Почти восемь лет назад я написал очерк под названием «Объяснение неофеодализма» (Neo-Feudalism Explained), в котором утверждал, что путинская Россия напоминает феодальное государство с его потомственной «аристократией» и правящими кланами, которые ужесточают свой контроль над экономической, общественной и политической жизнью. В последние годы это стало еще более очевидно, поскольку отпрыски российских министров и депутатов заполонили высшие эшелоны государственной бюрократии, а некоторые даже стали новыми членами правительства.
Но существовавшая веками феодальная система состояла не только в принципе наследования или в централизованной власти, олицетворением которой была иерархическая система подчинения. Она также предполагала концепцию «знати», обладавшей «естественным правом» управлять, и стратифицированной массы крепостных или смердов, полностью зависевших от своих хозяев. Если в Западной Европе освобождение «вилланов» (имеются в виде не злодеи, а феодальные крестьяне, подчинявшиеся хозяину или господину, которому они платили дань и оказывали услуги в обмен на землю) и смердов началось еще в XIV веке, то в России крепостное право отменили всего за четыре года до запрета рабства в США. Более того, в России крепостная зависимость в конце XVIII века серьезно усилилась. В то время как в Западной Европе феодализм медленно, но верно шел на спад, в России обязанностей у крепостных становилось все больше, а власть знати устойчиво укреплялась. Поэтому элементы феодального закабаления в России пустили более глубокие корни, а возрождение феодальных порядков внутри национальной элиты породило цепную реакцию и в других социальных слоях.
Очень важно провести различие между двумя типами элит: старой советской номенклатурой и сегодняшними российскими спецсубъектами (это те, кто обладает особым статусом, не позволяющим их арестовывать, подвергать обыскам и отдавать под следствие обычной прокуратуре). Первая обладала определенными финансовыми и материальными привилегиями, а второй уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации открыто предоставляет иммунитет. Согласно статье 447 этого кодекса, в данную категорию включены все депутаты, судьи, прокуроры, следователи, губернаторы, мэры, сотрудники Счетной палаты Российской Федерации, члены избирательных комиссий, а также некоторые другие госслужащие. В отличие от советской номенклатуры, сегодняшние спецсубъекты официально находятся вне сферы действия российских законов.
Эту группу людей в народе называют «новой знатью». Впервые этот термин использовали сотрудники Федеральной службы безопасности, чтобы выделить себя в качестве лучших из лучших в составе сегодняшней элиты. В более широком смысле «новая знать» означает многоуровневую элиту из чиновничьего корпуса и силовых ведомств. Но и внутри этой самой элиты имеется четкое иерархическое расслоение, очень сильно напоминающее традиционное феодальное общество. У сегодняшней российской элиты имеется свое «дворянство шпаги» и «дворянство мантии», то есть, силовики и бюрократы. Там существует хорошо структурированная иерархия с четким порядком подчиненности. Средневековое правило «вассал моего вассала не мой вассал» действует сегодня в России безупречно.
В то же время, верховный правитель руководит всей системой посредством своей преторианской гвардии, а именно, Федеральной службы безопасности (ФСБ). Уголовные дела на сотрудников ФСБ заводят в шесть раз реже, чем на полицейских и прокуроров, и примерно в 30 раз реже, чем на других спецсубъектов. Это данные официальной статистики Верховного суда. Данная преторианская гвардия стала в России вполне реальной силой, и организована она по образу и подобию средневекового рыцарского ордена.
Короче говоря, в сегодняшней России возрождены все элементы, которые существовали в старорежимной дореволюционной Франции. Там есть знать («дворянство шпаги» и «дворянство мантии») и духовенство, и оба сословия обретают все большую власть и влияние. По состоянию на 2016 год в России было примерно 200 тысяч сотрудников ФСБ, более 400 тысяч сотрудников Министерства внутренних дел и прочих ведомств по обеспечению безопасности, до одного миллиона государственных служащих на «значимых» должностях и около 100 тысяч представителей духовенства и монашества. Это примерно похоже на демографический состав дореволюционной Франции, где было 140-150 тысяч дворян и 120 тысяч священников, которые вместе составляли чуть больше одного процента населения страны. Но главная проблема России не в том, что она похожа на Францию 250-летней давности, которая взрастила Вольтера и Дидро. Корни ее феодальной патологии гораздо глубже.
Всем известно, что феодальное общество состоит не только из знати, но также из смердов, крепостных, вилланов, холопов, государственных крестьян и многих других, кого чаще называют не плебеями, а отребьем и чернью. Если бы сегодняшняя Россия была Францией XVIII века, в ней бы существовало деление на знать и третье сословие. Но в действительности ситуация намного сложнее. Чтобы понять ее суть, надо глубже копать в юридической истории России, видя ее такой, какая она есть.
В середине XI века киевский князь Ярослав Мудрый вместе со своими наследниками создал первый на Руси свод законов, известный как Русская Правда. Во многом он напоминает первые европейские сборники правовых норм, такие как Салическая правда (Lex Salica). Одной из самых важных черт Русской правды стало подробное описание денежных взысканий с убийц (аналогичное германскому вергельду). Как и в большинстве европейских государств, такая компенсация выплачивалась золотом или серебром родственникам убитого. Примечательно здесь то, что штрафные санкции налагались очень разные, и каждая соответствовала положению жертвы в обществе. Важнейшим моментом в Русской правде было то, что компенсация за холопа (или раба) не выплачивалась. На практике это означало, что хозяин мог убивать собственных крепостных и рабов по своему усмотрению, поскольку их не считали за людей. Если кто-то убивал хозяйского холопа, он выплачивал не денежное взыскание, а штраф, как за убийство скота или уничтожение имущества. Холопы в России не были субъектами права, они являлись собственностью, которую можно было продавать или обменивать как внутри страны, так и за ее пределами.
Европейцы такой правовой нормы не знали. Салическая правда гласит то же самое о рабах, которые не обладали законными правами, а отношение к ним было как к скоту. Разница заключается в том, что Русская Правда была написана на пять веков позже Салической правды, а ее нормы включили в российское законодательство спустя несколько столетий после того, как в Западной Европе исчезли и рабы, и крепостные. Иными словами, крайняя форма крепостничества, такая как холопство, в России была не исторической случайностью, а фундаментальным элементом государственной системы. Она была официально подтверждена и детально описана в Соборном Уложении 1649 года (свод законов Русского царства), а отменили ее только в 1723 году, за два года до кончины Петра I и спустя два года после того, как Россию провозгласили империей.
Более того, холопство являлось не только правовым статусом, которым наделялись частично рабы и частично крепостные. Это была целая категория, широко применяемая даже в более высоких слоях русского общества. Такой обычай получил широкое распространение после того, как московский царь отнял русские земли у монголов и стал бесспорным правителем всей страны. С конца XV века и вплоть до реформ Петра I знать считала себя царскими холопами. То, что мы наблюдаем в сегодняшней России, является не просто банальной коррупцией или дефицитом власти закона. Это в большей степени возрождение холопского отношения к государству и к его правителю, а также восстановление многоуровневой стратифицированной структуры общества. Вот чем закончились длившиеся 70 лет усилия по созданию бесклассового общества и «нового человека».
В сегодняшней России мы наблюдаем возрождение феодальных порядков, что проявляется как минимум двумя способами. Прежде всего, в повседневную жизнь возвращается изложенная в Русской Правде система денежных компенсаций, хотя на сей раз она не оформлена законодательно. Согласно действующей системе, жизнь государственного служащего стоит дороже, чем жизнь рядового гражданина. Такая точка зрения существенно отличается от порядка и уклада, существующего в большинстве западных обществ. Там с уважением относятся к жизни военнослужащих и полицейских, но граждане на Западе считают, что эти люди идут на риск добровольно и получают хорошее вознаграждение за свою службу. Например, если американский солдат погибает во время боевых действий или если убивают полицейского при исполнении служебных обязанностей, их семьи получают компенсацию в среднем 100 тысяч долларов за военнослужащего и 350 тысяч долларов за полицейского. В отличие от них, пособия семьям погибших гражданских лиц (в результате терактов, медицинских ошибок, управленческих просчетов) обычно бывают гораздо больше. Так, выплаты родственникам жертв терактов 11 сентября составили в среднем 2,1 миллиона долларов; за врачебную халатность выплачивают примерно 74,5 миллиона долларов; а семьи тех, кто погиб в 2018 году при обрушении моста во Флориде, получили по 15 миллионов долларов.
В России же, напротив, жизнь обычного подданного ценится дешево. Стандартная компенсация за смерть в результате несчастного случая на производстве не превышает один миллион рублей, что по нынешнему курсу составляет 15 тысяч долларов. Эта цифра может стать намного меньше, если речь идет о несчастном случае где-нибудь в глубинке, который не привлек к себе внимание публики. Родственники семи жертв несчастного случая на воде на Южном Урале получили в прошлом году по 100 тысяч рублей (1 500 долларов) за каждого погибшего. Но сумма компенсации возрастает, если несчастный случай может нанести ущерб имиджу власти. Так, родственники 64 жертв пожара (в основном это дети) в кемеровском торговом центре получили по пять миллионов рублей за каждого погибшего. Самая большая выплата за врачебную ошибку в России составила 15 миллионов рублей (230 тысяч долларов). В том случае неправильно лечили роженицу и новорожденного, который скончался спустя два года после сильных мучений, а его мать стала инвалидом. В большинстве случаев такого рода компенсация составляет 1-2 миллиона рублей (15-30 тысяч долларов) или даже меньше.
Но если в бою гибнет офицер, выплаты в большинстве случаев увеличиваются до трех миллионов рублей, а за погибшего сотрудника ФСБ они могут быть существенно выше. Более того, мы видим, как практика вергельда восстанавливается в самом чистом виде, когда сумма выплаты зависит от социального статуса и профессиональной принадлежности как жертвы, так и убийцы. Например, в 2017 году в центре Москвы автомобиль ФСБ сбил полицейского, который проверял документы у водителя. Шофера машины ФСБ увезли его коллеги, уголовное дело заводить не стали, но семье полицейского незамедлительно выплатили два миллиона рублей из средств МВД, а ФСБ перечислила вдове четыре миллиона рублей и предоставила ей трехкомнатную квартиру в Москве, которая стоит примерно 10-13 миллионов.
Этот случай можно сравнить с десятками дорожных аварий по всей стране, когда обычного человека (холопа) убивает пьяный полицейский или чиновник. Раньше такие случаи вызывали широкий общественный резонанс, как было в 2005 году, когда сын бывшего министра обороны Сергея Иванова сбил на своей машине пенсионерку. Но сейчас они стали обыденностью и не вызывают особого интереса. В сентябре спикер городской думы Тюмени был признан виновным в убийстве двоих человек в результате лобового столкновения машин, но ему пришлось выплатить лишь смехотворный штраф в 160 тысяч рублей (2 200 долларов). За аналогичный инцидент в Бурятии против полицейского даже не стали возбуждать уголовное дело, и у него не отобрали водительские права. В большинстве случаев жертв обвиняют виновными в собственной гибели, водителя отпускают на свободу без предъявления обвинений, а на дело ставят гриф «секретно». Многие из этих случаев в последние 10 лет вызывают народные протесты, становятся поводом для петиций, однако это ни разу не привело к реальным тюремным срокам для высокопоставленных руководителей.
«Новая знать» с нескрываемым презрением относится к «новым холопам». Рядовые россияне сегодня абсолютно беззащитны, когда сталкиваются с людьми, отождествляющими себя с государственной властью. Российские писатели все чаще обращаются к этой теме, черпая в ней вдохновение. В 2017 году вышла книга Дмитрия Глуховского «Текст», которая сразу стала бестселлером. В ней повествуется о человеке, попавшем за решетку по подложному обвинению. Выйдя из тюрьмы, главный герой убивает следователя ФСБ, которого он считает виновным в своем аресте, а потом, украв его смартфон, начинает создавать огромные проблемы своим недоброжелателям, отправляя текстовые сообщения влиятельным людям из списка контактов.
Владимир Путин в своей недавней речи о повышении пенсионного возраста коснулся аналогичных тем. Упомянув о том, что чиновники из государственного пенсионного фонда допускают невероятное нецелевое расходование денежных средств, он заявил, что несмотря на это, совершенно нелогично экономить деньги за счет сокращения раздутых расходов. Даже если удастся полностью искоренить коррупцию и направить все эти деньги на пенсии, «данных средств в лучшем случае хватит на шесть дней», заявил президент. Такое высказывание лучше всего прочего иллюстрирует преобладающее отношение правящей знати к своим «холопам».
Вторую важную тенденцию можно разглядеть на региональном уровне. Так или иначе, феодальная система зиждется на нескольких уровнях подчинения, и именно в российских регионах существующие порядки больше всего напоминают средневековье. Прежде всего, существует совершенно очевидное пренебрежение к меритократическим принципам при назначении региональных губернаторов (с тех пор, как в 2011 году восстановили систему губернаторских выборов всеобщим голосованием, на них не проиграл ни один кремлевский кандидат). Но гораздо важнее меняющееся отношение местных хозяев к тем возможностям, которые они получают вместе с должностью.
В России государственная служба веками считалась так называемым кормлением. Буквально это слово означает, что чиновник на своем посту получает возможности для личного обогащения. Поэтому власть предержащие работники государственного аппарата относились к своим постам как к персональной вотчине. Раньше русский царь за выдающиеся заслуги наделял своих слуг и верных соратников поместьями. Они становились пожизненными землевладельцами, но не имели права передавать землю по наследству. Порядки начала XXI века очень сильно напоминают эту картину, поскольку местные губернаторы сосредоточились на личном обогащении, снимая сливки с бюджета или получая взятки от крупных промышленных компаний. Позднее ситуация начала меняться, поскольку региональные управленцы стали создавать полномасштабные «бизнес-империи», в некоторых случаях превращаясь в фактических владельцев целых регионов или городов.
Таких случаев в России великое множество, и они хорошо известны. Когда Александр Ткачев в 2001 году был избран губернатором Краснодарского края, он вместе с отцом владел фермерским предприятием, у которого было пять гектаров земли, приватизированных Ткачевыми в начале 1990-х. Спустя 15 лет он перебрался в Москву, став министром сельского хозяйства. К этому времени он был самым крупным землевладельцем в Европе. Под его непосредственным контролем находилось почти 500 тысяч гектаров пахотных земель, или девять процентов территории края, которым Ткачев руководил. В этом году его отправили в отставку, и он вернулся на родину в качестве председателя созданного им гигантского предприятия. (Когда Ткачев был губернатором, Краснодарский край обрел дурную славу как место, где все дозволено, если речь идет о создании огромных сельскохозяйственных «бизнес-империй». Одного из местных землевладельцев, близкого к Ткачеву, обвинили в том, что он в 2010 году отдал приказ местным гангстерам убить как минимум 12 человек после того, как эти люди отказались продать свою землю. Это дело прогремело на всю страну, и некоторые причастные к нему мелкие сошки оказались за решеткой.)
Похожие бизнес-империи можно отыскать в Мордовии, которой на протяжении 17 лет руководил губернатор Николай Меркушкин, а также в Московской области, где действующий губернатор Андрей Воробьев контролирует добрую половину процветающей строительной отрасли. Московская область намного опережает все остальные регионы по объемам жилищного строительства. Некоторые случаи просто невообразимы в западном мире. Например, когда бывшего алтайского губернатора Александра Сурикова назначили послом в Белоруссию, он первым делом начал выкручивать руки белорусским автомобилестроителям, добиваясь от них поставок запчастей и конвейерного оборудования на завод в своем родном Барнауле. Этот завод был одним из многих активов, приобретенных Суриковым в его бытность губернатором. Таким образом, этот человек на протяжении 10 с лишним лет продолжал заправлять своим прибыльным бизнесом, несмотря на дипломатический статус. В сентябре 78-летнего посла убрали из Минска, и теперь он возвращается в Алтайский край, чтобы снова заняться бизнесом. Между тем, некоторые российские градоначальники контролируют до половины всей коммерческой недвижимости в своих городах. Например, на черноморском побережье России есть курортный город Геленджик, ставший очень популярным среди высоких российских начальников после того, как многим из них запретили выезжать за границу. В этом городе находятся десятки отелей, принадлежащих близким родственникам мэра Геленджика Виктора Хрестина, который занимал этот пост с 2008 года.
Итак, в России появляется новая тенденция, когда целые регионы из поместий превращаются в вотчины. Такая система существовала до XVI века как своего рода безусловное наследственное владение, которое можно было без ограничений передавать от старшего поколения младшему. По всей видимости, российское руководство поддерживает эту тенденцию. Неслучайно местные чиновники, которые накапливают собственность в своих регионах или вкладывают огромные деньги в местный бизнес, весьма преуспевают; а те, кто все еще действует по правилам 1990-х годов, пытаясь просто воровать бюджетные средства и направлять их в офшоры, оказываются в уязвимом положении. Хорошим примером является дело губернатора Сахалина Александра Хорошавина и губернатора Коми Вячеслава Гайзера, которые были арестованы и отправлены в отставку в 2015 году.
Такое потакательство наверху в полной мере соответствует политике «(ре)национализации элит», провозглашенной Владимиром Путиным в 2012 году, когда он вернулся в Кремль. Манифестацией такой политики стал номинальный запрет назначать на государственные должности людей, которые напрямую либо через своих родственников владеют недвижимостью, коммерческой собственностью и даже банковскими счетами за пределами России. Сейчас элите намного разумнее хранить свои средства в России, поскольку домашний феодализм намного удобнее, чем участие в заграничном капитализме. Короче говоря, «феодализация» страны идет своим ходом. Она подкрепляется внешней политикой Кремля, а также волей случая санкциями и прочими ограничительными мерами, введенными против России западными странами.
В итоге действия России по установлению фактического неофеодального порядка за последние 10 лет увенчались огромным успехом. В конце 2000-х казалось, что проявлением такого порядка является существование элиты, которую никто не избирает и не отбирает по меритократическим принципам. Этот процесс демонстрировал некоторые признаки самовоспроизводства и был закрыт для посторонних. Сегодня мы наблюдаем возрождение очень древних российских обычаев во всех слоях общества. Случайно это или нет, но данная тенденция эволюционирует, поскольку политические лидеры, начиная с президента Путина, все чаще превозносят «традиционные духовные и нравственные ценности России» и призывают возродить «исторические корни», сделавшие Россию великой и могучей. Традиционализм такого рода стал важным идеологическим инструментом в арсенале Кремля, оправдывающим возврат России к средневековой практике. Хотя конечно, названия сейчас совсем другие.
Со стороны происходящее в российской политической экономии можно назвать клептократией. То лицо, которое Россия показывает Западу, дает все основания для наклеивания этого ярлыка. Но всю глубину ситуации этот термин не охватывает, а ее проявления для большинства западных стран просто непостижимы.
Россия продолжает процесс демодернизации, уходя от современности, и для понимания будущего этой страны в равной степени важны две тенденции.
Первая тенденция — это продолжающееся расслоение российского общества на «государевых людей» и на тех, кого считают холопами. Здесь речь идет не о неравенстве доходов, которое подвергается тщательному анализу, поскольку считается серьезнейшей проблемой, угрожающей стабильности российского общества. Речь идет о неравенстве статуса, у которого не буржуазные, а отчетливо феодальные корни и причины. Современное российское общество превратилось в сложную систему, где правовые нормы не то чтобы обделены вниманием, а просто не имеют никакого значения, если участники какого-то спора принадлежат к разным слоям общества. Закон соблюдается лишь тогда, когда стороны правового спора «равны» в подразумеваемой иерархии. Эта стратификация также стала краеугольным камнем новой системы общественного управления, которая воспитывает не столько тоталитарное мышление наверху, сколько всепроникающее подобострастие снизу, из-за чего российское общество становится безнадежно несовременным. Безусловно, от этого нам ни в коем случае не следует ждать возврата к тоталитаризму образца XX века. Скорее, речь следует вести о возникновении системы абсолютизма, похожей на то, что существовало в Европе два или три века назад. Идеология такой системы заключается в «стабильности», и направлена она исключительно на то, чтобы хозяева холопов и «новая знать» обладали неоспоримой и устойчивой властью как консолидированный общественный класс. Дело не в экономическом развитии, а в контроле над обществом.
Вторая тенденция — это довольно новое явление. Речь идет об узаконивании той колоссальной собственности, которой владеют местные чиновники. Эта система существенно отличается от формирования «олигархических» империй 1990-х годов в масштабах всей страны. Сегодня собственность в России поделена на ту, что имеет «общенациональное» значение (даже если она формально является частной, ее могут в любой момент национализировать), и на «региональную» (она в основном принадлежит региональным администраторам, составляющим новый феодальный класс). Такая ситуация не очень похожа на феодальную раздробленность Европы в начале Средневековья; она больше напоминает феодализм XVII и XVIII веков, когда провинциальную аристократию полностью контролировала центральная власть, а местные феодальные сеньоры пользовались полномочиями, предоставленными им верховным руководителем. Поэтому такая система прочна и долговечна, и в состоянии выдержать как давление извне, так и глубокий изоляционизм — но при условии, что целью остается контроль, а не развитие. Похоже, что российское руководство верит в свою систему после второй крымской войны точно так же, как его предшественники верили в нее после первой крымской войны.
Как долго сможет существовать новый российский феодализм? Скорее всего, пройдут десятилетия, прежде чем он исчерпает себя. Подобно любой другой классической феодальной стране, Россия в XIX веке была созидательным обществом, которое не могло конкурировать с соседями и не имело выбора, кроме содействия росту населения, внедрения новых методов производства и создания равновесия между разными общественными классами. Но современная Россия имеет сырьевую экономику, и две трети ее экспорта состоят из энергоресурсов и сырья, добычей и производством которых занимается менее трех процентов трудоспособного населения. В таких условиях правящая элита никогда не будет испытывать достаточного давления снизу, которое подталкивало бы ее к существенным системным переменам.
Максимум, что может сделать Запад, это занять выжидательную позицию, следя за исходом тех, кто ощущает себя людьми XXI, а не XVI века. Исход из России со временем подорвет систему. В отличие от вездесущего феодализма прошлых столетий, его новая версия ограничена рамками одной-единственной страны. Как это ни странно, концепция «победы социализма в отдельно взятой стране» уступила место идее «феодализма в отдельно взятой стране». Но, дожидаясь второй смерти этого зомби, Запад должен пристально следить за тем, чтобы российский неофеодализм не переходил границы России и не заражал современную часть мира.
Автор статьи — профессор экономики и старший научный сотрудник Польского института перспективных исследований в Варшаве.