В Америке перспектива, которую открывает колледж, это открытая дорога в будущее, возможность получить вознаграждение за все бессонные ночи и изматывающую борьбу за выживание в средней школе и, самое главное, перспектива быстро повзрослеть. Этот миф поразительно живуч. Он пережил финансовый кризис 2007—2008 годов. Он продолжал существовать даже тогда, когда все больше молодых людей после окончания колледжа переезжали домой и оставались жить с родителями, потому что не могли себе позволить уехать и жить отдельно. Этот миф продолжал манить подростков даже тогда, когда задолженности по студенческим кредитам становились главной проблемой для старших братьев и сестер и родителей, когда начинали портить им жизнь. С каждым годом все больше молодых людей боролись за места в колледжах и университетах, ожидая писем, суливших им прямой и надежный жизненный путь. Прибытие в диснеевский готический замок, учебу на протяжении восьми семестров (один из них — за границей), две или три летние стажировки, торжественное начало многообещающей или, по крайней мере, стабильной карьеры. Они также ждали, когда начнется вереница тщательно подготовленных праздничных событий, которые предшествуют поступлению в колледж: розыгрыш выпускников, День прогульщика, выпускной бал, вручение ежегодного альбома выпускников, получение аттестата и многое другое. Сейчас апрель 2020 года, но ничего из перечисленного не происходит: нет ни торжеств, ни колледжа (для многих) и, самое главное, не происходит взросления — во всяком случае, в том виде, в котором они его себе представляли.
Как преподаватель я сейчас я вижусь со своими студентами в Зуме (Zoom), на занятиях или во время того, что сейчас считается консультациями и самостоятельной работой студентов под руководством преподавателя. Они обычно сидят на своих кроватях, в спальнях у себя дома или в своих комнатах в общежитиях в опустевших (в основном) кампусах. Я знаю, почему некоторые из них не смогли вернуться домой. Кто-то из родителей перенес трансплантацию, у брата или сестры муковисцидоз, семья выгнала их из дома за то, что они признались в своей нетрадиционной ориентации. Мне известны некоторые из их проблем. Один студент болен COVID-19, другой студент жил за пределами кампуса и работал полный рабочий день, но теперь его уволили. Кто-то остался в колледже, пока болеют два члена его семьи, большинство летних стажировок и учебных программ отменены (а в некоторых университетах говорят, что в осеннем семестре занятия будут проходить только онлайн). Как мать я живу в одном доме с одним студентом колледжа и одним первокурсником, ни один из которых не собирался жить со мной этой весной. Как журналист в последние недели я беседовала с десятком и даже больше молодых людей, чье будущее и настоящее окутано туманом пандемии.
Самина Хаддад (Saminah Haddad), 17-летняя старшеклассница Политехнической средней школы в Лонг-Бич, до конца весны не рассчитывает получить предложение из колледжа: она занимается бегом, а люди из приемных комиссий, подбирающие студентов, изучают возможность набора в весенний сезон, сказала она мне по телефону. В этом году не будет весеннего сезона, а для Самины это означает, что не будет и четырех лет учебы в колледже. Она подумывает о поступлении в городской колледж в Лонг-Бич, в котором жители штата могут учиться бесплатно. А еще она потеряла работу в парке развлечений. Все торжественные мероприятия выпускного года, которые Самина с нетерпением ждала, были отменены: выпускной бал, вручение аттестатов и даже вручение наград «Стремление к совершенству», где ее должны были наградить за отличную посещаемость. Она еще не знает, будет ли работать этим летом у своего отца, который собирался открыть джус-бар в Бруклине.
А пока в школе, где учится Самина Хаддад, некоторые проводят занятия онлайн. Но в ее случае учебная нагрузка сократилась, и у нее всего два предмета. Занятия по литературе, которая изучается по углубленной программе, проходят дистанционно, а занятия по политологии и государственному устройству — это просто выполнение письменных заданий, которые она получает по электронной почте. Другие ее предметы были факультативными и занятия по ним «вообще-то не проводятся», сказала она. Самина планирует сдать экзамен, хотя ей трудно представить, что будет представлять собой рассчитанная на 45 минут версия задания для мобильных телефонов. Неизвестно и то, как будущие колледжи будут его оценивать.
«На онлайн-занятиях скучно», — сказала она. И вообще, ключевым словом, которое она, наверное, чаще всего использовала в нашем разговоре, было «скучно». Жизнь лишена смысла, и непонятно, что происходит. Она переписывается с друзьями по СМС. Она часто спорит с мамой и отчимом. «Это нас сближает, — сказала она полушутя. — Но все в порядке».
А 18-летней(-ему) первокурснице(-ку) Барнард-колледжа Э. не скучно — ей/ему страшно. Э. — небинарный человек и не ездит к своим родителям. В возрасте 10 лет ее/его вместе с братом и сестрой усыновили. Биологическая мать их бросила, а биологический отец лечился от алкоголизма. Поначалу в Барнард-колледже Э. нашла/нашел все, что ей/ему было нужно: красивый кампус, чувство общности, наличие консультативных служб и созданные при содействии службы помощи инвалидам специальные условия для студентов с ограниченными возможностями, которые необходимы Э.
Э. уехала/уехал домой на зимние каникулы, но решила/решил вернуться пораньше, потому что, как она/он объяснила мне в Зуме, ее/его родители морально унижали ее/его. Любому студенту Барнард-колледжа, который попытается вернуться в свое общежитие, когда колледж закрыт на карантин, предстоит пройти сложные бюрократические процедуры, поэтому до начала весеннего семестра Э. поселилась/-лся в Бруклине, дома у одной из выпускниц колледжа. В марте, когда Колумбийский университет, в состав которого включен Барнард-колледж и который расположен рядом с ним, неожиданно закрыл свой кампус, после того как выяснилось, что один из членов сообщества контактировал с зараженным коронавирусом, Э. не стал(а) просить разрешения остаться в кампусе и уж точно не думала/-л о том, чтобы поехать к родителям. Несмотря на то, что Э. оплачивает учебу сама/сам, беря кредиты (родители Э. не поддерживают с колледжем никаких отношений — ни финансовых, ни каких-либо других), уведомления об окончании очных занятий и закрытии кампуса были разосланы по электронной почте родителям всех студентов. «Я пытаюсь выйти из-под контроля своих родителей, но, к сожалению, действующая в колледже система вообще не позволяет избавиться от зависимости, — сказала/-л мне Э. — Если твои родители зарабатывают 150 тысяч долларов в год, но не желают помогать тебе оплачивать учебу в колледже, то к этому относятся не очень тактично и деликатно». Родители Э. хотели узнать, почему Э. не приезжает домой, и Э. не могла/не мог им толком объяснить, что колледж должен был стать для Э. способом раз и навсегда сбежать от гомофобных комментариев родителей и от постоянно орущего канала «Фокс Ньюс» (Fox News). «Я пыталась/-лся поступить в колледж, расположенный так далеко, чтобы они меня не навещали», — сказала/сказал Э.
У Э. до лета есть бесплатное жилье, она/он живет у лесбийской активистки в Гарлеме. Э. подает заявление на стажировку и пытается собрать деньги, чтобы снять собственную квартиру. На лето у нее/него есть еще один вариант — пожить у своего биологического отца, который, по словам Э., сейчас «в завязке». Ну а пока сосредоточиться на курсовой работе трудно. Все четыре предмета Э. теперь изучает в Зуме, включая дополнительные задания и записанные на видео лекции. Многие задания Э. закончить не смогла/не смог. «Я в этом семестре реально пытаюсь удержаться на плаву, — сказала/сказал Э., и мои сокурсники тоже. — Я знаю, что многим ребятам трудно сосредоточиться». В итоге через месяц с лишним после окончания очных занятий и менее чем за месяц до окончания семестра Э. договорилась/-лся о встрече в Зуме с представителем службы помощи студентам с ограниченными возможностями.
Многие колледжи организовали подачи петиций, чтобы дать некоторым студентам возможность жить в кампусе во время карантина. Речь идет об иностранных студентах, студентах, у которых есть проблемы со здоровьем или студентах, у членов семей которых есть проблемы со здоровьем, что препятствуют их поездке домой. Сюда относятся и студенты, у которых дома опасная или небезопасная обстановка. Для студентов, которые просят разрешения остаться, потому что у них есть работа рядом с кампусом, исключений обычно не делают. Кэссиди Шеннон (Cassidy Shannon), 19-летняя второкурсница Эммануэль-колледжа в Бостоне, работала в закусочной, и график работы вписывался в расписание ее занятий. Сейчас она живет в доме своей матери в Уэстборо, штат Массачусетс, и работает официанткой в доме престарелых. «Этот дом престарелых реально шикарный», — сказала она мне в Зуме. Постояльцы обычно ели в столовой, где их обслуживали старшеклассники. Как только штат охватила пандемия, прежнему персоналу «пришлось бросить работу, потому что их родители не хотели, чтобы они там работали», сказала Шеннон. Теперь она одна из трех-четырех молодых людей, которые разносят еду по комнатам постояльцев. Мать Шеннон, воспитательница детского сада, также продолжает работать — ухаживает за детьми работников экстренных служб — а ее 17-летняя сестра, старшеклассница, продолжает работу в Чик-фил-А (Chick-fil-A — сеть ресторанов быстрого питания, специализирующаяся на сэндвичах из курицы — прим. перев.).
Два занятия Шеннон теперь проводятся в виде заранее записанных видеолекций, доступных в интернете, а два других проводятся в Зуме в шесть вечера, поэтому на работе в доме престарелых она не может выходить на смену столько раз, сколько ей нужно. Чтобы платить за учебу, она берет студенческие кредиты: в первый год она взяла кредит на 22 тысячи долларов, а не втором курсе, когда в качестве поощрения за хорошие оценки ей увеличили материальную помощь, она взяла кредит только на 13 тысяч. «Я из тех, кто любит учиться очно, — сказала она. — А плачу все эти деньги совсем за другое».
Непонятно, за что на самом деле платят Шеннон, другие студенты и их родители. Другими словами, что такое четырехгодичный колледж? «Это хедж-фонд, который ведет занятия, используя это как способ уклонения от уплаты налогов», — написал в «Твиттере» один пользователь после того, как в середине апреля Гарвардский университет объявил, что он сокращает зарплаты и другие расходы, несмотря на наличие в университете благотворительного фонда, в котором к 2019 году накопилось более 40 миллиардов долларов. «И теперь там почти „не проводят аудиторные занятия“».
Конечно, в большинство небольших колледжей поступают скромные пожертвования или почти не поступают, поэтому они держатся год за годом за счет платы за обучение и студенческих взносов. Значительную и постоянно увеличивающуюся часть инвестиций и доходов колледжа составляет плата за проживание и питание. Эммануэль-колледж, в котором учится Шеннон, недавно открыл 18-этажное студенческое общежитие, строительство которого обошлось в 140 миллионов долларов, или примерно столько же, сколько составляет весь фонд колледжа. Большинство колледжей, включая те, которые раньше были известны как колледжи для студентов, живущих в пригородах, такие как Манхэттенская музыкальная школа в Нью-Йорке, теперь требуют, чтобы первокурсники (а зачастую и второкурсники) жили в кампусе, даже если их семьи живут поблизости. Колледжи можно было бы назвать своего рода собственниками, сдающими комнаты, если не считать того, что жильцы общежитий не имеют договоров об аренде, и их нельзя выселять, когда захочется. Возможно, правильнее было бы сказать, что колледжи занимаются гостиничным и ресторанным бизнесом, за исключением того, что отель, который выгнал вас из вашего номера, или ресторан, который отменил ваше бронирование, должны возвращать всю уплаченную вами сумму. Некоторые колледжи возвращают плату за проживание и питание за ту часть семестра, на протяжении которой вы в общежитии не жили и в колледже не питались. Другие возвращают часть причитающейся суммы, а третьи пока не взяли на себя обязательство возвращать какие-либо деньги.
Большинство преподавателей, студентов и представителей администрации на самом деле не думают о колледжах как о хедж-фондах или владельцах отелей, они скорее думают, что колледжи взимают со студентов плату за их обучение. До пандемии коронавируса преподаватели жаловались, что их студенты ведут себя как клиенты, ожидающие от преподавателей предоставления услуг. Но нельзя утверждать, что онлайн-обучение, даже если оно проводится очень хорошо, обеспечивает такое же качество образования, как и очное аудиторное обучение. Мне повезло: все мои студенты имеют высокоскоростной интернет-доступ, у меня относительно небольшие классы, и в течение первых полутора месяцев семестра мои студенты имели возможность познакомиться друг с другом. (Некоторые из моих друзей, которые преподают по другим расписаниям, впервые встретились со своими студентами в интернете). Я сделала все возможное, чтобы компенсировать то, что студенты недополучили и пропустили. Они изучают предмет путем обсуждения, их взаимодействие друг с другом и со мной организовано по такой схеме, которую воспроизвести в интернете просто невозможно. Тем не менее, они, конечно же, учатся не в таком объеме, в каком могли бы учиться при очной форме обучения.
В некоторых университетах студенты начали организовывать группы, чтобы потребовать возмещения стоимости обучения, а некоторые подают в суд, заявляя, что они платили не за онлайн-занятия. Университет Южного Нью-Гэмпшира предпринял экстраординарный шаг, объявив о выплате стипендий в течение всего периода обучения будущим первокурсникам (но не студентам, продолжающим обучение) и о сокращении платы за обучение на 61%, начиная с 2021 года. Большинство колледжей не пойдут на такие радикальные шаги, и многие просто не могут себе этого позволить, не пересмотрев всю свою образовательную концепцию. Колледжи беспокоятся по поводу осеннего зачисления и все больше понимают, что в осеннем семестре (если он вообще будет), занятия, скорее всего, будут проходить в режиме онлайн — во всяком случае, частично. Поэтому им придется доказывать, что то, что они транслируют на экране, не менее ценно, чем о то, что студенты получили бы, занимаясь в аудиториях. Это, в свою очередь, может вызвать дискуссию о том, что на самом деле продают колледжи. Услугой, которую они предоставляют, является образование, а товаром, за который они берут плату, является диплом колледжа. Это лист бумаги, который обеспечивает студенту перспективу заработать за свою жизнь на 84% больше, чем при наличии у него лишь аттестата о полном среднем образовании. Эти и подобные им статистические данные позволяют многим студентам колледжей относиться к своим кредитам не как к астрономическим долгам, а как к капиталовложениям в свое будущее. Теперь это будущее меняется так, как никто из нас даже представить не может.
Тех, кто заканчивает учебу в этом году, ждет рынок труда, ситуация на котором самая неблагополучная почти за столетие, а к тому времени, когда они закончат учебу, ситуация на этом рынке будет, наверное, самой худшей в истории человечества. Эмилия Декодин (Emilia Decaudin), 21-летняя выпускница Колледжа Уильяма Маколея в составе Городского университета Нью-Йорка и самый молодой член Комитета Демократической партии штата Нью-Йорк, рассказала мне, что в этом месяце она собиралась начать поиск работы в некоммерческой организации. Но некоммерческие организации никого на работу не берут, сказала она, беседуя со мной в Зуме, и «даже если бы они и брали, какой смысл искать работу, которой, к лету, скорее всего, уже не будет?».
Кэмерон Райт (Cameron Wright), 22-летний старшекурсник Йельского университета, является одним из немногих студентов колледжа, чьи планы по трудоустройству, похоже, сбываются. Этим летом он планирует начать работать в должности юриста-аналитика в технологической компании в Нью-Йорке. Он собирался проработать там год, а потом поступить на юридический факультет. Но сама перспектива переезда в Нью-Йорк превратилась из ошеломительной в неясную. Сейчас Райт все еще находится в Нью-Хейвене, он является одним из 11 студентов, которые живут в университетском общежитии, где обычно жили триста человек. Остальных он видит редко. Два раза в день он ходит в единственную открытую в кампусе столовую, но не ест там, а забирает еду с собой. Дом Райта находится в сельской местности в штате Кентукки, там живет его мать, у которой больные легкие. «Я не мог даже подумать, что с моей матерью что-то случится», — сказал он мне. Какое-то время он думал взять напрокат машину и поехать в Кентукки, но не смог найти место, где можно было бы пожить в самоизоляции, прежде чем увидеться с матерью.
«Я много думаю о том, как все вокруг ненадежно», — сказал мне во время нашего первого разговора по телефону. Его отец, работавший в органах власти штата, умер, когда Райту было 10 лет. После его смерти мать Райта вернулась на работу, где она временно подменяла штатного учителя. «У меня не всегда получалось приспособиться к жизни в доме в Кентукки, — написал Райт в электронном письме. — И я не хотел идти традиционным путем — окончить среднюю школу, потом учиться в каком-нибудь колледже на территории штата, после чего вернуться домой». Благодаря поддержке матери, нескольким хорошим учителям и, как выразился Райт, «счастливой случайности» он попал в Йель с пакетом финансовой помощи для оплаты учебы за весь период обучения. В этом году он зарабатывал деньги на оплату комнаты и питания, работая консультантом для первокурсников. Во второй половине марта и в начале апреля Райт тратил много времени, пытаясь разъяснить своим подопечным временную систему оценок, действующую в Йельском университете. Этой весной некоторые колледжи полностью отменили систему оценки в буквенном виде, переведя все курсы на систему оценки «зачтено/не зачтено». Другие колледжи дали студентам возможность выбирать между системой оценки в буквенном виде и системой «зачтено/не зачтено». При этом некоторые высшие учебные заведения, такие как Гарвардская медицинская школа, предупредили потенциальных абитуриентов о том, что оценки «зачтено/не зачтено» будут считаться объективными только в тех колледжах, которые ввели временную универсальную систему оценки «зачтено/не зачтено». (Йельский университет сначала сделал систему оценки «зачтено/не зачтено» дополнительной и необязательной, а Райт с другими студентами успешно «протолкнули» эту систему, и она стала универсальной).
Райт заканчивал свою дипломную работу, посвященную советскому диссиденту Раисе Орловой. «Очень трудно думать об истории, когда ты являешься ее свидетелем», — сказал он мне. Он пытался найти связь со своей дипломной работой, думая об одиночестве. Может одиночество, в котором человек вынужден оказаться из-за пандемии, поможет ему понять одиночество человека, отважившегося на инакомыслие в тоталитарном обществе?
Когда через полторы недели мы обменялись электронными письмами, Райт уже закончил свою дипломную работу и получил проходной балл за весенний семестр. Он все еще жил в кампусе, но подумывал о том, чтобы переехать в пустую квартиру друга. Я спросила Райта, не изменились ли его планы, и собирается ли он учиться на юридическом факультете. «Пандемия является, помимо прочего, самым грозным напоминание о том, что все возможно», — ответил он. Он написал:
«Вся твоя жизнь может быть перевернута с ног на голову, люди, с которыми ты провел последние четыре года, в одно мгновение могут уйти, и ты можешь постоянно находиться в состоянии паранойи, боясь, что заболеешь или что из-за тебя заболеют другие. В более широком плане политические системы, которые должны нас защищать, могут потерпеть крах, может измениться вся логика нашей экономической системы, люди могут продемонстрировать как свои лучшие, так и самые неприглядные качества. Я пытаюсь — наверное, напрасно — во всем этом разобраться. Я считаю, что после этого кризиса жизнь уже никогда не будет — и не должна быть — прежней. Но у меня есть предчувствие, что мы выйдем из всего этого и окажемся в мире, пытающемся вернуться в прежнее состояние, чтобы все было как раньше. Даже если это так, я не могу допустить, чтобы такой была моя собственная реакция».
Он продолжал говорить, что постарается написать больше, возможно, попытается опубликовать. «Я хочу, чтобы моя работа постоянно напоминала другим о нашей собственной уязвимости», — писал он. И добавил, что после этого он, наверное, пойдет на юридический факультет.