Когда 9 августа 1999 года Борис Ельцин назначил премьер-министром Владимира Путина, мало кто из россиян знал его достаточно хорошо. Он казался ничем не примечательным и робким человеком, чувствовавшим себя неловко перед объективами телекамер и явно не привыкшим быть в центре внимания — сказывались годы службы в КГБ.
Но уже через несколько недель Путин обнаружил черту характера, которая станет определяющей для его режима — беспощадность. Первой запоминающейся фразой президента было обещание уничтожить террористов, даже если придется «мочить их в сортире», и буквально несколько недель спустя Путин начал страшную войну против сепаратистов в Чечне, в ходе которой погибли десятки тысяч мирных жителей.
Двадцать лет спустя, когда Россия и Запад балансируют на грани конфронтации, трудно представить себе, что Путин начинал свою президентскую карьеру как откровенно прозападный лидер. Джордж Буш (George W Bush) и Тони Блэр (Tony Blair) искали его внимания, а сам Путин пространно и на беглом немецком выступал в Бундестаге с речью о том, что судьба России — в Европе. Однако жестокость Путина в Чечне и первые признаки его антидемократических наклонностей, в том числе «обуздание» независимых телеканалов, не могли не потрясти западных лидеров.
Мне казалось, что роковым упущением Путина была его полная неспособность понять, что между тем, чтобы быть безжалостным самодержцем у себя в стране, и ценностями западной цивилизации, которые он (по крайней мере, в то время) на словах признавал, существует противоречие.
Есть те, кто утверждает, будто Путин никогда не занимал по-настоящему прозападную позицию, что эти заигрывания с Западом имели под собой скрытые мотивы и вдохновленные КГБ планы добиться мирового господства. Но я считаю это мнение ошибочным. Когда я работал консультантом в Кремле в начале правления Путина, мне доводилось участвовать во многих встречах с высокопоставленными путинскими чиновниками, и я абсолютно уверен в том, что они считали себя «западниками» и даже демократами.
Проблема была в другом — в неспособности Путина понять настороженность и враждебность Запада, которые росли по мере того, как его внутренняя политика все чаще свидетельствовала о том, что он не демократ. Я обсуждал это с путинскими советниками: как можно надеяться убедить Запад в том, что вы надежный партнер, если вы отказываетесь должным образом осудить советскую эпоху, если вы подавляете протесты и душите средства массовой информации? Это все равно, что совмещать несовместимое. Естественно, что подозрения Запада росли, а Путин в ответ начинал все больше разочаровываться, потом разочарование перешло в гнев, а в конечном итоге — в открытую враждебность. Эту прозападную фазу можно определить как первый из трех этапов «путинизма».
Второй начался примерно в 2003 году и достиг своего пика в феврале 2007 года, когда Путин отправился в Мюнхен, чтобы с язвительной критикой обрушиться на притязания Соединенных Штатов управлять миром на правах «единоличного хозяина». Путин был раздражен: вместо того, чтобы отвечать взаимностью на его шаги (включая российскую помощь в войне против талибов в Афганистане), американцы не только проигнорировали его решительное противодействие войне в Ираке, но и продолжали разрабатывать планы создания противоракетного щита, который вкупе с расширением НАТО, по мнению Путина, представлял непосредственную угрозу безопасности России.
Третья фаза пришлась на президентство Барака Обамы: на протяжении этих четырех лет Путин номинально исполнял обязанности премьер-министра, оставаясь при этом ключевым игроком в Кремле. Он пришел в ярость от американской «мании величия» — как он ее сам для себя определил (ее также можно рассматривать как российский комплекс неполноценности). Российского президента не могли не задеть слова Обамы о том, что Россия не более чем «региональная держава», а у Путина такой вид, «будто он сидит в кресле развалившись, словно уставший школьник на задней парте». Российские лидеры (не только Путин) подобных личных оскорблений не прощают. И не терпят, когда им читают нотации о том, как нужно себя вести.
Ярость Путина достигла своего апогея во время парламентских выборов 2011 года, которые были явно сфальсифицированы и заставили тысячи людей в знак протеста выйти на улицы. Он обвинил американцев в поддержке демонстрантов — не только моральной, но и материальной — и сразу после своего переизбрания президентом в 2012 году начал заявлять о превосходстве российского общества и морали над «декадентским» и «бесполым» Западом. Это привело к внешнеполитическому курсу, основанному на представлении о том, что, если Запад не примет нас как равных партнеров, тогда мы просто-напросто сами возьмем на себя эту роль. Сегодня мы вновь и вновь наблюдаем данную философию в действии.
Если Западу можно безнаказанно вторгаться в Ирак, тогда — по логике Путина — нет ничего зазорного в том, что Россия поможет своему сирийскому союзнику, президенту Башару Асаду. Если Запад полагает, что может запросто перетянуть Украину, связанную с Россией многовековой историей и имеющую для нее стратегическое значение, с московской орбиты — то пусть и он, Запад, не обижается на негативные выводы о себе со стороны русских. Если Запад считает, что имеет право влиять на российские дела посредством своих НПО и финансирования, своей непрекращающейся пропаганды и откровенной поддержки оппозиции, тогда зачем жаловаться, когда горстка наших интернет-ботов подрывает ваши избирательные процессы? Мы делаем только то, что на протяжении десятилетий делали с нами вы.
В этом, по-моему, и заключается нынешний образ действий Путина. Собственные шаги он рассматривает как зеркальное отражение того, что предпринимает в отношении России и всего мира сам Запад. Парадокс в том, что доведенный Путиным до блеска образ авторитарного правителя одновременно выявляет его уязвимость. Путинская паранойя по поводу свободных выборов и его недавняя жестокая расправа с демонстрантами, выступающими за демократию, являются прямыми свидетельствами его слабости. Чем больше Путин сосредотачивает власть в своих руках, тем очевиднее его страх потерять контроль и страх последующего возмездия. Он создал полицейское государство, не терпящее инакомыслия, опорой для которого служат средства массовой информации, превозносящие каждое слово президента в поистине советском духе.
Пока Путин остается у власти, улучшения отношений ждать не приходится. Но в долгосрочной перспективе надежда есть. Российский двуглавый орел всегда устремлял свой взгляд в двух направлениях: на запад и в недра собственной души. Нынешняя ситуация, по сути, является очередным креном в сторону русской исключительности или славянофильства, и этот вечный маятник рано или поздно качнется назад. Большинство россиян — особенно среди интеллигенции и представителей среднего класса — по-прежнему ориентированы на Запад.
Путин до сих пор сохраняет популярность среди соотечественников именно благодаря тому, что инстинктивно смог оседлать волну изменчивых настроений нации: русские одновременно и желают быть частью мира, от которого оказались отрезанными в течение десятилетий, и жаждут безопасности и уважения. Когда Путин в конце концов уйдет со сцены, Западу следует об этом помнить. Поскольку приоритеты путинского преемника — даже если он не будет таким суровым правителем — во многом останутся прежними.
Ангус Роксбург — автор книги Moscow Calling: Memoirs of a Foreign Correspondent.