Я вышел из гостиницы в Одессе как раз в тот момент, когда садилось солнце. Хорошо одетые жители города прогуливались под каштанами на Пушкинской улице, демонстрируя посткоммунистическое изобилие, а рядом усталые от жизни подростки курили травку у памятника основателю города герцогу де Ришелье. Повсюду, куда ни посмотришь, по всем направлениям можно было увидеть развевающиеся на ветру желто-голубые флаги Украины.
Когда я подходил к зданию городского управления, я увидел толпу полицейских. Создавалось впечатление, что они находились в ожидании российской агрессии, но на самом деле они только готовились к демонстрации, которая была запланирована на следующий день, 2 мая. Южная Украина продолжает оставаться преимущественно русскоговорящей, и правительственные силы постоянно находятся в страхе по поводу пророссийских митингов и собраний. Протестующие в тот день готовились отметить трагические события 2014 года, когда 42 участника акции протеста против Майдана погибли в результате пожара в Доме профсоюзов, где они скрывались от своих противников.
«Люди боятся ультранационалистов, однако государство просто предоставляет им место, — сказал в беседе со мной Тимофей Хринюк (Timofei Hryniuk), молодой адвокат и активист, имея в виду разрешенные государством добровольческие отряды, которые в большом количестве возникли на Украине после российской агрессии в 2014 году. — Создается впечатление, как будто война породила постоянное чрезвычайное положение, и в этом проблема. Центр города отремонтирован, и это хорошо для туристов, но кто в первую очередь получает выгоду из государственных средств? Политики. Часто они являются одновременно и заказчиками, и исполнителями. А заигрывая с ультранационалистами (часто они рядятся в одежды добровольных борцов с коррупцией), они таким образом избегают протестов».
У 25-летнего Максима Ищука (Maksym Ishchuk) другой взгляд на существующую ситуацию. Он только окончил университет, когда в январе 2014 года на Майдане в Киеве начались демонстрации. Он сразу же присоединился к протестующим. «Когда сотрудники специального отряда полиции Януковича открыли по нам огонь, стало ясно, насколько высоки были ставки. Я понимаю, как это прозвучит, но я чувствовал, что на кону в буквальном смысле оказалась наша свобода».
Студентка факультета журналистики Кристина Мельник (Khrystyna Melnyk) также была на Майдане. «Мы думали, что живем в европейской стране, однако государство не стало нас защищать. Мы вынуждены были сами себя защищать».
Но как? Максим принимал участие в сражении на Майдане, и он был в числе первых добровольцев в составе так называемых батальонов самообороны, которые стали активно создаваться после того, как Крым, южный регион Украины, был захвачен и аннексирован Россией, и после того, как мятеж распространился на расположенные на востоке города Донецк и Луганск. Он никогда не планировал стать солдатом, но весной 2014 года страна оказалась в параличе. «Один мой друг, офицер, служил в Крыму, когда русские туда вторглись. Он много раз обращался в центральное командование, но не получил никакого приказа. Поэтому они сдались».
Когда в 2014 году началась война, украинская армия была сильно ослаблена в результате продолжавшегося десятилетия невнимательного к ней отношения. Центральный штаб предложил создать военизированные формирования для противодействия пророссийским повстанцам. Десятки подобного рода групп были созданы после майданной революции, свергнувшей пророссийский режим в Киеве. После нескольких недель начальной военной подготовки стало очевидным, что «генералы не знают, что с нами делать, — сказал в беседе с нами Максим. — Нас никуда не отправляли». От друзей он слышал, что российские флаги развеваются в Одессе, и поэтому был вынужден отправиться домой. В Одессе огромное русское население, и до последнего времени там редко можно было услышать украинский язык. «Мы боялись, что Россия создаст какой-то повод для оккупации всей южной Украины», — добавил Максим.
Пик враждебных действий пришелся на 2 мая. Пророссийские протестующие забаррикадировались в центре города. Что касается дальнейшего развития событий, то это продолжает вызывать споры. Участники с обеих сторон бросали зажигательные бомбы. Максим участвовал в уличных столкновениях, которые привели к смертоносному пожару, однако он утверждает, что к тому моменту, когда он появился у этого здания, оно уже было охвачено огнем. «Мы построили конструкции для того, чтобы добраться до окон. Я попытался проникнуть внутрь, чтобы спасти оказавшихся там людей, однако из-за дыма сделать это было невозможно. Жаль, что погибли люди с обеих сторон. Их использовали, а сами они этого не осознавали».
После трагедии в Одессе Максим вернулся в состав специального политического батальона под названием «Шторм». «Важно помнить, что на том этапе мы верили, что к беспорядкам на востоке нужно относиться как к полицейской задаче, если только это не приведет к российской военной интервенции. Созданные незадолго до этого военизированные формирования показывали пример всем остальным. Батальон „Шторм" состоял из 200-300 человек, и он был отправлен без тяжелого оружия», — сказал Максим. Я спросил его: «Он на самом деле направился в зону военных действий, почти не получив соответствующей подготовки?» Он улыбнулся. «Ну, моя мама очень переживала». А отец? «Он делал то, что делают многие отцы, — выражал свое отношение молчанием».
20 августа этот батальон оказался в 12 километрах от Луганска, и в этот момент его бойцы столкнулись с интенсивным артиллерийским огнем, со всей силой российской армии. «Тогда я впервые увидел врага. Они пытались взять нас в клещи, но мы окопались и удерживали позиции». Он показал мне фотографии улыбающихся солдат, позирующих на фоне разбитой российской тяжелой техники. В том бою батальон «Шторм» потерял четырех человек убитыми.
Максим охотно признает, что поначалу у него было такое чувство, которое в свое время выразил римский поэт Гораций: «Dulce et decorum est pro patria mori» (Сладка и почетна за родину смерть). Однако реальность войны стала сдерживать энтузиазм. Когда я спросил его о том, какими были те недели и месяцы, когда он воевал в Донецке и Луганске, у него на лице появилась гримаса. «Я на самом деле скучаю по простой жизни на фронте, но возвращаться туда я не хочу».
В Лейпциге подсели молодые люди, с перьями на шляпах, они говорили на своем баварском диалекте. Я прошел мимо них и показал рукой в сторону их багажа и тихо спросил: „Оружие?" Человек, который стоял ближе всего ко мне, улыбнулся. На ящиках было написано „Оберланд". Они приехали со всех концов Германской империи. Это были жители пограничной зоны в Прибалтике, члены студенческих ассоциаций, работники профсоюзов и представители бизнеса. Были люди из Рейна и Рура, из Баварии и из Дитмаршена, а еще прибалты, шведы, финны, трансильванские немцы и тирольцы, жители Восточной Пруссии и Саара. Все молодые, все готовые».
Хотя было бы преувеличением утверждать, что современная немецкая идентичность была создана добровольческими корпусами, те войны, тем не менее, представляли собой важный шаг в эволюции гессенской и баварской идентичности во что-то большее — в немецкость, о которой говорили поэты и писатели. Веймарская Республика не имела возможности это сделать и не имела воли на это. Вот что пишет Заломон:
«Где была Германия? В Веймаре? В Берлине? Когда-то она была на фронте, но фронт распался. Была ли она у народа? Но народ требовал хлеба и голосовал за то, чтобы наполнить свои тощие животы. А что правительство? А государство, занимавшееся поисками идентичности, вместо этого нашло безответственность».
Добровольческие корпуса были объединены в своей ненависти к интервентам на востоке и к либералам-политикам, которые, казалось, были больше заинтересованы в обеспечении своих денежных интересов, а не в процветании народа или «культуры». Главный герой этой книги, имеющий много общего с ее автором, лучше формулирует это: «Мы верили в то, что ради Германии мы и никто другой должны получить власть. Мы считали себя воплощением Германии. У правящей в Берлине власти не было подобной легитимности».
Похожая ментальность может быть обнаружена у волонтеров имеющего сегодня дурную репутацию батальона «Азов». Нестор Махно — это псевдоним. За затемненными окнами ресторана, расположенного в одесском районе Аркадия, он мало что может сказать хорошего о правительстве в Киеве. «Мы проливали свою кровь за Украину. Украина возникла как нация в ходе нашей борьбы. Являемся ли мы националистами? Конечно, мы националисты! И люди знают, что мы не допустим предательства. Ни со стороны террористов, ни со стороны наших собственных политиков».
Я спросил, почему правые националисты получают такую слабую поддержку у избирателей. Он помахал кулаком перед моим носом. «Политики лгут, воруют и обманывают. Когда люди проснутся, мы будем готовы».
Готовы к чему?
«К революции», — ответил он.
Украинские военизированные формирования признают свою связь с немецкими добровольческими корпусами, особенно в том, что касается их борьбы против французской оккупации при Наполеоне. Сам этот термин имеет отношение к вооруженным политическими формированиям, организованным в соответствии с военными принципами. Они присваивают себе не только право на насилие, но также считают себя новым источником политической власти и организации государства. В своей книге «Парламентаризм в Европе после Великой войны (Paramilitarism in Europe after the Great War) украинский ученый Сергей Екельчик (Serhy Yekelchyk) рассказывает о том, как националистические группировки сыграли ключевую роль во время гражданской войны на Украине в 1917-1920 годах. Он утверждает, что было бы не совсем правильно воспринимать их как вооруженное крыло в борьбе единого украинского народа за свою независимость. Скорее, украинские добровольческие корпуса представляют собой «запутанную борьбу между украинскими патриотами различных оттенков», борьбу за то, каким должно быть будущее Украины.
То же самое можно сказать об украинском ополчении, которое после 2014 года разделилось на более мелкие идеологические сегменты. Некоторые из полувоенных формирований вошли в состав вооруженных сил Украины, но не все. Несмотря на международную критику того факта, что эти группировки имеют в своих рядах правых радикалов и неофашистов, интеграционный процесс проходит медленно. Это объясняется тем, что подобные группировки являются популярными: эти молодые люди хотели принести себя в жертву, когда украинское государство зашаталось. Это также связано с тем фактом, что военизированные группировки обходятся дешево. Они приходят, не получая обязательств по содержанию, и они всегда готовы воевать
Екельчик утверждает, что поражение добровольческих корпусов в сражениях с Красной Армией во многом предопределило то, что он называет «образованием несостоявшегося государства». Как оказывается, совместная борьба сама по себе не является достаточной для того, чтобы создать функционирующее государство. Такой же вывод можно сделать, если говорить об очередной попытке различных полувоенных организаций украинских патриотов объединиться во время Второй мировой войны. Степан Бандера, символ того времени, является сегодня одним из великих героев Украины — несмотря на то, что сотрудничал с нацистами, несмотря на его смерть от рук коммунистов и его явное желание отказаться от любых принципов ради создания независимой Украины (а в некоторых случаях и благодаря всему этому).
Историк Йенс Нильсен (Jens Petter Nielsen) подчеркивает, что «анархия, возникшая на Украине после февральской революции 1917 года, пробудила дремавшие противоречия, конфликты и враждебность, которые ранее подавлялись или происходили подспудно в контролируемых цивилизационных формах. После революции эти сражения стали проходить открыто и с применением оружия в ходе насильственных столкновений. Бандера считал народное ополчение проявлением украинской нации, даже в том случае, когда его члены воевали против других украинцев.
То, что когда-то было иконой футбольных хулиганов и представителем крайне правых группировок, было поднято на щит государством. Статуи Бандеры растут, как грибы, по всей Украине в тени продолжающегося конфликта с Россией.
Научный сотрудник Вячеслав Лихачев (Vyacheslav Likhachev) в докладе, представленном Французскому институту национальных отношений (French Institute of National Relations) отмечает, что «сам факт создания этих добровольческих формирований имел пропагандистское значение в первые недели конфликта; но в целом средства массовой информации сильно преувеличили роль добровольцев в Антитеррористической операции. На самом деле они не играли значительной роли в ходе проведения военных операций».
И тем не менее они стали важными игроками в украинской политике. «Правый сектор» (запрещенная в России организация — прим. ред.), самая большая из этих группировок и зонтиковая организация для ополченцев, указывается среди других озабоченностей Евросоюза по поводу ситуации на Украине.
Артем Филипенко (Artem Filipenko), активно сотрудничающий с пограничной службой в Одессе, считает, что «Правый сектор» является «призраком», феноменом, который работает как франшиза — это ярлык, который российская пропаганда использует для оправдания выдумки о том, что «Правый сектор» якобы является вооруженным крылом «фашистского режима» в Киеве. Артем в 2014 году оказывал поддержку батальону «Шторм» и снабжал его экипировкой. У украинского государства имелось оружие, но не хватало военной формы и ботинок. Отсутствие экипировки сегодня является менее острой проблемой, частично из-за поставок из Соединенных Штатов. По его мнению, западноевропейские предупреждения по поводу национализма неуместны. «Современный украинский национализм является идеологией самообороны, а не политическим проектом». Никто не знает, как долго будут действовать минские соглашения, целью которых является деэскалация конфликта. Филипенко считает, что война может вспыхнуть вновь. «Украинская армия сегодня намного сильнее, чем была в 2014 году, и она, вероятно, сможет вернуть себе территории на востоке, если только не вмешается Россия…»
Возможно, это является частью той логики, в соответствии с которой Киев, несмотря на неоднократные обещания, не расформировал все военизированный группировки. Они все еще ведут борьбу против поддерживаемых Россией сепаратистов на востоке. Однако эти неформальные группировки оказались сложными для контроля, а некоторые из них можно обоснованно назвать криминальными. Многие из них были интегрированы в состав вооруженных сил или направлены домой. Однако это не коснулось «Правого сектора». Насколько известно, эта группировка имеет несколько тысяч членов, включая батальон с несколькими сотнями солдат. Они воют бок обок с правительственной армией, однако остается неясным, насколько огни готовы выполнять приказы.
Возможно, правительство не считает себя достаточно сильным для конфронтации. Проведенный в ноябре 2017 года Международным республиканским институтом опрос показывает, что только 3% респондентов положительно оценивают работу президента Петра Порошенко. Возможно, ситуацию лучше всего можно понять как своего рода внутреннее прекращение огня. По мнению некоторых комментаторов, «Правый сектор» стал меньше интересоваться коррупцией, характерной для части политической системы.
Тем временем украинские власти пытаются оправдать «Правый сектор» в глазах западных наблюдателей. Радикальные заявления и действия приписываются небольшому меньшинству его членов, и это вполне может соответствовать действительности. Однако эта группировка, несомненно, притягивает к себе правых радикалов и фашистов из целого ряда европейских стран, и достаточно лишь одного нациста для того, чтобы целая организация получила дурную репутацию. Таким образом, пока этим полувоенным группировкам разрешено существовать, Украина будет сталкиваться с серьезными репутационными рисками. Лишь одно совершенное военизированной группировкой военное преступление отделяет эту страну от болезненной потери морального доверия — не в последнюю очередь в Германии, в стране, в которой, из-за ее собственного болезненного опыта с добровольческими корпусами, подобные действия не встретят никакого понимания.