Публикацией всего одного «твита» Дональд Трамп ускорил крах ближневосточной геополитики, в центре которой волею случая закрепилась Россия. С начала военного вмешательства в 2015 году Москва достигла всех поставленных целей: стабилизация режима Башара Асада, обеспечение безопасности военных баз в Тартусе и Хмеймиме, ликвидация оппозиции, не относящейся к «Исламскому государству» (запрещенная в России террористическая организация, прим. ред.), укрепление позиций на Ближнем Востоке и в мире, прорыв изоляции Кремля на международной арене. Одностороннее решение американского лидера о выводе войск не ставит под сомнение эти «достижения», но становится испытанием для способности Москвы остаться в центре ближневосточной игры, то есть добиться политического урегулирования сирийского конфликта (или хотя бы создать его видимость), удержав в узде зачастую противоречащие друг другу притязания иранских и турецких союзников.
Инициатива Дональда Трампа не дает оснований для проявления гордости со стороны российского руководства. Как бы то ни было, в теоретическом плане, эта новость становится подтверждением для российской риторики, которая вот уже полтора десятилетия критикует непоследовательность и тупиковость американской политики на Ближнем Востоке. Будь-то Ирак, Сирия, иранская ядерная программа или последствия «арабской весны», путинская Россия методично представляла себя альтернативой Западу, чтобы указать тому на его необратимый, как она считает, упадок. Признанием (разумеется, в «Твиттере») о том, что Сирия — всего лишь «песок и кровь», и что она «давно потеряна», Трамп автоматически укрепляет сирийский режим и открывает дипломатический корридор перед Россией.
Сложное разделение труда
Далее, Кремль не дает обмануть себя сумбурным на вид маневром Дональда Трампа. Первый из них заключается в том, чтобы вбить клин между Москвой и Анкарой. Россия и Турция сумели с лета 2016 года отложить в сторону разногласия по Сирии в пользу вынужденного, но отлаженного альянса с символической продажей ракетных комплексов С-400. Вывод войск стал прекрасной новостью для оказавшихся в глубоком кризисе турецко-американских отношений. Россия же надеялась, что подписанный в сентябре 2018 года шаткий договор по Идлибу (он касается формирования демилитаризованной зоны) отвлечет внимание Анкары от курдов, однако этого хватило ненадолго. Президент Эрдоган освободился от груза в виде американской поддержки курдов, и если у него получится договориться с Вашингтоном по поводу северо-востока Сирии, это может подорвать предыдущие соглашения Анкары и Москвы.
Максималистские цели Ирана
С новостью об американском решении Турция, вероятно, получила больше, чем надеялась выторговать для себя у США. В некотором роде согласие России и Ирана на турецкие планы в Сирии зависело от военного присутствия Америки. Вывод войск в свою очередь делает маловероятным то, что Москва и Тегеран согласятся на контроль Анкары над северо-западом Сирии с его богатыми природными, водными и сельскохозяйственными ресурсами.
Наконец, выводя войска с восточного берега Евфрата, американцы могут сыграть на руку максималистским планам Тегерана в Сирии. Как ни парадоксально, но именно Иран, главная цель Дональда Трампа, станет самым влиятельным игроком в Сирии после ухода американских военных. В этом заключается серьезное препятствие для России, чьи разногласия с Тегераном (в частности, по политическому процессу в Сирии, будущему Асада, зонам деэскалации и т.д.) — ни для кого не секрет. Судя по всему, Россия еще не определилась, какой уровень иранского присутствия в Сирии она готова принять. Кроме того, она продолжит и дальше разделять вопросы и отношения с другими игроками в регионе. Дело в том, что иранский вопрос для Москвы выходит за пределы одной лишь Сирии: предотвращение прямого столкновение Тегерана с Тель-Авивом станет еще одним приоритетом для России, которая не хочет лишиться плодов своей военной победы.
Пока из-за инициативы Дональда Трампа Россия будет занимать выжидательную позицию, осторожно пользуясь влиянием в регионе. В любом случае, в 2019 году, как и в прошлом, сирийский вопрос демонстрирует, что у России нет «Большой стратегии» на Ближнем Востоке: действия Москвы говорят, скорее, о наличии «метода», который постоянно адаптируется к обстоятельствам, а также к ее слабым и сильным сторонам.