Убить сатиру это дело нешуточное. Чудовищная кровавая бойня в редакции «Charlie Hebdo» служит нам напоминанием (если нам вообще надо напоминать) о том, что свобода черпает свою жизненную энергию именно из того, что непочтительно и нелицеприятно. Чудовища, стоящие за этими зверскими убийствами, так боятся остроты звучания сатиры, что единственное, чем они способны заглушать его — это свист пуль, хотя я понимаю, что этот комплимент весьма сомнителен. Такие журналы, как «Charlie Hebdo», занимаются тем, что позволяют себе вольности — порою эпатажные, но они существуют, а мы никогда не воспринимаем талант непочтительности как должное.
В Европе свобода и смех на протяжении более трех столетий традиционно считались синонимами и предполагали исключительное право высмеивать. Графическая форма сатиры впервые возникла в качестве оружия во время жестоких затяжных войн между католиками и протестантами. Для протестантов сатирические издания служили ответом образному ряду римской церкви, посредством которого, как они полагали, они призывали к ответу еретиков и скептиков. Поэтому они придумали наглядные средства, с помощью которых папы представали в образе фантастических чудовищ, а короли — в виде вершителей убийств. Голландцы, придумавшие в середине 17 века иллюстрированные газеты, считали себя жертвами этого религиозного неистовства. Свою «рисованную» контратаку они начали с помощью рисунков, иллюстрировавших популярные рассказы о бунте против испанской монархии, в котором в качестве любимой страшилки выступал Герцог Альба. Со временем такие карикатуры стали обычным средством полемической борьбы единомышленников внутри Республики, а также оружием против зарубежных врагов «голландской свободы».
Первым из великих современных художников-сатириков был Ромейн де Хоге (Romeyn de Hooghe), которого в конце 17 века Вильгельм III Оранский задействовал в беспощадной войне, длившейся до самой смерти Людовика XIV. Де Хоге обязан был рисовать огромные карикатуры, изображавшие войны против французского монарха в виде борьбы свободы с религиозным деспотизмом. И снова сатирики представляли себя во главе кавалерии, брошенной на борьбу с мракобесием. Развязать сатирикам руки было чрезвычайно выгодно для протестантских стран.
В 18 веке на руинах религиозных войн пышно расцвела беспощадная и не стесняющаяся в средствах сатира. Кроме того, расцвету сатиры — особенно в Британии — способствовало то, что ни одна политическая сила или система не могли взять в свои руки всю власть. И хотя виги — британская знать — главенствовали в правительстве на протяжении почти всего столетия, полностью устранить оппозицию не удавалось никогда. Как это бывает с любой олигархией, возникали раздоры, создавались фракции, каждая из которых обращалась за помощью к карикатуристам, чтобы изобразить притворство своих врагов, уличить их в лицемерии и обрушить на них мощный шквал презрения и насмешек.
Таким образом, именно британцы заново представили политику в виде комедии, и взялись за это безжалостно и беспощадно, с невиданной и непревзойденной энергией. Даже современные американцы — эти задавленные властью денег противники демократии — пред сатирой трепещут, отведя ей безопасное место в эфире ночного телевидения.
Но в те великие времена расцвета политической карикатуры от нее невозможно было укрыться, и ни один политик, ни одна организация не были застрахованы от ее острого жала. Объектом ее нападок становились все — и англиканская церковь, и раскольнические секты вроде методистов, и Банк Англии, и даже члены самой королевской семьи.
Сатира стала кислородом для политики, который вызывал взрывы хохота в кофейнях и тавернах, где карикатуры ходили по рукам семь дней в неделю. Джеймс Гилрей (James Gillray), величайший из всех карикатуристов, пользовался такой популярностью, что его издатель Ханна Хамфри (Hannah Humphrey) давала напрокат желающим развлечься альбомы с самыми отборными его работами на целый вечер и даже на неделю. Веселье было обеспечено всем, кто рассматривал картинки, на которых фигурировали — обрюзгший до неприличия принц Уэльский, с трудом приходящий в себя после ночных похождений, премьер-министр Уильям Питт (William Pitt), изображенный в виде поганки на навозной куче, или королева Шарлотта, которая, обнажив отвисшие груди, держит в страхе премьер-министра и лорда-канцлера.
Гилрея арестовали всего лишь раз — за карикатуру, на которой политики целуют в попку новорожденного венценосного младенца — но в тюрьму так и не посадили. Какие бы вольности он себе ни позволял, ему ничего за это не было. Эту чудесную традицию высмеивать переняли последователи карикатуриста в Британии, а затем в Америке и Европе: Оноре Домье (Honoré Daumier), Айзек Крукшенк (Isaac Cruikshank), создатели «Крокодила» и «Частного сыщика» («Private Eye»), «Вылитого портрета» («Spitting Image» — сатирическое кукольное шоу на британском телевидении, — прим. перев.), «Канар Аншене» («Canard Enchainé» — французская сатирическая еженедельная газета, — прим. перев.) и, конечно же, «Шарли Эбдо» (Charlie Hebdo).
Вчера была совершена чудовищная кровавая попытка стереть улыбку с наших лиц. И хотя эти ханжи убили сатириков, им никогда не уничтожить сатиру. Наоборот. С сегодняшнего дня и впредь журнал Charlie Hebdo станет той объединяющей силой, которая будет вдохновлять всех, кто ценит жизнь и смех выше смерти и ханжеского уныния. Поэтому в память о погибших мы обязаны (несмотря на кровь, горе и гнев) помнить, что эти обезумевшие преступники не только убийцы — они еще и просто клоуны.