Никто уже не любит демократию. Против нее настроены недовольные популисты, бунтующий средний класс, брутальные технократы и динамичные авторитарные режимы России и Китая. Так плохо не бывало уже давно.
Демократия переживает глобальный кризис. Если верить рейтингу Freedom Hous, который считается самым авторитетным показателем уровня гражданских свобод и демократичности руководства разных стран, в последние восемь лет в мире становится все меньше демократии. Хуже того, от «власти народа» все дальше отходят такие страны как Россия, Кения, Таиланд или Аргентина, то есть государства, которые обладают огромным влиянием в своих регионах. Автор книги Democracy in Reverse (Отступление демократии) Джошуа Курланцик (Joshua Kurlantzick) пишет даже, что нынешняя ситуация напоминает 30 годы XX века. Причин этому, конечно, много, однако их можно разделить на три группы: крах демократии в странах Третьего мира, усиление евразийских авторитарных режимов и кризис доверия к демократии в ее колыбели — на Западе.
Демократический фетиш и спад
Вслед за Сэмюэлем Хантингтоном (Samuel Huntington) принято выделять три волны демократизации. Первая началась в США вместе с отходом от аристократического республиканства эпохи отцов-основателей в сторону более эгалитарного руководства. В XIX веке эта волна постепенно перекинулась на Западную Европу. Вторая — наступила после победы антигитлеровской коалиции во Второй мировой войне, а третья — после крушения коммунизма. Многие думали, что арабская весна положила начало четвертой. После каждой волны наблюдался естественный окат назад или своеобразная противоволна автократии, а в более близкие нам времена — появление современных авторитарных и тоталитарных режимов. Согласно упомянутой теории, каждая новая демократическая волна должна была захватывать все большую территорию, а обратное движение — становиться все более незначительным.
Демократии четвертой волны оказались исключительно нестабильными. Виноваты в этом были отчасти завышенные ожидания, а отчасти «продажа» власти народа в одном наборе с сомнительными плюсами Вашингтонского консенсуса.
Помимо чрезвычайно сомнительного эмпирического обоснования подобного утверждения либеральную демократию в связке с либерализацией торговли рекламировали Третьему миру как панацею от всех его бед и лишь разводили руками на утверждения, что (нравится нам это или нет) резкие экономические и цивилизационные скачки происходят как в автократических, так и в демократических странах.
Эффектов долго ждать не пришлось. Экономическая ситуация во многих новых демократиях не улучшалась, росло разочарование и уровень коррупции, а руководство государств и локальные элиты теряли контроль над экономикой, поскольку курс валюты стал свободным, а производственные предприятия были проданы иностранным инвесторам.
Что интересно, как подчеркивает Курланцик, во многих государствах в период демократизации уровень коррупции стал выше, чем при жестком авторитарном режиме. Как в царской России, где провинциальным чиновникам приходилось кормиться самостоятельно, коррупция при диктатуре представляла собой нечто вроде неформального налога. На первом этапе демократизации уровень коррупции возрастал и затрагивал ключевые государственные функции. Так происходило, поскольку там на тот момент еще не сформировалось основ правового государства, но уже исчезла сильная диктаторская власть, которая прежде служила тормозом для нездоровых амбиций чиновников и олигархов.
Разгул коррупции, нестабильность, экономическое ослабление в наши дни часто приводят к тому, что свежедемократизировавшийся народ выходит на улицы практически сразу после предыдущей революции. Этот сценарий хорошо известен нам по Украине, Египту, Таиланду и многим латиноамериканским странам.
В определенный момент средний класс начинает, однако, опасаться очередных волнений, вызванных новыми нереализуемыми обещаниями. Даже если мелкие предприниматели и представители свободных профессий поддержали прежний переворот, со временем им начинает все меньше улыбаться перспектива прихода к власти популистов, которые часто обращаются к религиозному фундаментализму или к лозунгам революционного перераспределения благ. Средний класс, который еще недавно считался оплотом демократии, начинает таким образом поддерживать недемократичную стабилизацию в виде военного руководства или более-менее предсказуемых диктаторов. Именно собственные египетские врачи, учителя и владельцы лавок торжествовали, когда хунта свергла президента Мухаммеда Мурси, который благодаря голосам низших классов и поддержке исламских организаций победил на совершенно демократических и безупречных с формальной точки зрения выборах.
Протесты среднего класса против первого поколения демократически избранных лидеров — это отнюдь не чисто египетская специфика. Похожие события происходили на Филиппинах, в Венесуэле, Боливии, Кении, Таиланде и на Тайване. Во всем мире политика все чаще делается на улицах, и все реже — у избирательных урн. А демонстранты хотят не расширения, а сужения демократии в обмен за наведение порядка. Курланцик называет это явление мятежом среднего класса.
Черные рыцари востока
Но это не единственная проблема современной демократии. Во многих регионах мира на экономические проблемы накладывается растущее влияние России и Китая. В политологической литературе закрепилось даже определение «эффект черного рыцаря». Им называют механизм, при помощи которого сильный и исправный авторитарный режим тормозит демократизацию соседних стран или укрепляет в них диктаторские режимы. Жестокая эффективность армии Путина или экономическая мощь Китая сегодня действительно поражают и удивляют даже Запад, так что, пожалуй, лишним будет объяснять, какое влияние оказывает политика этих держав на такие страны как Белоруссия, Туркмения, Монголия или Казахстан.
Успех китайской модели можно объяснить также логикой глобализации, которая все чаще требует от политических властей принимать сложные решения в короткий период времени — без трудоемких общественных консультаций. А авторитарные режимы делают это лучше демократических.
Примеры здесь весьма выразительны. Китай располагает сейчас самыми большими в мире валютными резервами. Пекин может с легкостью предоставлять крупные кредиты, делать масштабные инвестиции, уничтожать или поддерживать экономики близлежащих стран. А в это время американская экономика ковыляет от одной баталии в Конгрессе на тему уже утвержденных расходов к другой, спотыкается об очередные процедуры, пугает финансовые рынки и даже отправляет своих бюджетников в бесплатные отпуска.
Примером служит, впрочем, не только Китай. У погрязших в политическом хаосе демократических Филиппин есть под боком Сингапур, который, правда, устраивает показные выборы, но на практике находится под авторитарным управлением наследников знаменитого Ли Куан Ю (нынешний премьер-министр — его старший сын). Экспериментирующий с демократией Ирак соседствует с в меру стабильным и все лучше функционирующим Ираном. А в свою очередь, оставленное Западом и завоевываемое Путиным украинское общество может скоро начать завидовать авторитарной Белоруссии.
Авторитарные режимы не пассивны. Они оказывают целенаправленную финансовую и военную поддержку силам, которые стремятся к свержению шатких демократий, и недемократическим правительствам. Погрузившаяся в кризис Украина Виктора Януковича уже протянула руку к российскому кошельку, который должен был открыться перед ней без излишних предварительных условий, но вспыхнула революция. Так что теперь россияне финансируют «спонтанные» прокремлевские демонстрации в Донецке, Харькове и Севастополе. В свою очередь, африканские диктаторы могут с легкостью привлечь китайских инвесторов и набить карман без демократических поучений, которые они обычно слышат с Запада.
А когда не помогает пряник, в ход идет кнут. У Украины с неурегулированным вопросом восточных границ, пожалуй, нет шансов на путь к членству в ЕС или НАТО, который мог бы значительно способствовать демократизации. Аналогично после 2008 года обстоит дело с Грузией. Финляндизированный Китаем Тайвань тоже, пожалуй, не будет вести себя столь же воинственно, как в эпоху генерала Чан Кайши.
Наблюдая, как легко и беззастенчиво недемократические государства проводят эффективную внешнюю политику, некоторые западные политики и аналитики тоже начинают склоняться к логике холодной войны в стиле «наш диктатор лучше их диктатора». После свержения Мурси такой подход стал, например, неофициальной доктриной в американо-египетских отношениях. Известный американский журналист и политолог Фарид Закария (Fareed Zakaria) в своей книге The Future of Freedom: Illiberal Democracy at Home and Abroad утверждает, что просвещенная олигархия, исповедующая нечто вроде, как он называет, «либерального конституционализма» — это лучший вариант, чем нелиберальная, преследующая иноверцев и меньшинства демократия. Закария полагает, что, например, Индия и Пакистан настолько нетерпимы и неспособны к согласию, потому что в них слишком много (а не слишком мало) демократии. Одним словом, менее недемократичное руководство пошло бы всем на пользу.
При чтении Закарии, однако, не всегда понятно, только ли погромы индийских мусульман и пакистанских индуистов, а также фундаменталистские стремления египетских «Братьев-мусульман» его волнуют. Он является убежденным защитником Вашингтонского консенсуса, так что неясно, чему послужит поддержка олигархии, которая призвана задушить оппозиционные политические силы: благу данной страны и распространению толерантности или, скорее, интересам западных инвесторов.
Дрейф демократии на Западе
Что любопытно, неоднозначное отношение к демократизации в странах Третьего мира накладывается на беспрецедентное падение уровня доверия к демократическим институтам на самом Западе. В отличающихся друг от друга лишь названиями партиях год от года становится все меньше членов, а выборы проходят при все более низкой явке. Неудивительно, что безымянные бюрократы все чаще, как в случае с соглашением ACTA, принимают решения через голову граждан.
В результате доверие к демократии, которое замеряет Европейский банк реконструкции и развития, за последние семь лет уменьшилось во всех странах ЕС за исключением Болгарии. В Словакии и Венгрии это падение составило 20%. Конгресс США также столкнулся с самым низким уровнем своей поддержки за всю историю. Ослабевает и широко описывавшийся эффект распространения демократии с запада на восток. По данным Freedom House, за десятилетие после вступления в ЕС во всех без исключения новых странах-членах снизилась прозрачность выборов, негативные изменения произошли со свободой слова и в целом с состоянием демократии.
На Западе, как в Азии и Америке, политика тоже все чаще выходит на улицы. Джошуа Курланцик цитирует, например, молодую испанку, которая говорит во время демонстрации: «Наши родители были благодарны за то, что им позволили голосовать, а мы — первое поколение, которое заявляет, что ходить на выборы бессмысленно». В сходном духе высказался также неформальный лидер молодых итальянских левых Беппе Грилло (Giuseppe Grillo) после того, как президент Джорджо Наполитано (Giorgio Napolitano) в третий раз подряд в довольно самоуправном стиле назначил нового «технического» премьера. Грилло отреагировал на назначение Маттео Ренци (Matteo Renzi) сухой констатацией, что он полностью утратил веру как в главу правительства, так и в саму демократию.
Между тем итальянцев, пока власти удается избегать глубокого испанского кризиса, не слишком волнуют очередные перестановки у государственного руля. Американский историк Поль Рей (Paul Rahe) назвал подобное явление дрейфом демократии в направлении токвилевского (Tocqueville) мягкого деспотизма и заявил, что на Западе этот дрейф начался после падения коммунизма. Он пишет: «Внезапное достижение либеральной демократией полной гегемонии» было встречено «в лучшем случае с осторожным оптимизмом, а в худшем — равнодушно». Сейчас мы, однако, дошли до ситуации, в которой скука, о которой писал Рей, сменяется раздражением и даже отчаянием. Молодое поколение европейцев не обладает ни полной свободой, ни материальной стабильностью, ни крепкими связями на уровне локальных сообществ и семьи.
В свою очередь, Марцин Круль (Marcin Król) метко называет то, что предлагает взамен наша цивилизация, современным вариантом просвещенного абсолютизма, в котором предполагается разоружить окончательно эмансипированных индивидуалистов и отрезать их от политики, оставив ее исключительно «профессионалам». По мнению Круля, в препарированном таким образом обществе, тем не менее, постепенно начинает зарождаться «нечто», тот самый радикализм, который при отсутствии альтернатив, с одной стороны, может заменить утраченные связи, а с другой — свергнуть абсолютистский режим. Поэтому в своей новой книге «Европа перед лицом конца» (Europa w obliczu końca) Круль призывает вернуться к размышлениям о равенстве и называет вновь кружащий над западным миром призрак революции загадочными «существенными событиями шокового характера».
Новое Средневековье и республиканство
Я лично — еще меньший оптимист, чем Круль. Никто не станет реформировать западные демократии из страха перед революцией. Революции всегда устраивают молодые, а при нынешней демографической динамике на Западе их просто слишком мало. Поэтому крайне вероятно, что в итоге в нашей цивилизации закрепится более или менее олигархическая система, которую в одном из своих эссе я назвал однажды Средневековьем 2.0. Власть новых феодалов в Старой Европе будут одновременно стабилизировать китайцы, россияне и американцы. Ведь все мировые сверхдержавы воспринимают Западную Европу в некотором смысле как гибрид банка, музея под открытым небом и элегантного загородного клуба, а революция никому не нужна.
Конечно, ситуация не безнадежна. Лекарством может стать осознанное постепенное возвращение к какой-либо форме классического республиканства, сочетавшего в себе заботу о коммунитарных ценностях с полной прозрачностью всех институтов и механизмов передачи власти. Возможно, такому новому-старому республиканству придется обуздать некоторые саморазрушительные тенденции массовой демократии. Руссо в своих «Рассуждениях об управлении Польшей» советовал, в частности, давать гражданство и право голоса только тем людям, которые сдали специальный экзамен. Теоретики новых демократических процедур, в свою очередь, пишут, например, о генерируемых цифровыми методами механизмах «текучей демократии» (liquid democracy).
Прежде чем мы начнем раздумывать о новых республиках, следует подчеркнуть, что республиканство почти никогда не выигрывало за счет грубой силы. Его оружием были, скорее, терпение и умелое использование подходящих исторических республиканских моментов. В современных условиях это означает, что путь к новому республиканскому устройству проходит через длинную долину, наполненную постполитическим мраком.
