Три политических текста великого русского писателя Александра Солженицына, чтобы лучше понять французскую и русскую революции. Его рассуждения далеки от общепринятых взглядов прогрессистов.
Александр Солженицын умер десять лет назад. Споры вокруг его имени понемногу утихли. Уже практически не осталось коммунистов, называющих его «агентом ЦРУ», бывшие «новые философы» и нынешние либералы не решаются называть его «реакционером» и «антисемитом». Его некогда неоднозначная фигура превратилась в статую Командора. Когда у его французского издателя возникла идея выпустить два великих политических текста писателя, написанных во время его изгнания в Америке, за несколько лет до падения Берлинской стены, он решает начать книгу с небольшого предисловия под названием «Жизнь безо лжи». Это своего рода путеводитель по духовному выживанию при тоталитарном режиме: «Ключ к нашему освобождению: личное неучастие во лжи. Не созрели мы выходить на площади и громко кричать правду и говорить вслух то, о чем думаем про себя. Это не для нас, это страшно. Но давайте откажемся говорить то, что мы не думаем».
Когда мы начинаем задумываться, что сегодня наши демократические режимы все больше и больше напоминают тоталитарные, переводчик и автор предисловия великого писателя Жорж Нива (Georges Nivat) объясняет нам, что каждая революция — это «алгоритм лжи, когда маленькая ложь становится большой. […] Все революции основаны на лжи». Отсюда и название сборника.
Мы читаем и перечитываем определенные отрывки, очарованные мужественной ясностью простого стиля автора, и удивляемся, что не нашли там изобличения лжи. Солженицын не историк, но он лучше: он проживает историю изнутри. Ему знакомы великие труды о Французской революции Токвиля (Tocqueville), Тьера (Thiers) и Тэна. Два его текста — первый о революции февраля 1917 года, второй, в котором автор сравнивает две революции 1917 и 1789 годов, стоят в одном ряду с произведениями французских писателей.
Вывод очевиден: не ложь вызвала падение двух монархий, а слабость последних двух царей. Николай II и Людовик XVI были хорошими христианами, которые больше любили свои семьи, чем власть, и не хотели проливать кровь своего народа. Эти христианские и гуманистические добродетели сделали из них сильных мужчин и прекрасных отцов семейств, но ненавистных правителей. Солженицын невольно возвращается к идеям Ришелье, которые тот изложил в своем завещании: «Личные добродетели чаще всего приводят к народным несчастьям». Слова Солженицына о Николае II можно отнести и к Людовику XVI: «Все решения выводились Государем из отменного чувства миролюбия, очень славного для христианина, но пагубного для правителя великой державы. Династия покончила с собой, чтобы не вызвать кровопролития или гражданской войны. И спровоцировала худшее, но уже без собирающего тронного знамени».
Почва для этого антинародного либерализма элит готовилась давно — во Франции в эпоху Просвещения, а в России после неудачного переворота декабристов в 1825 году, при помощи дискредитации интеллектуалов, писателей и либеральных философов. Солженицын обращается к Токвилю и Тэну: не экономические, социальные и даже не военные трудности «выпестовали революцию, а […] стремления интеллектуалов на протяжении десятилетий, которые власть не могла одолеть». А также непринятие окончательного вывода русских крестьян, над которым потешались великие умы Парижа и Санкт-Петербурга: «Эти беды посылаются нам, потому что народ забыл Бога».
Мы можем пояснить этот суровый приговор. Если сходство между жирондистами и кадетами, Дантоном и лидерами эсеров, якобинцами и большевиками очевидно, то Солженицын не заблуждается в своих сравнениях: «В отличие от ленинского террора террор Робеспьера оказался на коротких ножках. У него не было преданной армии, он уважал парламентскую форму правления и частную собственность». Робеспьер был «патриотом», Ленин же объявил себя «антипатриотом».
Но Солженицын не попадет в ловушку, в которую угодили его мнимые последователи: он не сравнивает Ленина с Робеспьером и Бонапарта со Сталиным. Он истинный реакционер, а не либерал. Все его проблемы на Западе были связаны именно с этим. Он понимал, что революция начинается медленно и мощно закачивается. «Революция всегда есть пылающая болезнь и катастрофа». Он понимал, что пока Восточная Европа находится во власти коммунистического тоталитаризма, на Западе континента уже вовсю шла новая революция, которая разрушала все традиции, корни, патриотизм и духовность при помощи союза обезоруживающих либералов и уничтожающих все на своем пути тоталитарных террористов.
«Во всякой революции повторяется одна ошибка: не продолжения боятся, а реставрации». Кто захочет и сможет — тот поймет.