Недавняя оценка гласит, что на смену глобальной системе управления, известной нам со времен Второй мировой войны, может придти не иной миропорядок, а полное его отсутствие. Возможно, что мир, зажатый между несовместимыми стратегиями теряющих свое влияние США и развивающегося Китая, уже на полпути к хаосу.
Раз будущее не ясно, то нет ничего удивительного, что аналитики стремятся найти исторические соответствия современной эпохе и выяснить, что за ориентиры эти сравнения могут дать сегодняшним лидерам. Две аналогии оказались особенно живучими: 30-е годы и холодная война.
Для утверждений, что мы наблюдаем возвращение 1930-х годов или находимся на пороге их повторения, есть три основные причины. Первая — это демократический спад. Неправительственная организация «Фридом Хаус» (Freedom House) отметила, что по состоянию на 2017-й год уровень глобальной свободы падает уже 12 лет подряд. В 2017 году 71 страна пострадала от снижения уровня политических прав и гражданских свобод. Лишь в 35 странах ситуация улучшилась. Назад откатился ряд некогда многообещающих государств, таких как Турция, Венесуэла, Польша и Тунис.
Организация также предупредила, что Китай и Россия «действуют далеко за пределами своих границ в стремлении подавить открытые дебаты, преследовать диссидентов и подорвать институты, основанные на верховенстве закона».
Все больше беспокойства вызывает усиление противников единой Европы. В своей речи в апреле прошлого года президент Франции Эмманюэль Макрон предупредил, что «в Европе разгорается некое подобие гражданской войны», отметив, что «наши разногласия и эгоистичные интересы подчас кажутся нам важнее того, что объединяет нас перед лицом остального мира». Увлечение антилиберализмом растет с каждым днем, зловеще заключил он. Примеров этого увлечения предостаточно. Министр внутренних дел Италии призвал провести перепись цыган. Канцлер Австрии призывает свою страну присоединиться к «оси воли против нелегальной миграции» совместно с Германией и Италией. В извечном стремлении ограничить влияние Джорджа Сороса Венгрия закрыла Центрально-Европейский университет, престижное учебное заведение в Будапеште, финансируемое на деньги мецената. Кроме того, Венгрия планомерно наращивала давление на фонд «Открытое общество», пока Сорос не признал, что дальнейшая деятельность в Будапеште небезопасна. Наконец, она приняла закон, призванный остановить Сороса и его деятельность, который предусматривает наказание за гуманитарную и юридическую помощь мигрантам-нелегалам. «Вместо того, что укреплять либеральную демократию, которая села на мель, мы построим христианскую демократию 21 века», — заявил венгерский премьер.
Здесь не повредит широкая перспектива. В первой половине 20-го века происходил повсеместный рост авторитаризма. По мнению политолога Джона Кина (John Keane), к 1941 году в мире оставалось лишь одиннадцать выборных демократий. В своей речи в марте того же года Франклин Рузвельт предупредил, что США обязаны «поставлять все больше топлива», чтобы «варвары не потушили великое пламя демократии». На сегодняшний день выборных демократий насчитывается уже 116. Хотя два десятилетия назад их было еще больше — 120 — прогресс все равно очевиден.
Подъем авторитаризма 1930-х годов совпал с последствиями Великой депрессии, которая дала пищу сторонникам доселе непроверенных «-измов», в том числе фашизма в Японии и нацизма в Германии. Они утверждали, будто имеют особое представление о порядке и процветании, какое приверженцы демократий не могут ни принять, ни воплотить. На сегодняшний день идеологии сопоставимой величины нет. Хотя финансовый кризис и пошатнул систему, главный его эффект с идеологической точки зрения заключался в том, чтобы делегитимизировать демократию западного образца, а не укрепить доверие к ее альтернативам (тому же авторитаризму). Это различие принципиальное: скепсис по отношению к первой еще не означает автоматическую поддержку второго. Можно одновременно выражать озабоченность проблемами, которые стоят перед современными демократиями — например, тот же политический паралич на национальном уровне и постоянно растущее имущественное и экономическое неравенство — и при этом решительно отвергать подавление инакомыслия и преследование меньшинств, которые неизбежно происходят при «железной руке». В общем, авторитаризм может обрести второе дыхание, пусть он и находится в более слабой позиции, чем в межвоенный период. Демократия же, напротив, рискует столкнуться с серьезными проблемами, хотя она и гораздо крепче, чем тогда.
Вторая причина — это страх деглобализации. Приток капитала через границу в период с 2007 года по 2016 годы сократился на 65%, с 12,4 триллиона долларов до 4,3 триллиона долларов. Наблюдательный инвестиционный совет Организации Объединенных Наций сообщает, что прямые иностранные инвестиций с 2016 по 2017 год сократились на 16%, а сумма трансграничных сделок о слиянии и поглощении — на 23%. Кроме того, существуют опасения, что торговая напряженность между США и Китаем дестабилизирует ключевые экономические связи мира.
Однако предполагать, что глобализация отступает, было бы преждевременно. Всемирный банк сообщает, что «чистый приток капитала [в развивающиеся страны] вошел в 2017 году в положительную зону после двух лет значительных сокращений». Положительной динамике способствовало «улучшение экономических перспектив в ряде крупных стран с развивающейся экономикой». В том, что касается торговых потоков, также есть свои проблески надежды. Рассмотрим часто упоминаемый показатель глобализации — соотношение между темпами роста мирового товарооборота и реального мирового ВВП. Изначально он колебался на уровне 1,5, затем, в период с 2011 по 2016, снизился до 1,0, однако в 2017 году снова восстановился до 1,5. В апреле прошлого года Всемирная торговая организация (ВТО) прогнозировала, что в 2018 году товарооборот вырастет на 4,4%, а в этом году — на четыре процента. Для сравнения: в послекризисные годы средний показатель составил 3%.
Продолжающийся рост двусторонних и региональных торговых сделок предполагает, что эти темпы вполне могут сохраниться. Одиннадцать из двенадцати стран, которые вели переговоры по Транстихоокеанскому партнерству (ТТП), заключили «Комплексное и прогрессивное соглашение по Транстихоокеанскому партнерству», которое охватывает около 13,5% валового мирового продукта (ВМП). Япония и Европейский союз (ЕС) подписали крупнейшее в мире двустороннее торговое соглашение, на которое приходится примерно 30% валового мирового продукта (ВМП). Движутся вперед и переговоры по Всестороннему региональному экономическому партнерству — это соглашение шестнадцати стран также покроет около 30% ВМП.
Третья причина, почему некоторые наблюдатели провели параллели с 1930-ми годами (а заодно и с холодной войной) — это возврат соперничества великих держав, в котором центральное место заняли Россия и Китай. Тем не менее, ни одна из этих стран в лобовую атаку на послевоенный порядок не идет: первая настроена оппортунистически и обструкционистски, а вторая — избирательно-ревизионистски. Москва испытывает все большее давление со стороны НАТО на западе и все больше зависит от Китая на востоке. Амбиции же Пекина сдерживаются не только растущими опасениями Вашингтона, но и значительными силами в Канберре, Дели, Сеуле и Токио, которые не намерены допускать появление синоцентрической иерархии в Азиатско-Тихоокеанском регионе. И хотя текущий миропорядок, несомненно, оказался под ударом, он, по крайней мере, заслуживает того, чтобы за него боролись. Более того, несмотря на все злоключения во внешней политике, США остаются единственной сверхдержавой. В 1930-е же, напротив того, военное и дипломатическое влияние Вашингтона на мировой арене значительно отставало от его промышленного подъема.
Возможно, еще более распространенным является предположение, что Соединенные Штаты вступают в новую холодную войну. Но эксперты никак не определяться насчет предполагаемого противника: одни говорят, что это Россия, другие — что Китай, третьи — российско-китайская авторитарная ось, а некоторые считают, что это угроза терроризма, которая постоянно меняет обличья и рядится в новые одежды. Но уже само множество предполагаемых противников США в новой холодной войне говорит о том, что эта аналогия хромает.
Новая холодная война подразумевает не только то, что США вновь противостоит противник с аппетитами на глобальное господство и притязаниями на универсальную идеологию, но также и то, что эта страна для достижения своих стратегических целей может повести территориальную агрессию и опосредованную войну и через своих марионеток и приспешников — и эту возможность не упустит. Однако непохоже, чтобы под это описание подходил бы любой из предполагаемых противников.
Вне всяких сомнений, Россия — крупнейшая держава, которая располагает крупнейшим в мире ядерным арсеналом, крупнейшими разведанными запасами природного газа и правом вето в Совете Безопасности ООН. Но она — лишь бледная тень СССР, чей распад дал миру Россию и еще 14 бывших советских республик, три из которых — Латвия, Литва и Эстония — теперь входят в НАТО. Население России к 2050 году, по прогнозам, сократится на 8%, с 144 до 133 миллионов. Ослабели по сравнению с холодной войной и ее энергетические рычаги в Европе. В 1990 году на Москву приходилось три четверти газового импорта в ЕС, сейчас же — менее двух пятых.
Россия зарекомендовала себя умелым оппортунистом: в 2008 году она оторвала от Грузии Абхазию и Южную Осетию, в 2014 отрезала от Украины Крым и использовала гражданскую войну в Сирии, чтобы застолбить за собой одну из главных ролей в процессе изменения Ближнего Востока. Однако в целом она остается преимущественно региональной державой, чья идеология на международной арене, в отличие от коммунизма в годы холодной войны, имеет лишь ограниченную привлекательность. И если мощь СССР хотя бы частично соотносилась с его ревизионистскими намерениями, то России приходится довольствоваться скромной ролью случайного вредителя. Россия пытается сесть на хвост поднимающемуся Китаю, потому как сознает, что Пекин более других способен сформировать миропорядок, более всего соответствующий интересам Москвы.
А что же Китай? Большинство американских наблюдателей в настоящее время сходятся в том, что именно он — главная помеха превосходству США. Хотя противником в полном смысле этого слова Пекин не является, очертания интенсивного, многолетнего и многопланового соперничества на фоне военной модернизации Китая выкристаллизовываются все яснее. Американские наблюдатели все чаще выражают тревогу из-за роста китайских инвестиций в технологии ограничения /воспрещения доступа (A2AD), которые направлены на подрыв присутствия США в Южно-Китайском море и могут обеспечить Китаю фактический контроль над районом, через который идет пятая часть всего мирового грузооборота. Хотя новые возможности Китая сосредоточены главным образом в Азиатско-Тихоокеанском регионе, Си Цзиньпин поставил задачу «превратиться в современную державу к 2035 году» и «обзавестись высококлассными вооруженными силами к 2050 году». По мере того, как экономические интересы Китая приобретают все более глобальный характер, ширится и его военное присутствие. Свою первую заграничную базу Китай создал в 2017 году в Джибути. Сообщается о намерениях Пекина построить еще одну близ пакистанского порта Гвадар. По словам афганского правительства, еще одну базу Китай намерен построить в Бадахшане.
Еще большую обеспокоенность США вызывает экономический прогресс Китая. Весьма вероятно, Пекин превзойдет Вашингтон в абсолютных цифрах задолго до середины этого столетия. Похоже, Китай намерен создать и упрочить евразийский экономический порядок, основанный на экспансии — особенно явно это видно по инициативе «Один пояс, один путь». Войдя в корзину резервных валют Международного валютного фонда (МВФ), юань медленно, но верно становится глобальной резервной валютой. Наконец, Пекин предпринимает значительные шаги для повышения своего экономического потенциала: в период с 1995 по 2013 год его расходы на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (НИОКР) выросли более чем в 13 раз. Недавно правительство объявило о стратегии, призванной обеспечить ведущее положение Китая в области искусственного интеллекта. Существует значительный риск, что рост торговой напряженности между Вашингтоном и Пекином приведет к военному противостоянию. США все чаще рассматривают технологические амбиции Китая как угрозу национальной безопасности. Китай же считает, что нынешняя экономическая зависимость от США дает Вашингтону неоправданные возможности влиять на его экономику. Учитывая, что торговая взаимозависимость вплоть до нынешнего момента считалась одним из немногих сдерживающих факторов, эрозия этой «соединительной ткани» может перевести их отношения в состояние эскалации.
Наконец, все большее значение приобретает идеологическая составляющая отношений США и Китая, некогда бывшая на втором плане. Коммунистическая партия Китая (КПК) сняла ограничения в два президентских срока, и это означает, что президент Си вполне может простоять у руля до самой смерти. Доселе его политика свидетельствовала о том, что усиливающаяся интеграция Пекина в мировую экономику не только не умерила его внутренний антилиберализм, но, напротив того, лишь укрепила авторитарные замашки. На первой сессии Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП) 13-го созыва он заявил, что китайское руководство внесло «большой вклад в политическую цивилизацию человечества», отметив, что демократическое управление «ограничено интересами различных политических партий, классов, регионов, и групп, разрывающих общество на части». Более того, в «Документе 9», выпущенном в апреле 2013 года, партийные вожди предупредили, что Китаю необходимо противостоять «враждебным западным силам», включая продвижение «конституционной демократии» и «универсальной ценности» прав человека. Наконец, Китай все больше преследует диссидентов и этнические меньшинства.
В общем и целом, большинство американских наблюдателей подчеркивают в отношениях США и Китая черты как конкуренции, так и сотрудничества. Однако при этом они все больше опасаются, что первые перевешивают.
И все же сделать вывод, что США ведут новую холодную войну с Китаем, будет преувеличением. Противостояние Америки с СССР охватывало весь мир. Сейчас США остаются единственной сверхдержавой, в то время как Пекину, несмотря на рост его международного присутствия, остается довольствоваться ролью державы региональной. У стран же средней руки куда больше возможностей извлечь выгоду из соперничества США и Китая, чем из соперничества США и СССР: они могут укрепить дипломатические и военные связи с США, одновременно наладив торговое и инвестиционное сотрудничество с Китаем. Пекин, в отличие от советской Москвы, революционную идеологию экспортировать не намерен. США и Китай за последние четыре десятилетия достигли необычайного уровня экономической взаимозависимости, особенно после вступления Китая во Всемирную торговую организацию (ВТО) в 2001 году. Как отмечает Чэн Ли из Брукингсского института, несмотря на все стратегические подозрения, контакты между США и Китаем никогда прежде не были столь широки, глубоки и часты, как сегодня — будь то на уровне правительств, вооруженных сил, мозговых центров, частных лиц и предпринимателей, в сфере образования, культуры или туризма.
Поскольку в основе соперничества между США и Китаем лежат экономика и технологии, а не идеология и милитаризм, у двух стран гораздо больше возможностей для прагматичного сотрудничества.
Китай признает, что Советский Союз просчитался со своей военной и идеологической атакой, очертя голову бросившись на господствующий порядок. Скорее всего, он будет наращивать свое глобальное присутствие через создание инфраструктуры, а не посредством развертывания вооруженных сил или попыток внедрить свою идеологию в отдаленных странах. Хотя Китай и ратует за глубинное переустройство существующей системы и развитие параллельной архитектуры, за полный ее крах он не агитирует. Свидетельств того, что Китай стремится стать сверхдержавой по образцу и подобию США, тоже крайне мало.
Хотя скептически настроенные наблюдатели могут и не согласиться, у Китая есть реально слабые стороны, которые все больше бросаются в глаза — как внутри страны, так и за рубежом. Затяжные торговые трения с США обнажили изъяны в экономике Пекина — взять хотя бы его внешний долг, который вырос с 171% ВВП в первом квартале 2008 года до 299% в первом квартале 2018 года. Сочетание разных факторов — от вышеупомянутой торговой напряженности, недавнего краха схем кредитования физических лиц и мрачных демографических прогнозов до скандала с поддельными вакцинами — омрачило правление Си и подмочило ореол его неуязвимости.
За рубежом проект «Один пояс, один путь» все чаще сталкивается с сопротивлением. Свежий яркий пример — Малайзия. Объявив о приостановлении двух финансируемых Китаем проектов стоимостью около 22 миллиарда долларов, премьер-министр Махатхир Мохамад заявил: «Мы не допустим повторения колониализма в новом обличье из-за того, что бедные страны не могут конкурировать с богатыми». Хотя Тайвань продолжает терять официальное признание, сломить его волю к независимости Китаю все же не удалось. Как отметил Михал Тим (Michal Thim), сотрудник пражского аналитического центра «Ассоциация международных отношений», «подорвать широкое глобальное присутствие Тайбэя, в том числе его плодотворные отношения с США, Европой и Японией, Пекин так и не смог». Наконец, поступает все больше сигналов об авторитарных замашках Пекина — в частности, относительно системы всеобщей слежки и репрессий против этнических уйгуров.
Пусть изображать Россию как евразийского игрока-жертву, чье влияние носит избирательный и ограниченный характер, неправильно, характеризовать ее как возрождающуюся мировую державу, чье влияние широко и повсеместно, по меньшей мере столь же бесполезно. Изображать Китай смертоносным выскочкой с непомерным самомнением неверно, но и представлять его неумолимо восходящим колоссом, по крайней мере, неконструктивно. Внешняя политика США больше выиграет от кропотливого анализа проблем, стоящих перед Россией и Китаем, чем от метаний из крайности в крайность: в долгосрочной перспективе конкурентоспособности не способствует ни рефлекторное самоуспокоение, ни неописуемый ужас.
Следует также отметить, что внешняя политика этих двух стран не должна рассматриваться как некий единый стратегический вызов. Есть все основания полагать, что их отношения в военном, экономическом и политическом измерениях будут развиваться и впредь. И тем не менее, союзниками Москва и Пекин не являются: их отношения коренятся больше в общих поводах для недовольства — взять, например, продвижение американской демократии или верховенство доллара в глобальных финансах — чем в общих стратегических целях. Кроме того, с ростом экономического разрыва между ними Китай приобретает новые возможности, чтобы установить присутствие на российском Дальнем Востоке, свести на нет экономическое влияние России в Средней Азии и иным образом утвердиться в качестве доминирующего партнера в отношениях. Пожалуй, надежнейший способ ускорить их сближение — это рассматривать их как единый вызов, как они неоднократно упоминаются в новой стратегии национальной безопасности Белого дома и новой стратегии Пентагона. Не факт, что Вашингтон полностью распознает существующие стратегические разногласия между двумя странами, но он, возможно, все же найдет альтернативы двойному сдерживанию, в которых бы различиям между вызовами послевоенному порядку со стороны России и Китая уделялось бы должное внимание.
11 декабря 1988 года, под самый занавес холодной войны, главный советник президента СССР Михаила Горбачева держал речь перед американскими и советскими учеными в Калифорнийском университете в Ирвайне. Тогда Георгий Арбатов заявил американским коллегам: «Наше главное секретное оружие — лишить вас врага». И объяснил: «На образе врага выстроено немало — вся ваша внешняя политика, значительная часть вашей экономики, даже ваши патриотические чувства». 30-е годы и холодная война характеризовались чувством стратегической ясности — возможно к нему и пытаются апеллировать нынешние аналитики. Наличие бесспорного противника позволяет оперативнее принимать решения и держать общественное мнение в тонусе гораздо эффективнее, чем в случае с вредителями-оппортунистами и избирательными ревизионистами.
В противостоянии с Россией перед США стоит тройственная задача: сохранить базовые контуры сотрудничества там, где на карту поставлены жизненно важные национальные интересы США, смягчить ирредентистские тенденции страны, пребывающей в плену ностальгии по имперскому прошлому, и восстановить чувство национального единства, которое поможет противостоять подрывной деятельности извне. Ответ на вопрос, смогут ли США парировать вызов Китая в долгосрочной перспективе, будет зависеть от ряда факторов: устойчивости их экономического роста, способности удержаться в авангарде научного прогресса и технологических новшеств, изобретательности в геоэкономической дипломатии (особенно в Азиатско-Тихоокеанском регионе), а также оттого, удастся ли им убедить давних союзников, что сохранение послевоенного миропорядка их интересам более на руку, чем его разрушение. Как противник Китай гибче и тоньше Советского Союза, и потому опаснее.
Отсутствие бесспорного врага повлекло за собой недостаток стратегической дисциплины во внешней политике США в течение последней четверти века, в особенности после 11 сентября 2001 года. Все больше официальных лиц в Вашингтоне смирились с перспективой бесконечной войны на Ближнем Востоке. Эта обреченность, если ее не пересмотреть, в будущем ограничит возможности США для конкуренции с Китаем в Азиатско-Тихоокеанском регионе. В Афганистане США находятся уже более 17 лет, и хотя в сокращении подконтрольной Талибану* территории они не преуспели, спор о том, следует ли им выводить войска или нет, продолжается. В Ираке США находятся уже более 15 лет и по-прежнему держат там порядка 5 200 военнослужащих. К ним надо прибавить еще порядка 2 000 в Сирии, чья миссия — предотвратить возрождение «Исламского государства»*.
Если мир не возвращается к межвоенному миропорядку и не переживает новую холодную войну, то куда он движется? Недостатка в ответах нет: предстоит новая эра гегемонии США, превосходство Китая, «большая двойка» из США и Китая, многополярность, региональные сферы влияния, бесполярность и вакуум власти — вот лишь часть версий, предложенных аналитиками. Самый же точный ответ при этом самый банальный: сказать наверняка сложно. При том, что послевоенный миропорядок рушится, очевидной замены ему не видно. Национальный совет по разведке утверждает, что «общий эффект от роста напряженности внутри стран и между ними — равно как и роста террористической угрозы — усугубит мировой беспорядок и поставит ребром вопрос о правилах, мировых институтах и распределении власти внутри международной системы».
Самый большой вопрос касается роли США. В 1930-х годах это была развивающаяся держава — в мире, где четко определенный порядок отсутствовал. Во время холодной войны США были одним из двух полюсов двухполярного порядка. Был скоротечный 17-летний период между окончанием холодной войны и началом финансового кризиса, когда США, пользуясь доселе невиданным уровнем гегемонии — который вряд ли когда-либо будет повторен — стремились максимально укрепить и распространить нормы и институты, созданные в начале послевоенной эпохи. Между кризисом и инаугурацией президента Дональда Трампа уместился еще более мимолетный период, когда США пытались перестроить миропорядок с учетом обид, способностей и притязаний основных развивающихся стран. Сейчас, при администрации Трампа, США являются как основной опорой существующего порядка, так и одним из главных его противников. Значение этого противоречия сложно переоценить.
Главный экономический обозреватель «Файненшл Таймс» (The Financial Times) Мартин Вулф (Martin Wolf) отмечает, что Трамп сплотил вокруг себя значительные группы правящего класса, чье положение в ближайшее время только ухудшится. Предвыборные махинации лишь усилятся. Кроме того, все больше американцев считает Китай опасными жуликами, а Европу — брюзгливыми халявщиками.
Пока президентство Трампа было лишь теоретической возможностью и не стало объективной реальностью, не считаться с которой нельзя, давние союзники США утешали себя, что в Вашингтоне просто бушуют внешнеполитические страсти, более жаркие, чем во время рядового избирательного цикла. Так вот такой возможности у них больше нет. Как бы рьяно преемник Трампа ни пытался воплотить в жизнь противоположность его лозунга «Америка превыше всего», союзники будут ломать голову, когда же США снова изберут президента с аналогичным взглядом на вещи. Если раньше приходилось считаться лишь с колебаниями двухпартийной системы — а выгода от вклада США в послевоенный порядок никем не оспаривалась — то теперь придется учитывать вероятность того, что от этого убеждения может отступиться даже сам американский президент. И если этот сценарий воплотится в жизнь, они по праву задумаются, не стало ли отклонение новым принципом.
В ходе своей кампании, а также за время своего президентства Трамп не раз подчеркивал, что внешняя неопределенность в отношении внешней политики США позволит ему эффективнее вести переговоры со своими коллегами за рубежом. Уже в своем раннем обращении к Центру национальных интересов в апреле 2016 года, он заявил, что США как нация должны стать «более непредсказуемыми». У этой позиции есть уважаемые сторонники: например, Джерри Хендрикс (Jerry Hendrix), бывший директор программы оборонных стратегий и оценок при Центре новой американской безопасности. Он объясняет, что президент «вновь ввел в обиход стратегическую неопределенность и двусмысленность, чтобы создать дипломатические, экономические и военные варианты взаимодействия с внешним миром».
В той или иной степени такая двусмысленность неизменно присуща любой внешней политике, вне зависимости от администрации: высшие должностные лица не предают огласке свою внутреннюю кухню и не обнародуют каждый случай, когда между заявленной и реальной политикой США появляется разрыв. Страны прилагают огромные усилия — анализируют официальные правительственные документы, проводят частную дипломатию, сверяют разведданные и т. д. — пытаясь разгадать намерения других. Но действия важнее слов: хотя Трамп справедливо поставил природу и масштабы участия Америки в послевоенном миропорядке под сомнение, подобный импульс нередко влечет за собой всеобщую перекалибровку, а тут недалеко и переусердствовать. Продолжение политики «Америка превыше всего» толкнет верных союзников активнее разрабатывать механизмы и институты в обход американского влияния. Взять, хотя бы, призыв министра иностранных дел Германии к созданию новой платежной системы, независимой от Вашингтона, сделку о свободной торговле между Японией и ЕС, создание рабочей группы ЕС-Китай, которая рассматривает вопрос о реформе ВТО, и общее сближение между ЕС и Китаем, продиктованное стремлением выработать единые правила мировой интернет-торговли. Чем чаще США оказываются в одиночестве, тем сложнее им становится продвигать свои национальные интересы.
Эли Вайн — политический аналитик некоммерческого беспартийного исследовательского центра РЭНД.
* террористические организации, запрещенные в России (прим. ред.)