Режиссер Олег Сенцов, которого три месяца назад освободили из российского плена, встретился с ветеранами войны на Донбассе, активистами и волонтерами в Veteran Нub 10 декабря. Он больше двух часов отвечал на вопросы о том, освободят ли Донбасс и Крым, о жизни в тюрьме, президенте Владимире Зеленском и свободе. Сенцов не любит публичных выступлений, но на встрече много шутил, был рассудителен, спокоен и говорил честно, даже когда его ответы не нравились публике. Корреспондент theБабеля Евгений Спирин сходил на встречу с бывшим узником Кремля и коротко записал все его ответы.
Не было такого момента, чтобы я почувствовал себя свободным. Вот нас из Лабытнанги привезли в Москву, вот из Лефортово в аэропорт. Но не было такого определенного момента, чтобы я почувствовал себя свободным. Я всегда себя чувствовал свободным. И до тюрьмы, и во время, и после.
Получить открытку из Украины в тюрьме — очень дорого. Писем на украинском языке россияне не пропускают. Не любят наши знаки, тризуб, от «Слава Украине» их вообще коробит как вурдалаков. Но письмо в тюрьме поможет лучше, чем пять килограммов колбасы. В тюрьмах письма ждут сильнее передачки.
Я собираюсь заниматься кино и литературой. В тюрьме я писал книги, рассказы и сценарии. Сейчас готово пять сценариев. И если все будет хорошо и нам назначат главу Госкино, то мы в сентябре уже будем снимать.
Время писать в тюрьме есть, а условия — не очень. Все говорят: «Одиночка — это так страшно». А я говорю: «Одиночка — это огонь, это санаторий». А 20 азербайджанцев в одной [камере] — это уже сложнее. Но я себя приучил, писал так, что хоть на голове у меня бегайте. Из тюрьмы я вывез архив — 15 тетрадок. Это было для меня самое важное. Книжки я издам, фильмы сниму.
Я не собираюсь в политику, как бы кто этого не хотел. Я не стремлюсь в это грязное корыто. Чтобы в него прыгать, нужно сильное желание, у меня его нет. Я продолжу заниматься гражданской деятельностью. Мне нравится делать это без официоза, потому что тогда я свободен ото всех.
Пока Путин у власти, мы не сможем освободить Донбасс. Он не отдаст его на наших условиях. Крым он тем более не отдаст, он скорее Кремль отдаст, чем Крым. Но Путин не вечный, мы все вернем рано или поздно. Но это когда-нибудь. А наши ребята сидят в плену сейчас. И что мы можем — это вернуть их. Это то, что мы должны делать.
В тюрьме такие же люди, как здесь. Настоящих уголовников процентов десять. Я одного киллера встретил за все пять лет. И тысячи полторы бытовых убийц. То, что показывают в фильмах, зеки в наколках — это такая редкость уже.
Ни разу в тюрьме моей жизни не угрожала опасность. Я живой человек, у меня есть зубы и кулаки, потому никто особо не дергался. По канонам, прокачивать за национальность и политические убеждения нельзя, предъявить можно только за поступки. Если бы я взорвал остановку с детьми, меня бы забили. А за то, что я якобы из-за политики что-то поджег — это фуфло. Тюрьма, в общем-то, неприятное место.
Россияне пассивные, но многие накручены пропагандой. Они знают, что «в Украине фашисты», «америкосы — пиндосы», «европейцы — геи». И им ничего не докажешь. Жил русский в своем селе 40 лет, потом сел в тюрьму и теперь рассказывает, как все было на Майдане и как живут в Европе. Ничего его не переубедит.
Я не разделяю пленных на «наших» и «не наших». Все, кто из Украины — все наши и все мои. И я про них говорю. И про крымских татар, и про политзеков в России, и про тех, кто сидит в Луганске и Донецке, про военных, про гражданских, про женщин, про всех.
Да, [после встречи в Париже] объявили об обмене 72 человек. Я надеюсь, что он состоится. Если у этого монстра удастся выцепить хотя бы этих людей, я считаю, переговоры были удачными. Почему договорились о 72 людях на обмен, а не о всех? Потому что это согласованные списки. А остальных они не знают, говорят, что у них нет этих людей.
Большая часть людей на оккупированных территориях нас ненавидят — это факт. Они не собираются интегрироваться, они хотят в Россию, в «ДНР», у них это в голове. Пока зомбоящик не перестанет на них влиять, пока все боевики оттуда не уйдут, мы не сможем на них влиять, как бы не старались. Единственный вариант — развиться Украине, чтобы они знали, что есть страна, которая лучше. Не надо пытаться перебить пропаганду Кремля, в которую вкладывают миллиарды долларов. Мы можем лечить ложь только правдой. Мы уже живем лучше, и они сами должны захотеть к нам. Но на это уйдут годы, нужно готовиться играть в долгую.
Людей нельзя менять на политические уступки. Никогда не отдавать за уступки интересов: за территорию, за признание Крыма. Людей можно менять только на людей. Надо понять для себя, что важнее: месть, наказание или наши граждане, которые сидят в плену? Для меня важнее наши граждане.
Путину плевать на людей. Сколько их, три человека, 300, три тысячи, кто они — свои, чужие, — все равно. Это циничный человек, для которого человеческая жизнь не имеет значения. Сейчас ему важно договориться с Европой, чтобы снять санкции, с Украиной, чтобы Европа сняла санкции, и снова нас пристегнуть удавкой. Вот что он делает. В его понимании, наши люди — это наше слабое место.
Свободу неволе не отнять. Свобода — это внутреннее ощущение. Какой ты есть в жизни, такой и в тюрьме, голый, как в бане, и нечем прикрыться. Никакие статусы социальные там не работают.
Я считаю, что Зеленский искренен, и он не играет. Есть вопросы к его окружению. Там много странных личностей, которые делают странные дела. Есть хорошие ребята, которые делают правильные вещи, а есть абсолютно мутные. И еще есть старая система, которая может его пожрать.
Готовьтесь, что эта война надолго, но мы обязательно победим. Мне бы очень хотелось вернуться в Крым, но приготовьтесь, что это будет не скоро. Прибалтов оккупировали по очень похожей схеме в 1940 году. Они дождались, пока СССР надломился, и спокойно бескровно вышли. У нас ситуация похожа. Только там население было против, а у нас там [на Донбассе] мало проукраинского, но мы это поборем.
У Европы свои проблемы, кроме нас самих мы никому не нужны. Когда мы это поймем, станет проще. У нас есть друзья — это Польша и прибалты. Они за нас, они помнят, что такое СССР. Есть и другие. Например, Словакия, которая вместе с Чехией пережила «Пражскую весну», раздавленную танками. И в Чехии, и в Словакии половина населения — «ватники». Главу парламента Словакии называют «шпионом Кремля», они с [министром иностранных дел РФ Сергеем] Лавровым лучшие друзья.
Если человек хочет увидеть «зраду», он увидит ее во всем. Нарисуй красную линию и он сразу начнет кричать, что ее переступили. Пока я никакой «зрады» не вижу, если увижу, я так и скажу: «Зрада».
В тюрьме у меня были ожидания, что мы сделаем больше. Но я не вижу качественных изменений в стране. В людях — да, но не в стране. Люди меняются — это хорошо, мы наполовину европейцы, наполовину «совки». Изменения есть, но не такие сильные и не такие глубокие, как я ожидал. Потому люди поняли это и проголосовали за нового президента. А что он наруководит — посмотрим.
Я учусь каждый день у каждого человека, которого встречаю. Но какого-то одного человека, который меня изменил, нет. В 16 лет я понял, что я себе не очень нравлюсь. Я взял бумажку и написал вещи, которые мне не нравятся и те, которые я хотел бы, чтобы у меня были. В итоге я приобрел то, что я хотел, и исправил то, чего не хотел. Так делаю и сейчас. Только теперь список короче, и он у меня в голове. И вам советую делать так же, а не искать себе кумиров.
Как бы я ни ненавидел Путина, я благодарен ему, что он нас объединил. Без этого мы бы прогнивали, как Беларусь. Других врагов, кроме Путина, у нас нет. Покорить нас хочет только он. Европа не введет сюда войска, и США в нас не стреляли ГРАДами.
Правду никто не любит, а я говорю правду. Я бы хотел когда-нибудь снять кино о событиях на Западной Украине 1941–1945 годов на четырех языках: русском, украинском, немецком и польском. Этот фильм не был бы пропагандой, но меня бы возненавидели в каждой стране, в том числе и в Украине.
Если говорить своим гражданам, что русский — это язык агрессора, единую страну не построим. У нас единая нация и единый язык, украинский. Я работаю над тем, чтобы говорить на украинском языке. Я до этого не говорил на нем, не было потребности. Сейчас она есть, потому что наш язык — наше оружие.
Я за свободу слова, но в мирное время. У нас идет война, наши ребята гибнут. Против нас ведется и информационная война. Мы должны защищаться. Потому мера защиты — это ограничения свободы слова, но они должны быть эффективными. Часто под эти меры случайно попадают достойные люди. Например, из-за какой-то мелочи писателю Дмитрию Быкову запрещали въезд в Украину. Так не должно быть.
Я встал на учет в военкомат, а почему я должен был не стать? Я «топлю» за Украину и весь из себя патриот, но на учет в военкомат не встану? Это просто предать себя, если этого не сделать.