Но уехав в Америку, он отдалился бы от той революционной деятельности, которая его интересовала, и поэтому Герцен стал гражданином Швейцарии. Он жил в Женеве и Ницце, а в 1852 году переехал в Лондон. Там он основал Вольную русскую типографию, которая стала первой свободной русской типографией в Европе, боровшейся с политическим гнетом в России. Благодаря типографии Герцен прославился как революционер, и эта слава достигла своего апогея в начале 1860-х годов. Но после этого в центр сцены вышло более молодое и более твердое поколение русских агитаторов. В 1864 году Герцен вернулся в Женеву, чтобы быть поближе к радикально настроенным европейским организациям. Однако его влияние начало снижаться. Он умер в Париже в 1870 году.
За 23 года эмиграции (странствуя, как он сам говорил, из одного живописного европейского чистилища в другое) плодовитый Герцен написал множество статей, писем, очерков и воззваний. Как писал Исайя Берлин (Isaiah Berlin) в одном из своих очерков, посвященных Герцену, лучшие из этих работ являются настоящими «шедеврами журналистики и творчества».
Герцен действительно блистателен, остроумен, и его исключительно интересно и приятно читать. Берлин ставит его работы на одну доску с творениями Толстого. Лучший биограф Достоевского и непревзойденный знаток русской литературы Джозеф Фрэнк (Joseph Frank) также утверждал, что работы Герцена достойны сравнения с книгами величайших русских писателей 19 века. Но несмотря на такие хвалебные отзывы, читающая публика Америки довольно слабо знакома с его творчеством.
Почему это так, остается загадкой, которая казалась неразрешимой даже такому вдумчивому критику как Дуайт Макдональд (Dwight Macdonald), который говорил: «Большинство людей, которым я называю фамилию Герцен, либо никогда не слышали о нем, либо принимают его за другого отца-основателя из 19-го века Герцля, либо путают с физиком Герцем, который доказал существование электромагнитных волн». Возможно, Герцена любят и почитают как классика в России и Европе, но, как обреченно заключил Макдональд, «подобно некоторым маркам вин, он плохо переносит «перевозку». Пока ему не удалось пересечь Атлантику». Макдональд написал эти слова в 1948 году, когда пытался пробудить интерес американцев к Герцену, публикуя (в небольшом журнале Politics, который он издавал в то время) отрывки из самых важных его работ, таких как блестящая автобиография «Былое и думы». Однако его усилия были в основном напрасны.
Джозеф Фрэнк назвал это произведение Герцена «величайшей в своем роде работой из числа опубликованных в 19 веке, которая стоит на одном уровне с “Исповедью” Руссо и “Поэзией и правдой” Гете как картина жизни и времени». Сам Макдональд, сравнивая автобиографию Герцена с «Исповедью» Руссо, называет имена Стендаля, Гиббона (английский историк – прим. перев.), Толстого и Генри Адамса (американский писатель и историк – прим. перев.), после чего озорно добавляет в этот ряд две заметные, хотя и диаметрально противоположные фигуры – Троцкого и Черчилля, которые «подобно Герцену знали, как внедрять личное в историческое». Но американскую читающую публику это не тронуло.
Не отчаиваясь, Макдональд попытался еще раз. Он произвел на свет сокращенную до 700 страниц версию «Былого и дум» (оригинал в три раза больше), которая вышла 25 годами позже в 1973 году. В предисловии Макдональд не удержался и заметил, что его «наблюдения от 1948 года о странной непопулярности Герцена в США … все так же актуальны». Тираж этого бескорыстного и самоотверженного труда вряд ли был большим. Тем не менее, сокращенную автобиографию переиздавали дважды, после чего она перекочевала в букинистические магазины.
Прошло три десятилетия, прежде чем была предпринята новая попытка заинтересовать англоязычный мир Герценом. На сей раз его поборником стал родившийся в Чехии английский драматург Том Стоппард (Tom Stoppard). В своей вышедшей в 2002 году трилогии «Берег Утопии», которая состоит из трехчасовых пьес «Путешествие», «Кораблекрушение» и «Спасение», он поместил Герцена в центр сложной истории, в которой описывается и исследуется жизнь, убеждения и странствования группы русских революционеров 19 века. Трилогия Стоппарда имела в Лондоне ошеломляющий успех. Но еще большего успеха она добилась пять лет спустя, когда ее перенесли на нью-йоркскую сцену, где она побила рекорд, принеся Тому целых семь наград.
Стоппард вполне реально преуспел там, где Макдональд потерпел неудачу. Он повысил уровень понимания американцами важности Герцена, по крайне мере, среди театралов. Но при этом не обошлось и без серьезных издержек, потому что Герцен утратил свой уникальный голос как писатель. Видеть Герцена в качестве персонажа на сцене в пьесе со спецэффектами в стиле «Отверженных» это одно дело. Читать произведения Герцена – совсем другое. Когда на сцене шел «Берег Утопии», в книжных магазинах Нью-Йорка были распроданы все экземпляры сборника Исайи Берлина «Russian Thinkers» (Русские мыслители). Драматическое повествование Карра о жизни Герцена «The Romantic Exiles» (Романтические изгнанники), которое вышло в 1933 году, пришлось срочно переиздавать, дабы удовлетворить возросший спрос на Герцена и на окружавших его революционеров. Что интересно, американским читателям, которым захотелось прочесть самого Герцена, пришлось ждать еще пять лет, пока в печати не появились некоторые из самых притягательных его работ. Наконец у нас появилась книга «A Herzen Reader», являющаяся сборником из 100 очерков и статей, написанных Герценом для журналов «Полярная звезда» и «Колокол», которые он издавал, когда жил в Лондоне в 1850-е и 1860-е годы.
Стоит ли это читать? Да, и более того. Прежде всего, в «A Herzen Reader» есть несколько отрывков, которые столь же красноречивы, как и лучшие места в «Былом и думах». Но в отличие от мастерски написанной автобиографии Герцена, которая в определенном смысле является одним очаровательно длинным отступлением в манере «Жизни и мнений Тристрама Шенди, джентльмена» Лоуренса Стерна (Laurence Sterne), статьи в сборнике «A Herzen Reader» более конкретные, откровенные и резкие. Здесь мы видим Герцена не в маске аристократического и напыщенного рассказчика, а в роли интеллектуального спорщика, которая ему нравилась больше.
Писать газетные статьи - это весьма полезное занятие, особенно для будущих философов и теоретиков. Журналисты вынуждены иметь дело с настоящим моментом, со «здесь и сейчас», чтобы их теории соответствовали резкому свету действительности, чтобы писать убедительно и ясно, чтобы применять свое понимание истории к текущим событиям дня. Например, великий антагонист Герцена Карл Маркс писал для New York Tribune, и во многих отношениях журналистские материалы Маркса прошли проверку временем более успешно, чем его более профессиональные сочинения. У нас есть и более свежие примеры в лице Альбера Камю (Albert Camus), который на страницах Combat (газета Сопротивления, во время и после Второй мировой войны выходившая во Франции) успешно выражал свои философские взгляды, борясь с конкретными проблемами жизни и политики.
Исайя Берлин утверждал, что «Былое и думы» Герцена стало тем ковчегом, в котором он сохранил историю своей жизни для потомков. Но эта работа, отмечал далее Берлин, была лишь дополнением к его главной деятельности как журналиста. Можно сказать, что если автобиография Герцена была его «ковчегом», то его журналы, в частности, «Колокол», стали пращой Давида, при помощи которой он хотел свалить Голиафа русского царизма.
Исайя Берлин, этот бесценный мастер герценовских исследований, лучше всех уловил и описал его манеру журналистского творчества:
Для демократов того периода Россия была во многом тем же, чем являлись фашистские державы в наше время: злейшим врагом свободы и просвещения, вместилищем мрака, жестокости и угнетения, землей, которую чаще и жестче всех осуждали ее собственные сыны, зловещей силой, на службе у которой находились неисчислимые полчища шпионов и доносчиков, страной, чью тайную руку можно было отыскать в любом политическом событии, неблагоприятном для развития национальной или личной свободы в Европе.
Короче говоря, Герцен выступал против могущественного врага. Но подобно Вольтеру, который за полвека до него посрамил другой отсталый режим, Герцен вынуждал своего врага держать оборону, используя оружие заинтересованного интеллектуала: расследование, разоблачение, бесстрастную аргументацию, насмешку и тот «кислород открытости», который по-русски называется гласность. Для Герцена, как и для Вольтера, суть интеллектуальной свободы заключалась в остроумии, подразумевавшем интеллект и смех. «Смех, - пишет Герцен, - это одно из самых сильных орудий против всего, что отжило и еще держится, бог знает на чем, важной развалиной, мешая расти свежей жизни и пугая слабых. Смех – это дело нешуточное, и мы от него не откажемся».
За 40 лет до того, как Эмиль Золя написал свое знаменитое открытое письмо президенту Франции «Я обвиняю» в защиту Альфреда Дрейфуса (Alfred Dreyfus) Герцен уже публиковал пусть почтительные, но весьма резкие открытые письма царю, которые представлены в «A Herzen Reader». Писал он их в защиту свободы слова и свободы крепостных. Многие свои передовицы он посвятил борьбе против физического насилия над крепостными и защите их прав на землю и на свободу:
Нет роковой необходимости, чтоб каждый шаг вперед для народа был отмечен грудами трупов. Крещение кровью – великое дело, но мы не разделяем дикую веру в то, что каждый акт освобождения и каждый триумф должен пройти через это.
Он призывал Александра II «предотвратить великое бедствие, пока это еще в вашей власти».
Общие принципы, которыми руководствовался Герцен в своей журналистской работе, были простыми: «Везде, во всех делах быть на стороне свободы против принуждения, на стороне разума против предрассудков, на стороне науки против фанатизма и на стороне передовых народов против отсталых правительств». Он был агрессивным, уверенным в себе полемистом, и часто призывал читателей «Полярной звезды» и «Колокола» оказывать ему содействие, предоставляя информацию. «Vivos voco», «Зову живых!» - провозглашал Герцен в эпиграфе своей второй газеты. Он призывал своих сограждан «не только слушать наш «Колокол», но и по очереди звонить в него», предоставляя материал для его статей.
Герцен, в свою очередь, настойчиво писал о событиях в России, которые, по его словам, развивались очень быстро, и которые надо было «хватать на лету и обсуждать без промедлений». Его работы одновременно язвительные и утонченные. Они исключительно занимательны и порой отличаются мощными чувствами и выразительностью. Характерной тональностью для него, как отмечает доктор Парте, является ирония. По словам самого Герцена, его цель заключалась в том, чтобы быть «протестом России, ее криком свободы и ее криком боли». «Колокол» был призван стать «не только местью России, но и ее иронией – и ничем больше».
Но ирония Герцена имеет иное значение, нежели то, в каком это слово используется сегодня, а именно, как противоположность тому, что можно ожидать. Для Герцена ирония заключается в признании того, что мир в своей сущности парадоксальное место, и что лишь с двойственным отношением можно ухватить и понять его природу. Политика и жизнь слишком сложны, чтобы уложиться в какую-то одну теорию, и иронично-парадоксальный подход вполне устраивал Герцена, когда он смотрел на своих русских собратьев-революционеров, которые «бросались в бурный поток с наставлением по плаванию в руке».
Герцен со своей иронией бросал вызов всем тем навязчивым взглядам на мир, которые претендуют на объяснение всего и вся одним-единственным принципом (скажем, правом помазанника Божьего или железными экономическими законами истории). Герцен базировался на фактах, и тем не менее, в его статьях можно часто найти тонкие исследования экзистенциальных затруднений в желании изменить мир, не обладая при этом однозначным метафизическим решением вопроса об абсурдности существования. Раздражает то, писал Герцен, что история движется вперед такими грязными и извилистыми тропами; но лишь сознательная мысль идет прямым путем. Герцен ценил жизнь больше, чем чистую мысль, и поэтому он не менял свой иронический подход в угоду революционным идеологиям. Он объявлял, что «мы тоже пойдем тропами истории, плутая по ним и продвигаясь вместе с ней вперед».
«A Herzen Reader» предлагает читателю большое разнообразие интеллектуальных тем для размышлений, не только о мире идей в Европе и в России в 1850-х и 1860-х годах, но и о том, как они соотносятся с современностью. Среди самых важных тем свобода печати, свобода Польши и терроризм.
Герцен начал издавать «Полярную звезду» и «Колокол» в эпоху правления Николая I, который считал себя правителем, назначенным провидением, дабы спасти свой народ от ужасов атеизма, либерализма и революции. Будучи в основе своей деспотом, он в качестве первой цели своего правления поставил задачу ликвидировать любые формы политической ереси и оппозиции. Герцен был пламенным сторонником свободы печати и неумолимым врагом цензуры во всех ее проявлениях. После французской революции 1848 года цензура превратилась для Николая в навязчивую идею, и Герцен в нескольких своих статьях подвергает его за это резким нападкам. Он настойчиво требует свободы слова как «условия и как атмосферы, без которой не может быть народного совета об общем деле».
После поражения России в Крымской войне в 1856 году царь Александр II выступил инициатором ряда реформ, которые принесли с собой определенную либерализацию. Среди этих реформ были новые законы о печати, изданные в 1865 году. Число публикуемых в России периодических изданий увеличилось со 104 в 1855 году до 230 в 1860-м. Открылись для обсуждения новые темы, о которых прежде было запрещено дискутировать в прессе. Среди них был вопрос о положении крепостных и о мерах по их освобождению. Герцен активно выступал против «консервативной» реакции на ставшую независимой и весьма напористой прессу, потому что ее сторонники требовали от журналистов сдержанности и пытались подчинить печать государственной власти.
Естественно, даже в рамках более либеральной политики власти сохранили за собой право запрещать публикацию «недозволенных» идей, чтобы они не проникали в массы. Из-за цензуры страдали люди, и погибал талант. Но Герцен первым признал, что как это ни парадоксально, цензура оказала на русскую литературу не только пагубное воздействие. На самом деле, при цензорском режиме Николая русская литература процветала. Как отмечал Герцен, ни одно общество не читает более внимательно, и ни в одном обществе писатель не является более незаменимым человеком, чем в том, где властвует цензура.
Что касается Польши, то, по мнению Герцена, все страны заслуживают свободы, и поэтому он поддержал в 1863 году польское восстание против России. Даже русские либералы, присоединившиеся к волне страстного национализма в России, которой сопровождалось подавление польского восстания, выступили в этом вопросе против него. Российское общественное мнение всех цветов и оттенков в подавляющем большинстве было за усмирение польских бунтовщиков. Но Герцен писал, что он не может последовать за своими соотечественниками «по пути кровавого и жестокого патриотизма». В результате он утратил свою популярность, а читательская аудитория «Колокола», состоявшая из просвещенной российской знати и представителей зарождавшегося среднего класса, начала распадаться. Многие считали, что истинный патриот России не может поддерживать независимость Польши. Другие же, кто был радикальнее Герцена, пришли к выводу, что истинной свободы можно добиться не пером, а только оружием, и перешли на путь политических убийств.
Герцен выступал против того, что позднее назовут терроризмом. Он не просто возражал протии жестоких «неожиданностей», как метода изменения истории. Он также осудил психически больного бывшего студента Дмитрия Каракозова, который в 1866 году выстрелил в Александра II у ворот Летнего сада в Санкт-Петербурге. Нападение Каракозова послужило началом террора, как революционного, так и реакционного, в том смысле, что это нападение заставило царское государство усилить репрессии. Герцен называл Каракозова жалким фанатиком, однако представитель более молодого поколения эмигрантов Николай Серно-Соловьевич раскритиковал Герцена за отказ осудить террориста.
«A Herzen Reader» также дает нам возможность увидеть то, что Герцен на всем протяжении своей журналистской карьеры часто ссылался на Америку, страну, в которую он одно время думал уехать: «Не будь я русским, мне давно уже следовало бы уехать в Америку». Герцена привлекла идея местного самоуправления в форме состоящей из городов-государств и объединенной на федеративных началах республики, когда он наблюдал за муниципальной жизнью во время своего пребывания в Италии (с октября 1847 по май 1848 года). Подобно своему современнику Алексису де Токвилю (Alexis de Tocqueville), Герцен одобрительно относился к американскому федерализму и самоуправлению, и превозносил отсутствие в Америке сильной и централизованной бюрократии. «Централизация может многое сделать для порядка, но она несовместима со свободой, - писал он ранее. - Ею легко народы доходят до положения хорошо береженого стада или своры собак, ловко держимых каким-нибудь доезжачим». В «Колоколе» он излагает этот вопрос еще более сжато: «Децентрализация это первое условие нашей революции».
Герцен яростно выступал против рабства негров в Америке, а во время гражданской войны был убежденным противником конфедерации. По мнению Герцена, Джефферсон Дэвис (Jefferson Davis) был «самым злостным политическим преступником нашего времени». Такие взгляды вполне естественны для человека, который страстно поддерживал идею отмены крепостного права в России, о чем он постоянно писал в одной своей редакционной статье за другой. Задумываясь о событиях в Америке, он также укреплялся во мнении о том, что Россия обязательно пойдет эволюционным путем стран Западной Европы. По его мнению, не существует физиологически неизменных путей эволюции, фаталистически предначертанных для каждой нации. Америка, считал Герцен, является ярким подтверждением этой точки зрения: «Манеры, нравы и обычаи американцев сформировали у них особый, собственный характер». То же самое, но с соответствующими изменениями, произойдет и в России, полагал он. «У России в грядущем только и есть один товарищ, один попутчик - Северо-Американские Штаты», - пишет Герцен.
При всем при этом в работах Герцена, как и в его жизни, есть любопытная раздвоенность. Он питал теплые чувства к Америке, но ни разу не побывал там даже в краткой поездке. Он выступал за революцию, однако яростно критиковал тех революционеров, которые, на его взгляд, противодействовали свободе личности. Но несмотря на свое недоверие к политическому фанатизму, он не превратился в осторожного, реформистского, либерального сторонника конституционной формы правления, и в этом плане он очень сильно отличался от Токвиля. Герцен до конца оставался агитатором и социалистом. Тем не менее, он с искренним отвращением осуждал более молодое поколение воинственных и грубых российских революционеров, которые одобрительно относились к террору. Никогда не стеснявшийся в выражениях Герцен называл их «сифилисом», возникшим в результате «революционных страстей» герценовского поколения радикалов.
Герцен выступал не только против насилия нового поколения революционеров, но и против их детерминизма. Опять же, он отвергал теории, где в основе всех доводов лежало единое контролирующее влияние, определявшее все будущие события. Что важно, он выступал против таких теорий в связи с тем, что в них отрицалась способность людей самостоятельно выбирать свою судьбу, а вместо этого звучал призыв к созданию правящей элиты, которая направляла бы жизнь масс.
Герцен своим сильным пером осветил данный вопрос в 1862 году в увлекательном очерке, который он озаглавил «Мясо освобождения». Обращаясь к революционерам, он писал:
Нет, господа, полно нам из себя представлять громовержцев и Моисеев, возвещающих молнией и треском волю божью, полно представлять пастырей мудрых стад людских! Скромнее надо быть, полно воспитывать целые народы, полно кичиться просвещенным умом и абстрактным пониманием.
Взгляды Герцена во многом привлекательны, но они не без изъянов. Во-первых, они далеки от реальности и утопичны. Славист Адам Ярмолинский (Adam Yarmolinksy) очень правильно подмечает, что вера Герцена в народничество была «перегружена фантазиями». Его идеализация русского крестьянина и сельской общины, которая, по мнению Герцена, могла установить власть справедливости и всеобщее счастье, была не более чем «социальным мифом».
Та радикальная риторика, которую Герцен использовал, была его вторым недостатком. Здесь следует отметить, что в этом у него было нечто общее с жестокими радикалами и сторонниками детерминизма, которых он осуждал. Критикуя своих противников, Герцен имел склонность обесчеловечивать их. Так, своих оппонентов из лагеря царизма он называл «гнидами», «воющими псами», «болванами» и так далее. Цитируя мастера поношения из более ранней эпохи, Герцен одобрительно отзывался об утверждении Мартина Лютера: «В гневе я чувствую всю мощь собственного «я». Ненависть это сверхэкзальтация любви». Герцен завещал свою кровожадную риторику пришедшему ему на смену поколению революционеров. Он был слишком гуманен, чтобы претворять ее на практике, а вот новые революционеры не стеснялись.
От описанных Герценом исторических событий нас отделяет более полутора веков. Однако те закономерности, о которых он писал, кажутся нам смутно знакомыми. Читать Герцена сегодня полезно для понимания путинской России, потому что в некоторых отношениях она напоминает царскую Россию. После недолгого флирта с подлинной политической открытостью она вернулась к тяжелому самовластному стилю правления. Используя суды, прокуратуру и налоговую полицию, Кремль запугивает и разоряет тех, кто может выступить против власти. Российский парламент в его нынешнем виде, будучи законодательным органом, не обладающим властью государственного кошелька, одобряет все эти действия. Однако в других отношениях путинизм и царизм очень сильно отличаются друг от друга.
Путин со своими подчиненными действует в соответствии с принципами обогащающейся мафии. Это подтверждается документами, опубликованными Wikileaks. В одном из них американский посол в России замечает, что «власть действует больше как клептократия, чем как власть». В отличие от царской России, Россия Путина даже отдаленно не напоминает рациональное государство на манер прусского. У него отсутствует связная идеология, даже реакционная. Вместо нее оно руководствуется в основном стремлением к обогащению и к безопасности. Россия сегодня получает огромные доходы от экспорта нефти и газа. В результате некоторые отрасли ее экономики бурно развиваются, и Путин в связи с этим пользуется огромной и подлинной популярностью. Жизнь у среднестатистического россиянина сегодня лучше, чем она была на протяжении 20 предыдущих лет.
Но даже если принимать во внимание эти существенные различия, анализ Герцена все равно очень полезен. В частности, в нем предлагаются необходимые поправки к детерминистским взглядам. Вопреки тем, кто утверждает, что в России была и всегда будет политическая культура подчинения личности государству (в связи с чем путинизм олицетворяет собой продолжение российской исторической традиции), Герцен напоминает нам, что исторического генерального плана для будущего России не существует. Герцен говорит нам, что Россия может свободно меняться, и будет это делать в перспективе. Если так, то российским пророком станет не Маркс, а Герцен.
«A Herzen Reader» это колоссальный научный труд, в который свой вклад внес Роберт Харрис (Robert Harris), написавший критическое эссе с анализом того, как Герцена воспринимают в России и на Западе. Среди многих интересных наблюдений у Харриса есть замечание о том, почему работы Джона Милля (John Stuart Mill) о свободе нашли отклик в сердце Герцена, и как исследование творчества Герцена расцвело в советскую эпоху (несмотря на взаимную антипатию Герцена и Маркса) лишь потому, что его труды однажды похвалил Ленин. Здесь есть ирония, которая, как мне кажется, пришлась бы Герцену по душе.
У Герцена есть и другие друзья и сторонники, помогающие нам в полной мере оценить его величие. Заглядывая в собственный характер в стремлении понять, почему он занимает позицию против деспотической власти, Джордж Оруэлл как-то сказал: «Моя стартовая точка это всегда ощущение приверженности, чувство несправедливости. … Я пишу … потому что хочу разоблачить некую ложь, некий факт, к которому стремлюсь привлечь внимание, и мое начальное намерение – быть услышанным». Конечная цель Оруэлла состояла в том, чтобы превратить такого рода политические сочинения в искусство. Большинство согласятся с тем, что он в этом деле преуспел, и то же самое можно сказать о Герцене и о его многочисленных последователях в России, начиная с Солженицына и кончая Анной Политковской. Это люди, отказывающиеся от соглашательства, не желающие продаваться за деньги и поддаваться силе принуждения, полные решимости разоблачать несправедливость и иногда, как это было с Политковской, расплачивающиеся за этой своей жизнью. Герцен, на которого тоже сыпались угрозы убийства за его журналистские разоблачения, когда он жил в изгнании в Лондоне, в этом плане снова стал типичным русским представителем.
В своем введении к «A Herzen Reader» Парте весьма уместно цитирует краткую запись из дневника Льва Толстого о Герцене, сделанную в 1905 году: «Он ждет своего читателя в будущем». Эта книга показывает великолепие и блистательность Герцена как писателя. При удачном стечении обстоятельств книга Парте даст, наконец, возможность Герцену обрести американскую читательскую аудиторию, которую он в полной мере заслужил. И тогда Дуайт Макдональд сможет, наконец, успокоиться на сей счет.
«A Herzen Reader», Александр Герцен.
Редактор, переводчик с русского языка и автор введения - Кэтлин Парте.
Критический очерк - Роберт Харрис.
