Книги о будущем часто судят по тому, сбылось ли то, о чем в них говорится, или нет. Недаром с наступлением XXI века по миру пронесся дружный вопль разочарования: «Ну и где наши летающие машины?» Многие до сих пор обижаются на науку и технологии, которые не соответствуют причудливым ожиданиям, порожденным фантастикой начала XX века.
Однако в задачи научной фантастики не входит предсказывать будущее. Она лишь рассматривает возможные варианты. Будущее удобно для писателей именно тем, что оно неизвестно. Это черный ящик, в котором, как заметила знаменитый фантаст и поэт Урсула Ле Гуин (Ursula K. Le Guin), «может происходить что угодно — и никто не будет спорить». «Будущее — это безопасная и стерильная лаборатория для наших идей, — заявила она Smithsonian, — способ осмыслять реальность, метод».
Некоторые авторы экспериментируют с потенциальными сценариями будущего, предполагая, куда могут нас привести современные общественные тенденции и актуальные достижения науки и технологии. Например, Уильям Гибсон (William Gibson), который придумал термин «киберпространство» и которому теперь никогда не позволят об этом забыть, публиковал в 1980-х годах потрясающие романы и рассказы о глобальном обществе с хакерами, кибервойнами и жестокими реалити-шоу.
Для других авторов будущее — это прежде всего метафора. Знаменитый роман Ле Гуин «Левая рука тьмы» (The Left Hand of Darkness), вышедший в 1969 году, рисует отдаленный мир, в котором обитают генетически модифицированные гермафродиты. Это был явный мысленный эксперимент: Ле Гуин интересовало, как могло бы выглядеть безгендерное общество.
Так как в научной фантастике допустимо как возможное, так и сказочное будущее, к научной стороне дела автор может относиться как крайне заботливо, так и пренебрежительно. На каждого автора, внимательно следящего за последними достижениями физики или информатики, приходится по автору, использующему «невозможные» технологии для развития сюжета (Ле Гуин, например, придумала для этой цели «ансиблы» — средства для мгновенной межзвездной связи) или для того, чтобы рассматривать те или иные общественные вопросы. Так Герберт Уэллс использует свою машину времени, чтобы показать читателю отдаленное будущее и катастрофическую участь человечества.
При этом иногда воплощаются в жизнь именно безумные на первый взгляд идеи. Это частично связано со способностью фантастики подхлестывать воображение тех читателей, которым хватает технических знаний, чтобы превратить фантазии в реальность. В 1865 году Жюль Верн в своем романе «С Земли на Луну» выдвинул идею движимого светом космического корабля. Сейчас инженеры всего мира активно развивают солнечные паруса.
Астрофизик из базирующейся в Сиэтле технологической компании LaserMotive Джордин Кэр (Jordin Kare), прославившийся теоретическими и практическими работами в области лазеров, космических лифтов и солнечных парусов, охотно признает, что научная фантастика сильно повлияла на его жизнь и профессиональную карьеру. «Я занялся астрофизикой, потому что меня интересовало, как работает мироздание в крупных масштабах, — говорит он. — Но в МИТ я пошел вслед за героем романа Роберта Хайнлайна (Robert Heinlein) „Имею скафандр, готов путешествовать" (Have Spacesuit, Will Travel)». Кэр — активный участник фэндома научной фантастики: «Многие из людей, занимающихся наиболее передовыми исследованиями, связаны с миром фантастики».
Microsoft, Google, Apple и ряд других компаний спонсировали серии мероприятий, в ходе которых авторы научной фантастики сначала общались с работниками этих компаний, а затем встречались с разработчиками и сотрудниками исследовательских отделов. Возможно, лучший пример тесных связей между научной фантастикой и технологией — это так называемый дизайн-фикшн, то есть художественные произведения, создаваемые по заказу технологических компаний для моделирования новых идей. Некоторые корпорации нанимают писателей для создания историй использования потенциальных продуктов.
«Мне нравятся и дизайн-фикшн, и литературное моделирование, — утверждает романист Кори Доктороу (Cory Doctorow), работавший, в частности, на Disney и Tesco. — Нет ничего странного в том, что компании, чтобы понять, стоит ли разрабатывать определенную технологию, заказывают нам рассказы о людях, которые ей пользуются. Это что-то вроде виртуальных экскурсий по зданиям у архитекторов». Доктороу, работавший в индустрии программного обеспечения, знаком с обеими сторонами процесса: «Я участвовал в инженерных спорах о том, как продукт будет восприниматься пользователем. Литература способна помочь это понять».
В начале XX века в американской научной фантастике обычно преобладали положительные образы будущего. Научный прогресс должен был сделать мир лучше. К середине века, после ужасных мировых войн и изобретения ядерной бомбы, настроения фантастов изменились. Сюжеты стали мрачнее, а наука перестала быть сугубо положительным фактором.
В последние десятилетия антиутопические тенденции выступили еще яснее. Возможно, дело в том, что существует представление, будто большая часть общества по-прежнему не получает преимуществ от технического прогресса. Говоря об этом, Джон Клют (John Clute), известный критик и соредактор «Энциклопедии научной фантастики», цитирует пророческие слова Бертрана Рассела (Bertrand Russell) 1924 года: «Я опасаюсь, что наука будет использоваться, чтобы укреплять власть господствующих групп, а не для того, чтобы делать людей счастливее». По мнению Клюта, «сейчас многие боятся, что мир, в котором мы живем, сконструирован теми, кому выгодно его устройство».
Ким Стэнли Робинсон (Kim Stanley Robinson), автор таких бестселлеров, как Марсианская трилогия, «2312» и «Шаман», разделяет этот страх. Именно он, по его мнению, и обеспечил популярность роману Сьюзен Коллинз (Suzanne Collins) «Голодные игры» (The Hunger Games), в котором богатый правящий класс с помощью жестоких гладиаторских игр сеет страх и отчаяние среди потенциально мятежного обнищавшего населения. «Научная фантастика воплощает в себе то, что люди думают о будущем, — говорит Робинсон. — Поэтому в 1930-х, 1940-х и отчасти в 1950-х преобладали „большие идеи". Людям казалось, что будущее так или иначе будет лучше настоящего. Сейчас они так не считают. Богачи присваивают девять десятых всего на свете и заставляют остальных драться за остатки, а если мы возражаем, нам говорят, что мы распространяем классовую рознь — и нас просто давят. Они играют с нами для собственного развлечения и живут в нелепой роскоши, пока мы голодаем и деремся друг с другом. Так выглядит мир „Голодных игр", и неудивительно, что публика приняла эту книгу с восторгом».
Уильям Гибсон со своей стороны считает бессмысленным делить научную фантастику на утопическую и антиутопическую. Хотя будущее в его прорывном киберпанковском романе 1984 года «Нейромант» (Neuromancer) выглядит грязным и скудным, он совсем не считает свое произведение пессимистическим. «Я всегда добивался одного — натурализма, — объясняет он. — В 1980-е этот мир не казался мне антиутопией, потому что в нем человечество вышло живым из холодной войны. Многие умные люди тогда не верили в подобный исход».
Разница между утопией и антиутопией зачастую зависит от того, есть ли у самого автора надежда на светлое будущее. Скажем, Робинсон часто берет большие, серьезные потенциально антиутопические темы вроде ядерной войны, экологической катастрофы или глобального потепления. Однако при этом он не поддается отчаянию и предлагает решения с множеством реалистических, хорошо проработанных с научной точки зрения подробностей. Вот почему он сам называет свое творчество скорее утопическим.
Нил Стивенсон (Neal Stephenson), автор «Анафемы» (Anathem), «Вируса Reamde» (Reamde) и еще примерно десятка романов, сыт антиутопиями по горло. Он призывает авторов больше писать об оптимистичном и реалистичном будущем. Стивенсон, также занимающийся футурологией и технологическом консультированием, хочет видеть реалистические «большие идеи», способные вдохновить молодых инженеров и ученых на поиск решений для проблем, которые пока не удается разрешить. «Такие люди, как Ким Стэнли Робинсон или Грег и Джим Бенфорды, несут факел оптимизма», — считает он. Стивенсон согласен, что жанр киберпанка, первопроходцем которого был Гибсон, «многое сделал для научной фантастики, открыв новые горизонты», однако считает, что его взлет возымел слишком сильное действие. «Если сейчас поговорить с режиссерами, окажется, что многие из них, как и 30 лет назад, уверены, что круче „Бегущего по лезвию" ничего быть не может. От этой идеи надо избавляться».
В 2012 году Стивенсон совместно с Центром науки и воображения Университета штата Аризона принял участие в создании «Проекта Иероглиф» — сетевого «пространства для сотрудничества писателей, ученых, художников и инженеров по созданию творческих образов ближайшего будущего». Первый плод проекта — антология «Иероглиф: рассказы и проекты, посвященные лучшему будущему» (Hieroglyph: Stories and Blueprints for a Better Future). В нее вошли творения как известных, так и начинающих писателей, которых, по выражению директора Эда Финна (Ed Finn), «подтолкнули выйти из зоны комфорта». Такой же импульс антология должна придать и читателям. Аудиторией «Иероглифа» Финн считает людей, которые никогда не задумывались о рассматриваемых авторами проблемах. «Я хочу, чтобы они заглянули в будущее», — говорит он.
Произведения, вошедшие в антологию, затрагивают серьезные темы: Стивенсон пишет о строительстве 15-мильной стальной башни, доходящей до стратосферы и помогающей экономить топливо при запуске космических аппаратов, Мэдлин Эшби (Madeline Ashby) применяет игровую механику для управления иммиграцией в США, а Кори Доктороу предлагает использовать 3D-печать для строительства на Луне.
Коренной недостаток этого подхода заключается в том, что не у всех проблем есть реальные решения — и не обо всех решения можно увлекательно написать. «Когда-то технооптимисты думали, что дешевая ядерная энергия решит все наши проблемы. Теперь они думают, что все наши проблемы решит неограниченная мощность компьютеров, — объясняет Тэд Чан (Ted Chiang), исследовавший природу разума в таких своих произведениях, как „Жизненный цикл программного обеспечения" (The Lifecycle of Software Objects). — Однако книги о невероятно мощных компьютерах не так сильно вдохновляют читателя, как вдохновляли произведения об огромных машинах. Достижения в компьютерной отрасли намного абстрактнее и прозаичнее».
Преподаватели медиа-лаборатории МИТ София Брюкнер (Sophia Brueckner) и Дэн Нови (Dan Novy) были поражены, когда оказалось, что многие студенты никогда не читали научную фантастику. «Полагаю, дело в том, что они — лучшие ученики лучших школ, и им с самого начала говорили, что фантастика — это для детей и на нее не стоит тратить времени, — объясняет Нови. — Вдобавок чтобы поступить к нам, им пришлось очень постараться. Возможно, у них просто не было времени, чтобы читать что-то за пределами обязательной программы по литературе».
Брюкнер и Нови читали студентам курс «От научной фантастики к науке», в программу которого входили множество рассказов, романов, фильмов, видеороликов и даже игр. Слушатели курса создавали действующие модели на основании прочитанного, а потом рассчитывали социальный контекст разработанных ими технологий. Для проекта, вдохновленного эпизодом из гибсоновского «Нейроманта», они сотворили прибор, который с помощью электродов и беспроводной связи позволял пользователю жестом руки дистанционно стимулировать мускулы руки второго пользователя и заставить его сделать такой же жест. Юные инженеры предлагали для технологии ряд применений — например, помощь пациентам, пережившим инсульт и восстанавливающим функции конечностей. Однако, по словам Нови, в группе так же бурно обсуждалась этическая сторона дела. В романе Гибсона подобная технология использовалась для сексуальной эксплуатации — превращения людей в дистанционно управляемых секс-кукол.
Брюкнер жалуется, что исследователи, занимающиеся новыми технологиями, часто не знакомы с научной фантастикой. «Сейчас развиваются биотехнологии и генная инженерия. Между тем, скажем, Маргарет Этвуд (Margaret Atwood) пишет об антиутопическом мире, основанном как раз на таких технологиях, — говорит она. — Некоторые авторы десятилетиями глубоко занимаются своими темами, и читать их книги бывает так же важно, как и знакомиться с научными работами».
Научная фантастика в своих лучших образцах развивает гибкость мышления, не только вдохновляя нас, но и заставляя задуматься о множестве возможных последствий наших действий. Сэмюэль Дилэни (Samuel R. Delany), один из самых плодовитых и искусных мастеров этого жанра, считает его противоядием от нарастающего в последние годы футурошока. «Научная фантастика приучает нас воображать разнообразие миров. Это готовит нас к восприятию реальных перемен — иногда катастрофических, иногда сбивающих с толку,- которые год за годом обрушивает на нас реальный мир. Фантастика позволяет нам не чувствовать себя оглушенными», — полагает он.