Британский журналист Дэниел Триллинг известен своими материалами о беженцах, европейских границах и миграционной системе. Его тексты публиковались The Guardian, Al Jazeera, The London Review of Books, Newsweek, New Statesman и другими изданиями. Новая книга журналиста «Огни вдалеке» (Lights in the Distance), посвященная историям поиска убежища, выйдет в издательстве Picador в мае 2018 года. Недавно Триллинг был награжден премией Migration media award за свои репортажи о судьбах беженцев в Европе.
— Тема беженцев стала ключевой для европейских медиа и политиков 2015 году. Когда вы впервые занялись этой темой, и каким был ваш первый материал о беженцах?
Дэниел Триллинг: В 2012 году я посетил Афины, чтобы исследовать подъем ультраправых движений, которые в то время были главным предметом моих интересов. Там я отправился на интервью с группой афганских беженцев, ставших жертвами неонацистского насилия, и я был по-настоящему шокирован тем, что обнаружил. Эти люди жили в частной квартире в одном из пригородов Афин и теоретически были свободны, но в реальности они оказались в ловушке: не только по причине угроз и нападений со стороны Золотого Рассвета (неонацистская партия в Греции — прим. ред.), но и из-за полицейского насилия, из-за стремления и пограничной системы Европейского союза поставить под контроль передвижение беженцев и из-за неработающего в Греции механизма получения убежища. Мне стало интересно, как эта система функционирует, и как она повлияла на жизни тех, кто с ней столкнулся. Поэтому я отправился в разные части ЕС и в граничащие с ЕС страны, такие как Украина и Турция, где встречался с беженцами и другими мигрантами, а затем следовал за ними в их путешествиях.
— Европейский союз укрепляет границы для противодействия мигрантам. Что изменил так называемый «кризис беженцев» — с какими новыми препятствиями сталкиваются искатели убежища?
— 2015 год стал годом политических колебаний. Сначала, в апреле два кораблекрушения возле побережья Ливии, спровоцировали панику среди европейских лидеров. Через несколько месяцев ноябрьские атаки в Париже переместили фокус дебатов с гуманитарных соображений на безопасность, и ЕС устремился к тому, чтобы восстановить старую систему, нацеленную на то, чтобы не давать как можно большему числу беженцев добраться до европейских границ — а тех, кто доберется, задерживать в странах Юга и восточноевропейских государствах.
Эта система становится все более милитаризированной: с 2012 года в Греции, Болгарии, Венгрии и других странах были построены или расширены пограничные ограждения и сети наблюдения, а в Средиземном море были усилены патрули безопасности. Внутри ЕС все больше используются отдаленные лагеря и центры содержания под стражей (особенно в Греции и Венгрии), вводится расовый профайлинг во время полицейского контроля на внутренних шенгенских границах (например, на границе между Францией и Италией), а оказание помощи беженцам нередко криминазилируется (так что преследованиям начинают подвергаться уже граждане ЕС). ЕС также передал пограничный контроль на аутсорсинг в другие страны: сделка с Турцией, которая снизила число сирийцев и других беженцев, пересекающих Эгейское море в начале 2016 года, сопровождалась попытками заключить аналогичные сделки или инвестировать в пограничный контроль, или оказывать давление на страны в различных частях Азии, Африки и на Ближнем Востоке с тем, чтобы они принимали депортированных из ЕС беженцев.
Внедрение этой системы имело три важных последствия. Во-первых, подрываются принципы международной защиты беженцев, установленные Конвенцией ООН 1951 года, которые заключаются в том, что беженцы не должны подвергаться наказанию за попытку пересечения границы без разрешения, что их не следует депортировать в небезопасные страны, и что каждый человек заслуживает индивидуального подхода. Во-вторых, это создает больше насилия и нестабильности в странах, не входящих в ЕС, прежде всего в Ливии. Евросоюз фактически препятствует спасению на море и разворачивает лодки контрабандистов, в результате чего тысячи мигрантов оказались в ливийских центрах содержания под стражей, где они подвергаются насилию, пыткам и в некоторых случаях попадают в рабство. Недавняя попытка Италии выплатить ливийским бандам контрабандистов деньги за то, чтобы те прекратили отправлять мигрантов в море, также способствовала обострению борьбы между соперничающими вооруженными группировками. В-третьих, усилились противоречия в Европе: между мигрантами и той частью населения, которая опасается их прибытия; между государством и людьми, которые образуют сети солидарности для помощи мигрантам. Об этом и о том, как границы функционируют в глобальном масштабе, я писал здесь.
— В прошлом мигранты и беженцы не раз становились объектами спекуляций и нагнетания страха в таблоидах и желтой прессе. Во время нынешнего кризиса это просто повторилось вновь или есть нечто новое в том, как консервативная пресса освещает тему?
— Я буду говорить в общем, поскольку не могу следить за работой медиа в каждой европейской стране и на каждом европейском языке — но я считаю, что освещение кризиса беженцев было, прежде всего, фрагментарным. Что мы имеем, так это кризис европейской пограничной системы, проявляющий себя в разных местах в разное время: в центральном Средиземноморье, Эгейском море, Греческих островах, южной Италии, Балканах, Германии, Франции и т. д. Каждый раз, когда возникала новая ситуация, мы видели как новостные СМИ спешили осветить ее. Если какое-то СМИ хотело вызвать симпатию, оно сосредотачивалось на человеческих потребностях и отчаянии. Если медиа хотели вызвать враждебность, то транслировали хаос, гнев или насилие. Зачастую можно было увидеть в деле одновременно оба эти подхода.
Однако такое освещение не могло показать более общую картину. Например, никак не принималось во внимание то, что нередко беженцы были вынуждены выбирать определенный маршрут просто, потому что другие пути им были закрыты — например, одна из причин, по которой люди добирались по морю из Турции в Грецию в 2015 году, а не пересекали границу между этими странами по суше, состояла в том, что эта граница была полностью перекрыта в 2012 году. Кроме того, на протяжении длительного времени страны ЕС систематически снижали возможности для других, законных и безопасных способов соискания убежища — таких как обращение с просьбой о предоставлении убежища в зарубежных посольствах.
Без такого контекста значительная часть репортажей в средствах массовой информации — даже в случае благонамеренного освещения — создавала впечатление непреодолимой и беспрецедентной волны беженцев, возникшей, казалось бы, из ниоткуда. На мой взгляд, выход из этого заключается в том, чтобы журналисты не только предоставляли адекватный контекст, но и думали о людях, которые отправились в такой длительный путь, как об индивидуумах с политической волей, личностях, попытавшихся взять под контроль свои собственные жизни. Благонамеренный стереотип о беженце как невинном ребенке — хотя, конечно, существуют уязвимые дети, нуждающиеся в помощи — также может нанести вред.
Вы правы в том, что мигранты и беженцы всегда были в фокусе внимания расистских СМИ. В этом смысле ничего не поменялось и на этот раз: опять зазвучали знакомые мотивы про «вторжение чужаков», «столкновение цивилизаций» Ислама и Запада, якобы дикое или некультурное поведение мигрантов. Что было особенного, так это то, что все эти мотивы объединились, сформировав новый, специфически европейский расизм, возвышающийся над различными национальными формами. Бенедикт Андерсон описывал нации как «воображаемые сообщества»; Европейский Союз — это еще один вид воображаемого сообщества — как формирующий реальность на местах, так и подвергающийся воздействию этой реальности. ЕС создал границу, которая отделяет его от остального мира; и поэтому люди, которые пересекают эту границу без разрешения, рассматриваются в качестве угрозы для проекта Евросоюза и паневропейской идентичности.
— Насколько отличаются то, как СМИ разных стран освещали тему беженцев?
— Некоторые из общих тем, которые я описал выше, были схожи по всей Европе, если судить по тому, что я видел. Но меня интересует то, как они достигают различных политических целей. Возьмем, к примеру, знаменитую фотографию беженцев, проходящих через Словению с полицией в октябре 2015 года.
Для немецкого издания, поддерживающего Меркель, это фото может быть доказательством того, что Европа должна действовать сообща, чтобы помочь разместить беженцев (или хотя бы сирийцев, которые среди них есть). Для издания, которое поддерживает венгерского президента Орбана, это фото может стать аргументом в пользу того, что «христианская» Европа должна построить стены, чтобы защитить цивилизацию от мусульманских пришельцев. В Британии это изображение было использовано праворадикальной партии UKIP на рекламном постере для агитации за Brexit во время референдума 2016 года. Постер намекал на то, что проблема не столько в беженцах, сколько в самом Евросоюзе. В контексте постера UKIP люди заметили схожесть этого изображения с нацистским пропагандистским фильмом о еврейских беженцах перед Второй мировой войной — однако это было полной противоположностью тому, что хотел показать сам автор упомянутой фотографии.
Медиа будут использовать одни и те же базовые ингредиенты для абсолютно разных задач — вот почему важно уделять внимание тому, как истории сконструированы и в каком контексте они представлены. Если вам интересна эта тема, то Сеть этической журналистики опубликовала исследование о том, как европейские и международные СМИ освещали кризис беженцев 2015 года и обнаружили некоторые основные проблемы.
— Ваша новая книга выйдет весной 2018 года. О чем она?
— Эта книга — портрет пограничной системы ЕС, увиденный глазами беженцев, столкнувшихся с ней. За несколько лет я следовал за дюжиной самых разных людей из Африки, Азии и Ближнего Востока, и книга подробно рассказывает их истории.
В нем также есть глава об Украине, вкратце сравнивающая путешествие, которое некоторые члены моей семьи совершили в 1920 году — они выехали из Киева в Берлин во время гражданской войны, а затем из Берлина в Лондон в 1939 году — с путешествием сомалийских беженцев и украинских переселенцев сегодня.
Был ли так называемый «кризис беженцев» использован российским правящим классом и контролируемыми ими СМИ для ослабления Европы, а также для усиления националистов и правых радикалов? Или это очередная теория заговора?
Некоторые комментарии действительно напоминали теорию заговора. Заявление главы НАТО о том, что Путин использовал беженцев в качестве орудия для разрушения Европы — это обвинение звучало всюду — думаю, это нонсенс. Оно приписывает России силу, которой она не обладает: Россия относительно слаба, и именно поэтому она спровоцировала и участвовала в войне для дестабилизации Украины, поэтому осуществила жесткое вмешательство для поддержки режима в Сирии. Этот подход также упускает из виду роль европейской пограничной системы в создании кризиса беженцев. Именно эта система вынуждает беженцев выбирать все более опасные и хаотичные маршруты. Он также не учитывает роль западных держав в других конфликтах: сирийцы составляют примерно половину от всех беженцев, прибывших в Европу в последние годы, однако есть и значительное число людей из Ирака, Афганистана и разных частей Африки. При этом, беженцам из Африки, чтобы попасть в Европу, нужно сначала прорваться через хаос, охвативший Ливию.
Тем не менее, понятно, что связанные с Кремлем группы влияния внутри России стремились усугубить социальную напряженность и оказать поддержку крайне правым, антииммигрантским движениям в ряде европейских стран. Одним из недавних примеров является исследование Лондонской школы экономики, показавшее, что пророссийские группы помогали продвигать Альтернативу для Германии (AfD) в преддверии парламентских выборов в этом году. В прошлом году стало известно, что французский Национальный фронт получил кредит от российского банка. Российские медиа время от времени распространяли слухи об угрожающем поведении беженцев в Европе, например, как в случае с заявлением об изнасиловании девушки российского происхождения в Берлине, которое впоследствии оказалось неправдой. И в более широком смысле международная сеть Russia Today предлагает платформу для европейских крайне правых голосов, а также некоторых из левых, таким образом, что кажется будто Европу раздирают неразрешимые социальные конфликты. (Спойлер: это не так, и это в наших силах преодолеть существующие противоречия.)
Но расизм и национализм начинаются дома. Правящий класс России вполне может видеть свои интересы в продвижении реакционных националистических взглядов, чтобы вызвать враждебность по отношению к мигрантам в Европе. Но он не может создать эти явления из ничего. Рост европейских крайне правых партий проистекает из кризиса политического представительства, где господствующие левые и правые в той или иной степени принимают неолиберальную идеологию: рыночные ценности — это ценности, которые управляют обществом; государство существует не для того, чтобы что-то строить, но только чтобы обеспечить порядок. При этом альтернативы этой парадигме обесцениваются. Когда крайне правые движения оспаривают это положение вещей, обращаясь к националистическим или расистским настроениям, их пламя часто раздувается реакционным освещением в средствах массовой информации, и правящие партии склонны к тому, чтобы впитывать этот месседж, а не выступать против него. Национализм — это клей, который элиты используют в попытке сохранить единство в обществах, раздираемых неравенством и несправедливостью. Это проблема, с которой мы все сталкиваемся.
— Как изменилась Европа в результате этих событий? Сохраняют ли СМИ интерес к теме беженцев?
Убежище и миграция — постоянная тема, представляющая интерес для европейских СМИ, но в настоящее время она в значительной степени отошла на задний план. Что касается того, как изменилась Европа… Об этом еще рано говорить: число беженцев, которые прибыли в 2015 году, относительно невелико — менее миллиона, при населении Европейского Союза в 508 миллионов человек. Но то, как они прибывали, было хаотичным, и есть серьезные вопросы о том, как мы можем обеспечить друг друга всем необходимым, жить вместе, укреплять общество. Это не просто вопросы о беженцах и «местных»; они также применимы к сообществам, пострадавшим от политики жесткой экономии или экономического неравенства и деиндустриализации. Можем ли мы строить сети, которые формируются в ответ на кризис? Можем ли мы убедить людей, которые настроены скептически или враждебно, что у нас общие интересы? Здоровые СМИ помогут нам обсудить эти вопросы.